 |
Предисловие
Живет в современной Англии храбрая, удивительно добрая девушка по имени Николь Грант, для близких — просто Никки.
А близких у нее достаточно! Помимо горячо любимого и любящего Спенса, подающего надежды молодого режиссера, кров с ней делят друзья: журналист Дэнни, талантливый оператор Дэвид и актриса Кристин. И конечно, у Никки есть родители, но они почему-то все больше отдаляются от нее. Их категорически не устраивают выбранный девушкой путь — она грезит созданием киносценариев, — и люди, с которыми умудрилось связаться любимое дитя. Как это ни банально, успешный финансист Джереми Грант мечтает, чтобы дочь сделала блистательную карьеру на том же поприще, что и он. Кроме того, не многим представителям британского высшего общества понравится, что лучшие друзья их единственной дочери — гей, индус и неуравновешенная вертихвостка.
Внезапно Никки сообщает родителям о своей беременности.
Ей всего двадцать один год, и ее парень — почти нищий с весьма сомнительным прошлым. Никто из родителей не был бы в восторге от такой новости, но любовь и забота все равно взяли бы верх. В этой же семье происходит раскол. Пропасть непримиримости растет, и даже тяжелый удар — неизлечимое генетическое заболевание новорожденного — не возвращает былую близость. Уж не скрывают ли что-то Гранты от своей дочери, не хранят ли в роскошных антикварных комодах леденящие душу тайны? Жизнь Никки превращается в настоящий кошмар. Чем же девушка заслужила этот ужас и придет ли ему конец?
Роман, начинающийся как наполненная сложными взаимоотношениями сага, постепенно превращается в триллер, причем за жуткими событиями прячется подлинная драма человеческой жизни. Вот таким смелым смешением жанров угостила читателя Сьюзен Льюис, автор двадцати с лишним успешно продаваемых книг. Она родилась в счастливой семье в городе Бристоле, и, несмотря на то что часть ее жизни прошла в Голливуде, привязанность к родным местам осталась с ней навсегда. Дочь убежденного коммуниста и поэта, в детстве Сьюзен страстно увлекалась балетом, ораторским искусством и игрой на пианино.
Когда девочке было всего девять лет, ее мама умерла от рака, и отец никогда больше не женился. Годы отрочества мисс Льюис вспоминать не любит, отмечая лишь, что они были слишком болезненными. А вот когда девушке исполнилось восемнадцать, ей улыбнулась удача: предложили работу на бристольском телевидении. В двадцать два, подталкиваемая жаждой успеха, она переехала в Лондон. Работа ассистентки в программе новостей и учеба на помощника продюсера всерьез ее увлекли. Растущие амбиции заставили девушку постучать в двери руководства, где на вопрос: ≪Что делать, чтобы стать классным продюсером?≫ — она получила лаконичный ответ: ≪Иди и попробуй написать что-нибудь≫. Она попробовала.
И у нее получилось.
Единственное, о чем сожалеет сейчас популярный автор, так это о том, что ни одна из ее книг до сих пор не экранизирована.
Сьюзен обожает мир кино, герои ее романа принадлежат этому миру. Нас восхищают не только они сами, страстные, открытые и смелые, но и отдельные моменты их невероятных историй. Чего стоит один только дневник, который молодая мама пишет для своего еще не родившегося малыша! Теплота Никки по отношению к людям, редкий дар сострадать и чувствовать чужую боль, несмотря на собственную, — вот что по-настоящему завораживает и заставляет читателя на время выйти из узкого круга своих забот.
От чистого сердца пожелаем Сьюзен Льюис, чтобы ее замечательные романы ≪ожили≫ на экранах, а пока… готовьтесь услышать ≪Крик души≫. Как все-таки прав был мудрый грек Эпикур, заметив однажды, что счастлив тот, кто имеет в доме своем свежий цветок, непочатую бутыль вина и… новую книгу.
Глава 1
— Ну, так с чего начать: с хорошей новости или плохой?
Синие глаза Никки Грант искрились лукавством, когда она смотрела на родителей. За ее улыбкой скрывалось беспокойство, которое свойственно актерам, ожидающим за кулисами и готовым эффектно выйти на сцену, как только прозвучит нужная реплика. В гостиной воцарилась тишина, что не могло не нервировать; однако Никки изо всех сил поддерживала в себе огонек веселья, пытаясь придать ситуации сходство с ожиданием большого сюрприза.
Ни отец, ни мать по-прежнему не отвечали.
В солидном георгианском доме в Бате они жили последние пять лет. До этого, все годы учебы Никки, семья Грант проживала в Лондоне: сначала — в красивом особняке фешенебельного района Бельгравия; затем, когда Никки исполнилось восемь, — в роскошной итальянской вилле на правой стороне Холланд-парка. Насколько Никки знала, причин их переезда в Бат было две: во-первых, ее мать обожала этот город, а во-вторых — он находился недалеко от Лондона, и отец мог несколько раз в неделю ездить в столицу — этого было достаточно, поскольку его компания, а значит, и его доход находились на должном уровне. И вот в шестнадцать лет Никки попрощалась с друзьями в Лондоне и, преисполненная энтузиазма по поводу новых впечатлений, с головой окунулась в жизнь подготовительного колледжа в Бате. Примерно в это время и возникли проблемы в ее отношениях с родителями.
Сейчас родители, представляя собой величественный дуэт, сидели рядом на одном из изящных кремовых диванов, которые так отлично сочетались с тщательно подобранной старинной мебелью и портьерами в комнате. Никки примостилась на краешке твердого кресла с подголовником в стиле королевы Анны, с тщательно вышитым гербом и восхитительными витыми ножками. Странно, но в последнее время, когда она приезжала навестить родителей, они приглашали ее к чаю, словно она была викарием или стареющей тетушкой.
Вообще-то, в данный момент она бы с радостью поменялась местами с упомянутыми особами. Еще лучше, если бы рядом была ее бабушка, она непременно поддержала бы ее морально; но бабушка Мэй умерла в прошлом году, и Никки все еще сердилась и грустила оттого, что родители не позволяли ей проводить много времени с бабулей. Конечно, до Шотландии далековато, но даже во время редких визитов туда Никки почти никогда не оставляли наедине с бабушкой, которая, несмотря на свой почтенный возраст и прикованность к инвалидному креслу, всегда была веселой, беззаботной и ни в коей мере не запуганной своим деспотичным сыном.
≪Вот почему тебе нельзя доверять≫, — сообщал Джереми Грант своей матери всякий раз, когда она поощряла внучку на поступки, которых он не одобрял: например, Никки перемигивалась с мальчиками, красила ногти, делала стойку на руках в саду, так что каждый прохожий мог полюбоваться предметом ее стирки на следующей неделе. Вряд ли подобные проделки можно считать смертными грехами; а если учесть, что на пальчиках Никки красовался бледно-розовый лак, которым пользовалась ее собственная мать, да и отец пару раз хвалил ее за то, что ей так долго удавалось стоять на руках (на заднем дворе), — то его постоянные попреки в адрес бабули Мэй она восприняла как ужасную несправедливость.
≪Ох, да ты не волнуйся обо мне, девочка, — говаривала бабуля Мэй. — Я его не боюсь, и ты тоже не должна его бояться ≫. — ≪Я и не боюсь, — горячо уверяла ее Никки. — Хотя иногда он бывает очень властным≫. — ≪Точно так же, как его отец; но главное, не забывай: ты для него дороже всего на свете, и он готов сделать все ради твоего счастья≫.
Хотя Никки никогда не сомневалась в любви отца, за последние несколько лет она осознала, каким решительным и упрямым он может быть. Стоило ему вбить себе что-то в голову, и он не желал даже слышать о том, чего хочется ей, особенно в отношении выбора профессии. Впрочем, она ничем от него не отличалась. Несмотря на жизнерадостный и миролюбивый характер, она могла ничуть не менее бурно выражать протест и оказывалась даже еще более упрямой, когда решался вопрос, как ей жить дальше.
Теперь, пытаясь скрыть волнение, Никки натянуто улыбалась.
Она пыталась подобрать слова, хотя, по справедливости, сейчас была очередь ее родителей, ведь это она задала им вопрос.
Они же, судя по всему, отвечать не собирались, а ее отец, похоже, вообще проверял электронную почту на своем айфоне.
Очевидно, какие бы новости там ни содержались, это было куда важнее того, что собиралась сказать его дочь. Никки понимала — он ведет себя так, чтобы выбить ее из колеи. Это была одна из уловок, которые он использовал в бизнесе, и наверняка с большим успехом.
В ее голове пронеслись воспоминания о том, как близки они были раньше. Отец всегда качал ее на руках и, поддразнивая, утверждал, что она прищуривает глаза, как заправская кокетка.
Он расцеловывал ее в щеки и светился от гордости за все ее, пусть и небольшие, успехи. Он был любящим и внимательным, всегда готовым помочь сделать домашнее задание или взять с собой на интересную выставку. И ей становилось очень грустно оттого, что теперь ничего этого не было. Кое в чем он даже казался ей совершенно другим человеком. С тех пор как его мечты о вовлечении ее в серьезный бизнес потерпели крах, она иногда задавалась вопросом: а не вполз ли однажды ночью в его тело инопланетянин и не завладел ли его разумом? Неожиданно амбиции отца насчет ее будущего оказались единственным, что имело для него значение. Он тщательно разработал план, который должен был вознести ее к вершинам выбранной им профессии. Если она пойдет в нужный университет, изучит нужные предметы и заведет нужных друзей, ничто не помешает ей стать столь же успешным финансистом, каким был он, и, следовательно, такой же богатой.
Единственная проблема заключалась в том, что этот его великий проект совершенно не входил в планы Никки. Ей не было никакого дела до крупных финансовых операций, инвестиций, брокерских вознаграждений и страховых фондов.
Все, чего она хотела, — это писать. Ее родители были ошеломлены, когда она объявила о своем решении прослушать курс ≪Писательское мастерство≫ в университете Фалмута. У отца был такой вид, словно с ним вот-вот случится сердечный приступ.
Разумеется, он собирался отдать дочь в свою alma mater, Кембридж, или, если она не потянет, в университет в Эдинбурге.
Он бы даже согласился на Бат, поскольку именно здесь ее мать слушала курс английского языка, прежде чем начать изучать право в Лондонской школе экономики. Однако Ники категорически возражала против Бата, поскольку тогда ее родители почти наверняка захотели бы, чтобы она жила с ними.
Никки же к тому моменту, как ей исполнилось восемнадцать, так сильно хотела покинуть родительское гнездо, что готова была улететь, как на крыльях.
Сейчас ей уже двадцать один, и пять месяцев назад она получила высшее образование и диплом с отличием, проведя три своих самых счастливых года жизни в университете, который выбрала сама. Ей даже удалось получить приз — вообще-то, честно говоря, это был приз независимого телевидения за лучший короткометражный фильм, но так как она написала к нему сценарий, то, по крайней мере, часть славы законно принадлежала ей. Во всяком случае Спенсер, продюсер и режиссер, принимая приз, подчеркнул, что без нее фильма бы не было.
Жаль, что родители не пришли на церемонию, но они должны были присутствовать на каком-то важном благотворительном вечере в Лондоне и при всем желании не могли перенестись из Бата в Бристоль. Впрочем, она не сильно расстроилась, поскольку они чувствовали бы себя чужаками в третьесортном кинотеатре, в толпе немытых представителей богемы, вынужденные смотреть шокирующие, претенциозные мультфильмы или сомнительные, непристойные, частично документальные, частично художественные фильмы на фестивале, о котором они и не слышали, пока их со Спенсером фильм не номинировали на награду.
— Дорогая, мы ждем, — укоризненно произнесла мать.
Никки так и подмывало напомнить маме, что та еще не выбрала, какие новости ей хотелось бы послушать вначале. Но тут она подумала, что это будет слишком лицемерно, поскольку, скорее всего, родителям не понравится ни одна из новостей, которые она собиралась им сообщить. Вообще-то, она уже пожалела, что не начала разговор как-то иначе: в стальном взгляде голубых глаз матери, слишком пристальном и подозрительном, явственно читались ее мысли о том, что Никки снова их подвела.
Никки откашлялась и собралась с духом. Хотя ее маленькие, красиво очерченные, но все же причудливой формы губы продолжали улыбаться, а глаза по-прежнему сияли, нервы были напряжены. Она легонько взбила густые темные волосы, свободно свисавшие до плеч — не так, как она привыкла носить обычно. Ее отец не одобрял неопрятный ≪конский хвост≫: по его мнению, такая прическа намекает на то, что ее обладательница не мыла волосы или не расчесывалась больше недели.
Когда Никки бывала дома (правда, в последнее время это случалось все реже и реже), отец требовал уважения к установленным им правилам и хотел, чтобы дочь выглядела так, словно он собирался представить ее королеве. Ну, может, это и преувеличение, но его одежда иногда бывала такой отутюженной, что казалось, стоит ему сделать непродуманный жест — и она разойдется по швам. Незнакомые с ним люди вполне могли решить, что он ≪чертов герцог≫ (так высокомерно он себя вел), а вовсе не умник, управлявший огромными инвестиционными фондами и сколачивавший небольшие капитальцы для уже и так неприлично богатых особ. Как-то раз она озвучила ему свои мысли и тут же выслушала в ответ одну из его знаменитых ханжеских лекций о манерах, языке, уважении и неслыханной удаче, благодаря которой она росла в любви и стабильности, с родителями, которые дали ей первоклассное образование и почти все, что можно было купить за деньги (ну, допустим, не все, потому что у отца был пунктик по поводу того, как бы не разбаловать дочь, — хотя, конечно, он ее разбаловал), а также с ощущением безопасности оттого, что знала: когда настанет время, все нужные двери распахнутся, открывая ей путь к великолепной карьере.
Опять этот старый камень преткновения. Интересно, он действительно никогда не простит ей нежелания покориться его воле? Сколько горькой обиды может скрываться в душе одного человека? Неужели вся эта обида только из-за нее, или случилось что-то еще, что превратило его в холодного и отстраненного человека, настолько непохожего на того папу, которого она помнит с детских лет? Если бы она могла пробиться к тому человеку, который поправлял ей одеяло и читал на ночь сказки, построил для нее домик на дереве в саду и всегда был рад ее друзьям, кем бы ни они были, — то ее новости, несомненно, не произвели бы эффекта разорвавшейся бомбы.
— Ладно, — заявила она, сжимая ладони. — Я приехала, чтобы сказать… — Она скользнула по ним взглядом. Они не были расположены к общению, а просто сидели и смотрели на нее, словно директор школы или полицейские. Она с легкостью представила, как отец арестовывает ее, если ему не понравится то, что она скажет: ≪Руки за спину… Лицом к стене… Вопросы здесь задаю я…≫ —это было весьма в его стиле.
Или как мать запирает ее в карцер на несколько недель, а затем выставляет вон, заставив держать руки на затылке. Тем не менее она не боялась их, никогда не боялась, хотя иногда ей казалось, что именно этого им и хотелось. Она уже выросла. У нее своя жизнь, и она больше не обязана отчитываться перед ними, нравится им это или нет. На самом деле, своим визитом она оказывает им любезность, ведь она вполне могла бы сообщить им эту новость по телефону или даже по электронной почте.
Она уже начала жалеть, что не поступила именно так.
Сделав глубокий вдох и еще сильнее сжав руки, она внезапно выпалила:
—Я жду ребенка.
Мгновение спустя Никки просияла, возможно, от облегчения, что слова, которые она так долго готовилась произнести, наконец сорвались с языка. Или, возможно, ей казалось, что так уменьшится воздействие ее новости, словно это такая шутка, которая на самом деле шуткой не была, но и не представляла собой такой уж катастрофы.
Это не сработало: лицо отца потемнело, предвещая ужасную бурю, а мать, казалось, покинули все силы. Вообще, они были весьма красивой парой, словно сошедшей с витрины эксклюзивного магазина ≪Фортнум энд Мейсон≫: откровенное совершенство представителей высших слоев общества, которые могут позволить себе все самое лучшее. Правда, очки в черной оправе придавали отцу немного совиный вид, и крючковатый нос лишь усиливал впечатление; но, когда он смеялся (что, надо признать, в последнее время случалось нечасто), его улыбка была отзвуком того Джереми Гранта, каким он был прежде, до того пока не стал чопорным викторианцем и не начал вести себя подобно диктатору по отношению к дочери. Ее мать в свои пятьдесят два (они с отцом ровесники) выглядела прекрасно: вокруг ее аквамариновых глаз не было ни одной морщинки, а в коротких светлых волосах не пробивалась седина — главным образом благодаря безукоризненно выполненному мелированию, в результате чего днем она казалась яркой блондинкой. При росте в метр шестьдесят пять она была чуть выше Никки и все еще могла похвастаться прекрасной фигурой, но то, как она одевалась — в темные платья с белым воротничком, плиссированные юбки и костюмы-двойки, — делало ее, с точки зрения Никки, ужасно старомодной и производило нелепое впечатление.
Впрочем, каждому свое, философски считала Никки, она была готова признать, что в хороший день ее родители вполне могли бы сойти за людей лет сорока пяти или чуть старше.
Но сегодняшний день хорошим назвать было трудно.
— Продолжай, — приказал отец. Его низкий голос походил на мощный прилив, подкатывающий к ее ногам, предупреждая, в какие опасные воды она заплывает.
Она пожала плечами.
— Это все, — сказала она, пытаясь оставаться в приподнятом настроении, но уже чувствуя, что тонет. Никки также заметила, что мать, нахмурившись, смотрит на отца, и не сомневалась: какую бы позицию он сейчас ни занял, она поддержит его. Не то чтобы Никки ожидала чего-то иного, поскольку ее мать никогда не шла против отца, но именно в этот единственный раз, в такой ситуации, было бы здорово, если бы она могла проявить немного женской — даже материнской — солидарности.
Но Никки хотела слишком многого.
— А какая хорошая новость? — спросил отец. Его тяжелый, квадратный подбородок был, как всегда, упрям, а взгляд так буравил, что она начинала чувствовать себя, как на углях. — Наверное, стоит услышать ее прежде, чем мы продолжим.
Никки покраснела от негодования. Это настолько типично для него — предположить, что ее беременность была плохой новостью, и вести себя так, словно она считала так же.
— Это хорошая новость, — едко заметила она, — да и вторая новость тоже хорошая, потому что мы со Спенсом женимся.
Тишина.
Еще немного тишины.
После чего — просто смертельная тишина.
|
|
