 |
Знакомство
В самый милый сердцу день недели, пятницу, в пять часов пополудни вечно торопящиеся люди перестали
торопиться и, как это часто случается, образовали толпу у главного перекрестка большого города. Они с беспокойством поднимали головы и смотрели вверх у пересечения улицы Америки и проспекта Европы. Резкий звук сирены пожарной машины больно бил по барабанным перепонкам, возвещая о нависшей опасности. Через образовавшуюся пробку удалось пробиться машине «скорой помощи», чтобы подъехать к месту происшествия. Пожарные быстро огородили прилегающую к высотному зданию «Сан-Пабло» территорию, не давая зрителям подойти поближе. Здание принадлежало группе «Мегасофт», одному из самых крупных предпринимательских объединений в мире. Собравшиеся переглядывались, а на лицах у вновь подходящих горожан появлялось выражение озадаченности. Что происходит?
Что это за движение вон там? Люди показывали наверх. На двадцатом этаже, у парапета красивого строения полированного стекла застыла согбенная фигура самоубийцы. Еще один представитель рода человеческого собирался сократить свое и так чрезвычайно короткое существование. Еще один человек планировал отказаться от права на жизнь. Времена были невеселые. Самоубийства уносили больше людей, чем войны и преступления. Статистика поражала тех, кто задумывался над этими цифрами. Тяга к наслаждениям была огромной, словно океан, и такой же безмятежной, как водная гладь. Многие
привилегированные в финансовом и интеллектуальном отношении люди влачили пустую, скучную
жизнь, замкнувшись в своем мирке. Социальная система опустошала души не только бедных, но и вполне
обеспеченных. Самоубийца на «Сан-Пабло» был мужчиной сорока лет, с круглым лицом без морщин, с густыми четкими бровями. Волосы его были тронуты сединой и хорошо ухожены. Вся его эрудиция, нажитая за многие годы обучения, теперь исчезла. Из пяти языков, что он знал, не пригодился ни один — ни для того, чтобы поговорить с самим собой, ни для того, чтобы понять язык иллюзий, роившихся в его сознании. Его душила депрессия. Ничто не радовало. В описываемый момент все его внимание было сосредоточено только на одном — на этом вызывающем ужас монстре, которого обычно называют смертью…
Вместе с тем он же обещал чудесное избавление от свойственных человеку разочарований. Казалось, ничто не может заставить его отказаться от мысли уйти из жизни. Он посмотрел вверх, словно хотел получить прощение за свое последнее в жизни решение, посмотрел вниз и сделал два поспешных шага, совсем не опасаясь сорваться. Толпа в ужасе перешептывалась, думая, что он вот-вот прыгнет. Некоторые зеваки от сильного волнения кусали себе пальцы, некоторые не сводили с мужчины глаз, боясь пропустить какую-либо деталь происходящего. Отпрыск рода человеческого питает отвращение к боли, хотя и испытывает непреодолимое влечение к ней. Он не приемлет аварий, недугов и нищеты, но эти явления привлекают его внимание. Развязка происходящего сейчас спектакля наверняка принесет зрителям
душевные переживания и бессонницу, но уходить с места ужасного происшествия им не хотелось. В отличие от тех, кто находился в партере уличного театра, попавшие в затор автомобилисты проявляли нетерпение и беспрерывно сигналили. Кто-то открыл верхнее окно и кричал: «Ну, прыгай же скорее, кончай этот балаган!»
Пожарные и полицейский начальник поднялись на крышу здания и попытались уговорить самоубийцу
не прыгать, однако безуспешно. Было решено срочно вызвать известного психиатра и поручить это дело ему. Врач попытался завоевать доверие мужчины, просил его подумать о последствиях своего поступка… но тщетно. Самоубийце надоели эти уловки. Он уже провел четыре бесполезных сеанса у психиатра, поэтому прокричал: «Еще один шаг, и я прыгну!» Единственное, в чем он был уверен, — в том, что «смерть заставит его замолчать», по крайней мере, так ему казалось. Решение было принято — есть в партере зрители или нет. Его ум терзали разочарования, постоянное беспокойство из-за недугов, все сильнее становилась безнадежная тоска. Пока на крыше высотного здания разворачивались эти события, в толпу незаметно протиснулся мужчина и попросил пропустить его. Можно было подумать, что это прохожий-зевака, такой же, как остальные, только очень плохо одетый. На нем была расстегнутая
синяя рубашка с длинными рукавами, на которой виднелись какие-то черные пятна, и грязно-черный
блейзер. Галстука не было. Штаны были тоже черного цвета, с каким-то мутным оттенком. Казалось, что
незнакомец целую неделю не умывался. Волосы — с сединой на висках, длинноватые и непричесанные.
Бороду он тоже давно не подстригал. Кожа — сухая, с неожиданными морщинками у глаз и помятостями
на лице, явным признаком того, что порой ему приходится ночевать под открытым небом. Ему было лет
тридцать-сорок, но на вид гораздо больше. Он не был похож ни на важного политика, ни на духовного лидера, а еще меньше — на интеллектуала. Сразу можно было сказать, что он скорее относится к числу изгоев общества, чем к числу его избранников.
Его непривлекательность резко контрастировала с его деликатной жестикуляцией. Он мягко касался плеч
людей, улыбался и продолжал продвигаться вперед. Люди, до которых он дотрагивался, никак не могли бы
описать чувства, овладевавшие ими в момент прикосновения его руки, но безропотно пропускали мужчину. Незнакомец подошел к ограждению, установленному пожарными. Дальше его не пустили. Он внимательно посмотрел в глаза тем, кто преградил ему путь, и тоном, не допускающим возражений, сказал:
— Мне необходимо пройти. Он меня ждет. Пожарные оглядели его с головы до ног и пожали плечами. Незнакомец не был похож на человека, который мог бы помочь кому-то в столь серьезной ситуации,
а скорее сам нуждался в помощи.
— Назовите свое имя, — потребовали они, не моргнув глазом.
— Сейчас это не имеет значения, — твердо заявил загадочный человек.
— Кто вас пригласил? — продолжали спрашивать пожарные.
— Потом узнаете! И если будете задерживать меня здесь своими вопросами, можете заранее готовиться
к очередным похоронам, — сказал мужчина, поднимая глаза.
Пожарные начали потеть. Один явно находился в смятении, другой страдал от бессонницы. Последние слова незнакомца смутили их, и он решительно прошел дальше. В конце концов, подумали они, мужчина может быть эксцентричным психиатром или каким-нибудь родственником самоубийцы. На крыше ему снова преградили путь.
— Стоять на месте! Сюда не положено, — грубо заговорил полицейский начальник и потребовал, чтобы
незнакомец немедленно спустился вниз. Однако загадочный человек посмотрел ему прямо в глаза и заявил:
— Почему же не положено, раз меня позвали? Полицейский начальник посмотрел на психиатра, психиатр посмотрел на начальника пожарных. Они бросали друг на друга вопросительные взгляды, как бы
спрашивая, кто мог его позвать. На несколько секунд их внимание было отвлечено. Этого незнакомцу хватило, чтобы проскользнуть через охрану и опасно близко подойти к человеку, готовому сделать последний вдох. Когда блюстители порядка это увидели, у них уже не было времени, чтобы остановить его. Теперь любые угрозы в адрес незнакомца только приблизили бы трагическую развязку, и полицейские предпочли наблюдать за тем, что будет дальше. Незнакомец пришел без разрешения и беспокоился из-за того, что самоубийца может вот-вот броситься вниз. Он застал самоубийцу врасплох и остановился в трех метрах от него. Заметив непрошеного гостя, самоубийца тут же закричал:
— Уходите прочь, иначе я убью себя! Незнакомец пропустил угрозу мимо ушей. Он самым естественным образом сел на парапет, извлек из кармана пиджака бутерброд и начал с огромным удовольствием уминать его, то и дело насвистывая веселый, жизнерадостный мотивчик. Самоубийца был потрясен. Он почувствовал себя дискредитированным, оскорбленным, осмеянным в эмоциях, целиком владевших им сейчас, и процедил сквозь зубы:
— Прекратите эту музыку. Сейчас брошусь вниз! Странный человек безмятежно ответил:
— Не откажите в любезности, позвольте мне спокойно поужинать. — И с удовольствием откусил от бутерброда еще пару кусков. Затем он посмотрел на самоубийцу и, протянув к нему руку, предложил часть бутерброда. Увидев этот жест, полицейский начальник задвигал губами, психиатр стыдливо опустил глаза, а начальник пожарных сморщил от удивления лоб. Самоубийца никак не реагировал, думая: «Это просто
невероятно! Нашелся человек еще более сумасшедший, чем я сам».
Представление
Эта сцена — человек, с явным наслаждением поедающий бутерброд, рядом с другим человеком, собирающимся покончить с собой, — казалась сюрреалистической, словно позаимствованной из какого-то фильма. Самоубийца слегка прищурился. У него участилось дыхание и еще больше напряглись мышцы лица. Он не знал, что делать: то ли прыгать, то ли кричать, то ли поругаться с незнакомцем, и, задыхаясь от нахлынувших чувств, он истошно завопил.
— Время пришло! Я прыгаю! — визжал он, встав на самый край парапета. Казалось, что на этот раз он действительно осуществит свою угрозу и бросится на землю. Толпа в ужасе перешептывалась,
а полицейский начальник закрыл глаза руками, чтобы не видеть жуткую картину. Все ожидали, что странный человек, дабы избежать трагедии, немедленно уйдет. Он, как психиатр и полицейский, мог бы сказать: «Не делайте этого! Я ухожу», или дать совет — что-то вроде: «Жизнь прекрасна, вы
способны решить свои проблемы. У вас еще много лет впереди». Но вместо этого он вдруг быстро встал и, к вящему удивлению собравшихся и в первую очередь самоубийцы,
громким голосом прочитал стихотворение философского содержания. Он декламировал стихотворение небесам, протянув руки в сторону того, кто решил свести счеты с жизнью.
Пусть будет вычеркнут из анналов истории день,
когда родился этот человек!
Пусть утром того дня высохнет роса,
что окропляет траву!
Пусть затуманится погожий день,
несущий радость путнику!
Пусть ночь, в которую был зачат этот человек,
будет беспокойной!
Пусть на небе этой ночью исчезнут звезды,
украшавшие его своим блеском!
Пусть забудутся улыбки и страхи его детских лет!
Пусть уйдут из его памяти все перипетии и происшествия!
Пусть будут вычеркнуты из летописи его зрелого возраста
мечты и ночные кошмары, обретения ума и глупости!
Прочитав стихотворение во весь голос, незнакомец принял опечаленный вид и, понизив тон, поклонился,
сказав: «Номер один». Ошеломленные свидетели случившегося спрашивали друг друга, уж не представление ли это какое-нибудь из тех, что даются на открытом воздухе. Полицейский начальник тоже не знал, как ему реагировать на происходящее. Что было бы лучше — вмешаться
или продолжать наблюдать? Начальник пожарных вопросительно посмотрел на психиатра.
— Мне ничего не известно из литературы ни об аннулировании того, что существовало в прошлом, ни о забвении улыбок. И я ничего не понимаю в поэзии… Это, должно быть, еще один сумасшедший!
Самоубийца был удивлен, почти шокирован. Слова, произнесенные незнакомцем, отдавались эхом в его сознании, хотя и без участия его воли. Возмутившись, он отреагировал резко:
— Кто вы такой, чтобы ликвидировать мое прошлое?! Какое право вы имеете на то, чтобы разрушать мое детство? Как это вы осмеливаетесь? Обрушив на голову незнакомца злые вопросы, самоубийца
ушел в себя и подумал: «А может быть, я сам и являюсь ликвидатором собственного прошлого?» Но тут же попытался отогнать возникшие мысли. Заметив у самоубийцы эти признаки благоразумия, незнакомец осмелился спровоцировать его еще больше:
— Осторожно! Для человека, вознамерившегося покончить с собой, размышления опасны. Если вы собираетесь умереть, перестаньте думать. Самоубийца смутился. Незнакомец издевался над ним.
«Этот тип пытается подтолкнуть меня к самоубийству или еще к чему-то? Может быть, это какой-нибудь садист, жаждущий крови?» Он покачал головой, будто таким способом можно было развеять эти мысли, но размышления всегда несут с собой импульсивные желания. Незнакомец, почувствовав некоторую путаницу в сознании самоубийцы, заговорил мягким голосом, но не менее убедительно:
— Не раздумывайте! Ибо если вы будете думать, то быстро поймете, что человек, замысливший самоубийство, собирается совершить несколько убийств: первым делом он убивает себя, а потом тех немногих, которые еще остаются. Если будете думать, то поймете, что вина, ошибки, заблуждения и несчастья суть привилегии сознательной жизни. Смерть таких привилегий не имеет! Тут незнакомец вышел из состояния полной уверенности и вошел в состояние сильной озабоченности. Он сказал: «Номер четыре» — и укоризненно покачал головой. Воля самоубийцы была парализована. Ему хотелось
игнорировать мысли, высказанные незнакомцем, но они, словно вирус, проникали в его сознание. Что это за слова? Пребывая в полном смятении и пытаясь подавить в себе размышления, он снова набросился на возмутителя спокойствия.
— Кто вы такой, почему не щадите моих чувств, а наоборот, нападаете на меня? Почему вы не относитесь ко мне как к бедному душевнобольному человеку, достойному сострадания? — проговорил он и, повышая голос, изрек:
— Убирайтесь! Я совершенно конченый тип. Вместо того чтобы испугаться, странный человек потерял
терпение и снова стал нападать на своего окончательно запутавшегося собеседника:
— Кто вам сказал, что вы слабый, что вы забитый бедняга, потерявший способность радоваться жизни? Или человек, лишенный привилегий… человек отчаявшийся? Или человек, который умирает из-за неспособности вынести тяжесть обрушившихся на него невзгод? Как по мне, то вы отнюдь не такой. Я считаю вас всего лишь человеком гордым, запершимся в темнице собственных эмоций и отгородившимся от несчастий куда больших, чем ваши собственные. Самоубийца заложил руки за спину и, испугавшись,
отодвинулся от самой опасной линии. После чего злым, срывающимся голосом спросил:
— Кто вы такой, что позволяете себе называть меня гордецом, погрязшим в темнице собственных эмоций?
Позволяете себе утверждать, что я отгородился от еще больших страданий, чем мои собственные?!
Самоубийца чувствовал, что незнакомец задел его самую болезненную струну, попал в самое сердце. Его слова, словно луч солнца, проникали в темные уголки сознания.
В этот момент погрустневший самоубийца вспомнил о своем отце, который в детстве буквально угнетал его, заставлял много страдать, будучи человеком далеко не эмоциональным
и замкнутым. Однако самоубийца никогда не касался этой темы. Ему было чрезвычайно трудно обращаться к душевным травмам прошлого. Под влиянием этих печальных воспоминаний он со слезами на глазах сказал более спокойным голосом:
— Помолчите. Не говорите больше ничего. Дайте мне умереть. Поняв, что затронута какая-то глубокая рана, человек, задававший ему вопросы, тоже сменил тон:
— Я с уважением отношусь к вашей боли и не могу сказать ничего существенного о ней. Ваша боль уникальная и единственная, которую лишь вы способны по-настоящему чувствовать. Она принадлежит только вам и больше никому. Эти слова в точности повторяли размышления самоубийцы в форме, напоминающей причитания. Он понимал, что никто не может рассуждать о душевных травмах
других. Понимал, что душевные муки его отца были уникальными и, следовательно, никто другой не мог их чувствовать и давать им оценку помимо него самого. Он всегда горячо порицал своего отца, теперь же впервые в жизни увидел его в ином свете. В этот момент незнакомец, к удивлению самоубийцы, вкрадчиво сказал ему нечто такое, что можно было принять как за похвалу, так и за порицание:
— Я вижу в вас также человека храброго, поскольку вы готовы отдать свое тело в обмен на долгую ночь сновидений в закрытой со всех сторон могиле! Это, несомненно, прекрасное заблуждение. — Тут незнакомец прервал свою речь, давая самоубийце время на то, чтобы тот осмыслил, с какими неожиданностями ему придется столкнуться в результате своих действий. И несчастный еще раз спросил себя, откуда взялся этот странный тип, вознамерившийся сорвать его планы. Что это за человек? Что за слова он произносит! Бесконечная ночь сновидений в темной могиле… подобная перспектива казалась ему отвратительной. Однако, не желая отказываться от задуманного, он ответил резко.
— Не вижу причин, по которым я должен оставаться во всем этом дерьме, называемом жизнью! — процедил он сквозь зубы и сморщил лоб, раздражаясь оттого, что высказанные незнакомцем мысли беспардонно лезли ему в голову.
Незнакомец понизил голос и снова уверенно заговорил.
— Дерьмо, которое называют жизнью? Какая неблагодарность! Ваше сердце в эту минуту, надо думать, колотится в груди с особой силой, никак не желая расставаться с этой самой жизнью! — произнес он и, с величайшим мастерством изменив тональность, попытался высказать словами то, что говорило сердце самоубийцы:
— Ну же! Ну!
Посочувствуйте мне! Я неустанно работало, проделав миллионы ударов, перекачивая вашу кровь, обслуживало ваши потребности… было вашим слугой, не прося ничего взамен. А теперь вы намерены остановить меня, не давая мне права на защиту? Послушайте, я было вашим самым верным рабом.
И каково же мое вознаграждение? Какова плата за услуги? Глупая смерть! Вам хочется остановить мое биение только для того, чтобы прекратить ваши страдания. О! Да вы нечто большее, чем простой эгоист! Если бы меня попросили, я могло бы начать перекачивать еще и мужество! Не отворачивайтесь от жизни, ваше эгоцентричество! И, подталкивая самоубийцу, незнакомец попросил его прислушаться к тому, что происходит в его груди, и убедиться в том, что его сердце трепещет в отчаянии. Самоубийца почувствовал, как колышется его сорочка. Он не замечал, что его сердце может вот-вот разорваться. Было такое ощущение, что оно буквально кричало в груди. Самоубийца охладил свой пыл. Его взволновало воздействие, которое слова незнакомца оказали на его размышления. Однако, когда самоубийца, казалось, был окончательно побежден, он проявил тот минимум решительности, который у него еще оставался.
— Я уже приговорил себя к смерти. Это окончательно. Тогда оборванец нанес ему последний удар.
— Вы себя уже приговорили? А вам известно, что самоубийство — это приговор самый что ни на есть несправедливый? Ибо тот, кто налагает на себя руки, исполняет приговор в условиях, когда приговоренный даже не имеет права на защиту. Почему вы сами себя приговорили, не дав себе же права на защиту? Почему вы не даете себе права поспорить с собственными иллюзиями, понять, какие потери вы понесете, побороть свои мысли, полные пессимизма? Легче всего сказать, что в жизни нет смысла… На самом деле вы просто несправедливы по отношению к себе самому!
Было видно: незнакомец очень хорошо знает, что люди, думающие о самоубийстве, не понимают, что означает конец их существования. Он знал, что если бы самоубийцы сознавали, в какое отчаяние впадут их близкие и какими ужасными будут последствия самоубийства, то вернулись бы к жизни и стали бы защищать себя. Он понимал, что никакое письмо, никакая предсмертная записка оправдательными документами быть не могут. Человек, который сейчас стоял на крыше здания «Сан-Пабло», оставил своему единственному сыну записку, пытаясь объяснить то, что никакому объяснению не поддается.
Он также разговаривал с психиатрами и психологами о своих взглядах на самоубийство. Его мысли анализировали, интерпретировали, ему ставили диагноз. Ему неоднократно объясняли, в чем заключаются изъяны его мыслительного процесса. Несмотря на то что ему не раз советовали преодолеть свои душевные недуги и посмотреть на них с иных точек зрения, достучаться до сознания этого упорного интеллектуала никак не удавалось. Ни одно из этих психиатрических вмешательств, ни одно из объяснений не могло вывести его из эмоционального тупика, в который он попал. Человек был недоступен. Однако теперь он впервые был ошеломлен явившимся на крышу незнакомцем.
Одежда и более чем скромный облик делали этого человека похожим на нищего, просящего милостыню. Но мысли, которые он высказывал, и действия, которые совершал, выдавали в нем специалиста, способного достучаться до ума, недоступного другим. Его слова скорее вызывали беспокойство, чем спокойствие. Похоже, ему было известно, что без волнения нет дискуссии, а без дискуссии не удастся найти альтернативное решение, не открывается весь диапазон возможностей. Беспокойство самоубийцы возросло настолько, что он наконец решил задать пришельцу вопрос. Он долго сопротивлялся этому желанию, поскольку, как он мог судить по тому, что происходило ранее, таким образом он бы сделал шаг
на минное поле. И все-таки он сделал этот шаг. — Кто вы такой? Самоубийца надеялся получить ответ короткий и ясный. Но такого ответа не последовало. Вместо него прозвучала пулеметная очередь встречных вопросов.
— Кто я такой? Как только вы осмеливаетесь спрашивать, кто я такой, если не знаете, кто вы? Кто вы такой, человек, решивший умереть на глазах у изумленных зрителей? Пытаясь унизить докучливого незнакомца, самоубийца решил использовать его же приемы, сдобрив свою речь порцией сарказма.
— Я? Кто я такой? Я человек, который через несколько мгновений перестанет существовать и уже не будет знать, кто он сейчас и кем был раньше.
— Хорошо. Я не такой, как вы. Ибо вы перестали исследовать самого себя. Превратились в бога. А я каждый день спрашиваю себя: «Кто я такой?» — И тут же, проявив проницательность, он задал очередной вопрос:
— А хотите знать, какой ответ я нашел? Почувствовав некое неудобство, самоубийца согласно
кивнул головой. Пришелец продолжал:
— Я вам отвечу, если сначала вы ответите мне. Из каких философских, религиозных или научных источников вы почерпнули ставшую вашей мысль о том, что смерть — это конец существования? Являемся ли мы чем-то вроде живых атомов, которые распадаются и уже никогда больше
не восстановят свою прежнюю структуру? Являемся ли мы всего-навсего неким организованным мозгом или обладаем душой, которая сосуществует с мозгом и превосходит его возможности? Какому смертному это известно? Вам? Какой религиозный человек способен защитить свои мысли, не прибегая при этом к фактору веры? Какой специалист в области неврологии способен подкрепить свои аргументы, если при этом не будет использовать определенные умозрительные построения? Какой атеист или агностик способен защитить свои аргументы, не обращаясь к неточным или извращенным понятиям?
Незнакомец, казалось, хорошо изучил и усовершенствовал метод Сократа. Он постоянно искал ответы. У самоубийцы от его вопросов кружилась голова. Он был атеистом, но понял, что его атеизм — это всего лишь источник умозрительных построений. Подобно многим другим «нормальным» людям, он рассуждал об этих явлениях с ничем не подкрепленной убежденностью и никогда не обсуждал их в отрыве от бурных эмоций и предвзятости. Неопрятно одетый незнакомец, производивший впечатление человека серьезного, задавал свои вопросы и самому себе. И еще не получив от своего собеседника какого-либо определенного или не совсем определенного ответа, в конце концов заявил:
— Мы оба невежды. Разница между нами состоит в том, что я это признаю.
Эмоциональная встряска
Пока на крыше обсуждались жизненно важные идеи, некоторые люди, толпившиеся внизу, ушли, так и не поняв того, что происходит. Они не стали дожидаться развязки
трагедии, которая лично их не касалась. Однако большинство проявило решимость. Им хотелось посмотреть, как будут развиваться события. Неожиданно в толпу протиснулся человек по имени
Бартоломеу, с виду — большой почитатель водки и виски. Это был еще один потомок Адама с невидимыми миру душевными травмами, хотя и постоянно пребывающий в чрезвычайно хорошем настроении, а порой нагловатый. Волосы у него были черные, растрепанные, относительно короткие, вот уже несколько недель не видевшие ни расчески, ни, похоже, и воды. Ему было более тридцати лет. Кожа — чистая, брови густые, лицо слегка припухшее, что скрывало признаки нелегкого существования. Он был довольно пьян, и у него заплетались ноги. Говорил он мягким голосом,
растягивая слова, а когда заваливался на кого-нибудь, то вместо благодарности за поддержку ругался.
— Эй, вы меня толкнули, не видите, что ли, что я нахожусь слева? — говорил он одним, а у других
просил разрешения: — Позвольте, дружок, я очень тороплюсь. Бартоломеу сделал еще несколько шагов и остановился перед кюветом. Чтобы не упасть на землю, он попытался ухватиться за первое, что попало под руку. Этой опорой оказалась старушка, на которую он и упал. У бедняжки чуть не сломался позвоночник. Пытаясь освободиться, старушка ударила упавшего палкой по голове и испуганно закричала:
— Слезай с меня, ты, дефективный! У мужчины не хватало сил, чтобы сдвинуться с места. Слыша, что старушка кричит не останавливаясь, он, чтобы как-то выйти из досадного положения, закричал еще сильнее, чем она:
— Помогите! Люди, скорее! Эта старушка меня не отпускает! Люди, стоявшие поблизости, перевели свои взгляды с неба на землю. Они обратили внимание на пьяного человека, поняли, что он хитрит, сняли его со старухи, дали пару тумаков и сказали:
— Проваливай отсюда, бродяга. Однако бродяга, не желая оставаться в долгу, торопливо заговорил:
— Спасибо, люди, за этот тол… тол… — Он был так пьян, что никак не мог выговорить слово «толчок».
Потом начал стряхивать пыль с брюк и чуть не упал опять.
— Вы спасли меня от этой… Старушка, приготовившись услышать оскорбления в свой адрес, угрожающе подняла трость, чтобы еще раз обрушить ее на голову пьянчужки, но большой специалист в этих делах своевременно исправился. — …от этой симпатичной сеньоры, — сказал он и вышел
из боя без особых потерь. Продолжая пробираться сквозь толпу, он заинтересовался, почему все так пристально смотрят наверх, и решил, что люди увидели там инопланетянина. Он с трудом поднял взгляд и, снова возбуждая толпу, начал кричать:
— Я вижу! Я вижу инопланетянина! Осторожно, люди! Он желтый, с рогами и вооружен! Вообще-то Бартоломеу галлюцинировал. Его рассудок был настолько затуманен, что создавал ирреальные образы.
Он не был просто любителем выпить, он был возмутителем спокойствия. Он не только выпивал все, что
оказывалось под рукой, ему еще очень нравилось, когда окружающие обращали на него внимание. Отсюда и его прозвище — Краснобай. Ему нравилось пить, а еще больше — говорить. Его близкие приятели говорили, что у него синдром неконтролируемой говорливости. Он хватал за руки стоящих поблизости людей, призывая их увидеть то, что видел сам. Люди пытались вырваться — били его и обзывали.
— Что за темный народ! — возмущался он, едва ворочая языком. — Только потому, что я первый увидел
инопланетянина, они умирают от зависти! А в это время на крыше «Сан-Пабло» у человека, собиравшегося расстаться с жизнью, становилась все отчетливее мысль о том, что то, с чем он собирался расстаться, на самом деле было продуктом предвзятости его собственных суждений, поскольку его мозг был полон пустопорожних идей и поверхностных понятий о жизни и смерти. Он боготворил свою образованность, а теперь ему нужно было всерьез задуматься над своим невежеством — поведение
маловероятное (даже болезненное) для человека, который всегда считал себя блестящим эрудитом. В сфере наук, как ему казалось, он обладал широкими знаниями, которые с гордостью выставлял напоказ, но какими же долгими показались минуты, понадобившиеся, чтобы убедиться в полном отсутствии у себя ума!
|
|
