 |
Предисловие
Когда в 2008 году французская газета Le Figaro запустила проект, посвященный «Одиссее» Гомера, выдающиеся прозаики со всего мира — Борис Акунин, Людмила Улицкая, Милан Кундера, Артуро Перес-Реверте, Дуглас Кеннеди — откликнулись и, оттолкнувшись от строк «Он же пошел каменистой тропинкою вверх от залива / Через лесистые горы, туда, как Афина сказала», написали свои «Одиссеи». В романе Гвен Купер такой строчки нет, зато ни один из предпосланных каждой главе эпиграфов не обошелся без цитаты из Гомера. Купер пошла по своему — самому короткому — пути к сердцам читателей: ей не нужно было ничего выдумывать, ведь история, которая случается раз в девять жизней, — это ее история, ее и Гомера. И если «Охота на Одиссея», созданная Акуниным, совсем скоро затерялась в сборнике его рассказов и повестей, то роман Купер имеет все шансы войти в историю литературы как самая трогательная эпопея всех времен!
Для неуклюжего котенка Гомера ножка стола и мисочка с водой — настоящие Сцилла и Харибда, ведь малыш слеп, хоть уже и вырос из того возраста, когда пушистые комочки лишь открывают глазки. Потерять жизнь или только зрение — так стоял вопрос в ветеринарной клинике, где его оперировали. Но держать беспомощного калеку (это потом он станет неустрашимым El Mocho) в этом учреждении бесконечно не было никакой возможности…
Гвен была последней в списке предполагаемых хозяев: две кошки, тысяча проблем и ни одной своей комнаты в доме, в котором живет. Но она приняла и полюбила абсолютно слепого кота абсолютно слепой любовью. Впрочем, Гомер неполноценным себя не чувствовал: ему понадобилось ровно 48 часов, чтобы освоиться, обжиться и наполнить свой новый дом, а заодно и сердце хозяйки, в котором это мохнатое перекати-поле задержалось навечно, радостью. Он не видел опасности, он не знал, что ходит по лезвию бритвы, — и это делало его безоглядно бесстрашным. Очень скоро, набросившись на грабителя, он вернет хозяйке долг номинальной стоимостью в жизнь. А еще «сторожевому» коту предстоит познакомиться со сторожевыми псами Куперов… Мелисса, подруга Гвен, которая пустила бедняжку под свой кров, занималась благотворительностью дозированно, и вот уже новые жильцы нуждаются в ее гостеприимстве. Переезд к родителям стал для Гвен ударом, для котов — стрессом: они привыкают к дому. Но только не Гомер, ведь его дом — ее сердце. Это Гвен чувствовала себя не в своей тарелке, вернувшись под родительскую опеку, Гомер же всюду находил свою миску.
Нью-Йорк — точка отсчета самостоятельной жизни Гвен. Теперь только она, Гомер, Вашти и Скарлетт — «кошки старшие». Ну и пара бойфрендов…
Гвен свила свое уютное «гнездышко» в нескольких кварталах от места катастрофы 11 сентября. Тогда никто, и Гвен в том числе, не мог предположить, что однажды башни-близнецы Всемирного торгового центра рухнут. Сама она в этот момент будет в безопасности, но кошки…
Какие фильмы вы вспоминаете с особой теплотой? «Бетховен», «Дорога домой: Невероятное путешествие», «Бэйб» — они идеальны для семейного просмотра. Так вот: «Одиссея Гомера» рекомендована для семейного прочтения.
Глава 1
Что угодно, только не Штепсель
Двадцать до этого дней от Огигии острова гнали бури и волны меня.Заброшен теперь и сюда я Богом, чтоб новым напастям подвергнуться…
Гомер. Одиссея
Много лет назад, когда у меня в хозяйстве было всего два кота, вернее, кошки, я объявила, что если возьму себе третьего, то назову его Мяу Цзэдун, для краткости — Председатель.
— И нечего на меня пялиться, как на полоумную, — говорила я друзьям, которые, видимо, подозревали во мне именно это состояние ума. — Как по мне, это очень даже забавно.
Шутка, впрочем, была с двойным дном: сарказм заключался не столько в имени, сколько в самой вероятности того, что я когда-нибудь решусь на столь решительный шаг — так, во всяком случае, мне казалось в мои двадцать четыре, когда после трех лет совместной жизни мы только-только расстались с Джорджем, за которого я всерьез рассчитывала выйти замуж, а на попечении у меня оказалось все наше совместно нажитое потомство: кроткая нравом, белая и пушистая Вашти и по-королевски невозмутимая дымчато-серая табби по имени Скарлетт. С одной стороны, я, конечно, была благодарна, что мое одиночество будут скрашивать две такие красавицы, но с другой — осознавала и грядущие для всех нас в моем теперешнем статусе осложнения, о которых я и помыслить не могла, пока питала надежды на вечные наши с Джорджем отношения. В то время я ютилась у подруги в свободной спальне, лихорадочно пытаясь наскрести на съемное жилье и одновременно отвергая такие варианты, как «сдам кв. в отл. сост., недорого (без дом. жив-х!)». Нечего было думать и о том, чтобы завязать роман с каким-нибудь обеспеченным аллергиком. Сама же я работала в благотворительной организации, которая в основном держалась на волонтерах, «Юнайтед уэй оф Майами-Дэйд», поэтому в конце месяца на моем счету редко оказывалось больше пятидесяти долларов. Естественно, прививки, травмы, болезни просто подкашивали наш и без того скудный бюджет.
— …Не говоря уже о социальной подоплеке, — подхватывала моя подруга Андреа. — А заключается она в том, что в мире немало бродячих котов, которых ты еще можешь пригреть, пока тебе двадцать четыре и ты одинока. Но учти, недалек тот день, когда соседские мальчишки начнут тыкать в тебя пальцем и называть не иначе, как «старуха-вдова Купер», а на вопрос: «Кто тут живет?» станут отвечать: «А, это — старая карга Купер, кошатница, она “того”, у нее не все дома… только кошки».
Пока что я не ощущала себя «того», но кошки на душе и впрямь скребли. В таких обстоятельствах заводить разговор о третьем коте было равносильно тихому помешательству, вроде того, как бредить на тему, что бы я купила, если бы вдруг выиграла в лотерею.
Но в один прекрасный полдень, спустя всего несколько месяцев с того дня, как мы разбежались с Джорджем, раздался звонок. Звонила Пэтти, которая была всего на три года старше меня, из той бригады ветеринаров, что пользовали Скарлетт и Вашти. Она-то и поведала мне долгую и печальную историю, вполне пригодную для сериала длиною в жизнь, если бы таковые снимались для кошек. У них в клинике, по словам Пэтти, бездомный котенок, которому из-за вирусной глазной инфекции в последней стадии пришлось хирургическим путем удалить оба глаза, а та семейная пара, что принесла его, забирать его обратно не хочет. И вообще, никто не хочет, даже те, кто изначально готов был приютить кота с дефектом. Если это вообще можно назвать дефектом. Она уже обзвонила всех, этот звонок был последним, прежде чем…
Договаривать Пэтти не стала, но в этом и не было нужды… Я и без нее понимала, на что обречен слепой котенок, если его в ближайшее время не забрать из питомника при ветеринарной лечебнице.
«Нет-нет! — зазвучал у меня в голове хор из греческой трагедии. — Все это очень печально, но смертных ли это забота — идти против воли богов?»
Я принадлежу к числу тех, кто классику не только почитает, но и почитывает, и даже, признаюсь, взахлеб, и я хорошо знаю, какую власть имеют надо мной слова. Если в меня швырнуть такими словами, как «слепой», «никому не нужный» и «сирота», то при моих скромных возможностях это равносильно тому, что бросить человека в атаку на вражеские окопы с… игрушечным ружьем.
Даже не обладая холодным аналитическим умом, свойственным моему внутреннему древнегреческому хору, я не могла не признать стоящую за ним вековую мудрость, и потому…
— Я забегу посмотреть, — ответила я и, помолчав самую малость, добавила: — Но ничего не обещаю.
Признаться, я никогда не замечала за собой такой рассудительности: «посмотрю, а там видно будет», когда вставал вопрос, принимать или не принимать питомца в семью. Мне и в голову не приходило «заглядывать животному в зубы», чтобы решить, насколько оно особенное или насколько у нас «родственные души». Моя философия по поводу домашних питомцев не расходится с той, что я исповедую по отношению к детям: что дано, то дано, и не тебе решать, как быть; твое дело — любить, любить безоговорочно, презрев несносный характер и недостатки. Когда я была ребенком, у нас находила приют самая разношерстная собачья публика: кто-то был брошен, а кто-то обижен бывшими хозяевами; кто-то — с явным нежеланием проситься на улицу, кто-то — со страстью к пожиранию ковров и обдиранию обоев, кто-то обладал навыками делать подкоп под забор, а кто-то имел склонность лязгать челюстями при малейшем испуге. Мои кошечки, Скарлетт и Вашти, с разницей в один год попали к нам от людей, подобравших их в закоулках Майами в возрасте где-то около полутора месяцев, полуголодными и заеденными блохами и прочей кошачьей гнусью. Я приняла их еще заочно, а при встрече мне оставалось их только забрать.
Вот почему, когда на следующий день я ехала к Пэтти, я чувствовала, что поступаю с ней бесчестно. Она-то не знала того, что знала я, а я знала, какой смысл вкладывала в слова «забегу посмотреть». Смысл был следующий: «не нужен мне никакой третий кот, во всяком случае, сейчас», но я почувствовала бы себя очень-очень плохой, если бы отказала наотрез после того, как выслушала всю историю до конца. А маленькой оговоркой я сохранила за собой моральное право соскочить с крючка.
— Мы просто обязаны его взять. Он должен жить дома, — решительно сказала мне Мелисса накануне вечером, когда я поведала ей историю слепого котенка.
Мелисса мне не чужая — у нее-то я и живу в одноэтажном домике с двумя спальнями с видом на Саут-бич, где все расходы на коммунальные услуги, продукты и мелочи для дома мы делим пополам, притом что я еще и пытаюсь сэкономить на собственное жилье. Так что когда Мелисса говорит «дом», она имеет в виду именно этот дом. Она — замечательная, и она здесь хозяйка, а потому на многие вещи, которые кажутся мне непреодолимым препятствием, она обращает не больше внимания, чем на досадный «глюк» на экране монитора. Ни выросшие счета у ветеринаров, ни бесплодные попытки подыскать жилье на троих (или уже на четверых, со мной вместе?), ни перспектива попасть в категорию «несвидабельных», как нынче говорят, — ничто не могло вызвать у нее состояния, близкого к агонии. Что касается последнего пункта, то лично мне уже чудились мужские голоса из будущего: «Вот что я скажу тебе, приятель: вообще-то она отпадная, совсем не дура, и все при ней, но три кота в довесок… Сам понимаешь…»
Честно говоря, я даже не успела задуматься о том, подхожу ли я сама такому котенку, как этот — за ним, конечно же, нужен особый уход, а в чем он может заключаться, я и представить себе не могла. И что делать, если он так и не научится самостоятельно передвигаться? А что, если мои кошечки знать его не захотят и устроят ему несносную, по кошачьим меркам, жизнь? Что, если я сама окажусь не готовой к тем тяготам, которые накладывает такая опека? Я, которая и о себе самой позаботиться не могу… Если принять в расчет тот факт, что, по сути, я и сама была бездомной.
Что меня вдохновило, так это слово «мы» в устах Мелиссы — по крайней мере, мне есть на кого положиться. А раз так, то где-то в потаенных уголках моего сознания зашевелилась мысль: «Может быть, и впрямь — рискнуть привезти его сюда, а почувствую, что не справляюсь — всегда есть Мелисса…»
— …Но последнее слово, конечно, за тобой, — словно эхо донесся до меня ее голос, — ведь когда ты подыщешь себе жилье, вы, естественно, переедете вместе.
Глава 14
Mucho Gato
Злое не в прок. Над проворством здесь медленность верх одержала.
Гомер. Одиссея
На дворе стояла удушливо жаркая июльская ночь, когда я в испуге проснулась в четыре часа от незнакомого звука.
Звук напоминал кошачье рычание, но из моих кошек рычать умела одна лишь Скарлетт. И это была не она. Как не могла это быть и Вашти. Вашти, столь вежливая и застенчивая, что ее «мяу» было больше похоже на жалобный писк, Вашти, которая никогда ни на кого не рычала.
Оставался Гомер.
Уже одно то, что Гомер рычал — Гомер, который мог быть весел и беспечен, но никогда угрюм или ворчлив, — было нехорошим знаком. Я испугалась и прищурилась, пытаясь разглядеть его в темноте.
Сквозь жалюзи с улицы пробивался слабый свет, но черного безглазого Гомера невозможно было разглядеть. Чувствуя, что он где-то поблизости, я села в кровати и потянулась к выключателю торшера.
Первое, что бросилось мне в глаза, был и впрямь Гомер — он стоял посреди кровати, напыжившись до размеров втрое больше обычного. Спину он выгнул дугой, каждая шерстинка на его теле вздыбилась, хвост торчал, распушенный, словно щетка трубочиста. Кот стоял на кровати, широко расставив все четыре лапы, и, хотя голова была опущена до самой простыни, его уши были в положении «внимание». Гомер медленно поводил головой из стороны в сторону с рассчитанной точностью тарелки-локатора. Коготки были выпущены, причем выпущены дальше, чем я когда-либо видела, и даже дальше, чем, как я думала, их можно выпустить вообще. Он продолжал издавать низкий непрерывный звук, который не столько предупреждал о нападении, сколько сам являлся нападением как таковым.
За Гомером в изножье кровати стоял незнакомый мне мужчина.
В растерянности, какая бывает лишь спросонья, когда тебя только что выдернули из глубокого сна, мой мозг лихорадочно перебирал все возможные невинные причины присутствия этого человека в моей спальне среди ночи. Друг, внезапно нагрянувший в гости? Нет. Новый бойфренд? Нет. Пьяный сосед, который по ошибке вломился в мою квартиру?
Нет, нет и нет.
Я почувствовала, как все мое тело напряглось, а глаза распахнулись — да так широко и так быстро, что даже окологлазные мышцы — и те заныли от изумления. Все, о чем я могла думать, это то, что тайный кошмар любой одинокой женщины, сценарий судного дня для одного отдельно взятого человека, который обыгрывался в тысячах фильмов ужасов, разыгрывался прямо сейчас, в моей спальне. Даже не предполагая, что такое может произойти в действительности, и произойти именно со мной, я так и не удосужилась предпринять хоть какие-нибудь шаги по предотвращению подобных встреч, поэтому сейчас мои глаза бегали по комнате в поисках предмета, который можно было бы использовать как оружие для самообороны.
Незваный же гость, казалось, был напуган не меньше моего, и в какой-то момент, граничащий с безумием, все происходящее стало казаться мне даже забавным. Ведь, как ни крути, кто из нас троих должен был быть готов к любым неожиданностям, как не тот, кто забрался в чужую квартиру?
Тут я заметила, что на меня незнакомец даже не смотрит, зато с Гомера, можно сказать, не сводит глаз.
Похоже, что он, как и я, в темноте услышал рычание, но что это, почему и зачем, опять же, из-за темноты, взять в толк никак не мог. Ну и, в отличие от меня, у него ушло еще несколько долгих секунд на то, чтобы сообразить, что это все-таки кот, и что этот кот, кажется, хочет напасть. Незнакомец пытался понять, почему этот кот до сих пор был невидим. Определенно что-то было не так и с самим котом. Что-то такое было написано на его лице…
В менее драматических обстоятельствах я бы оскорбилась, увидев ужас на лице грабителя, когда он наконец понял, что именно не так с котом.
Тем временем Гомер, видно, не на шутку встревожился, когда почувствовал, как напряглись мои мышцы и что я, судя по всему, проснулась, но не говорю с ним своим обычным и таким успокаивающим голосом. Поэтому он добавил громкости и подпустил в голос еще больше угрозы.
Есть коты, которые шипят, дабы избежать драки, незаметно пятясь, но вместе с тем сохраняя устрашающую позу в надежде, что противник отступит первым. Однако Гомер не отступал. С тем же упорством, с каким он преследовал Скарлетт, Гомер двинулся вперед, в сторону пришельца.
Возможно, кому-то это покажется глупым (не стоит, однако, забывать и о том, что еще пять секунд тому назад я тихо-мирно спала), но на миг я даже забеспокоилась о безопасности незваного гостя. Впрочем, беспокойство о гостях всегда было моей первой (и естественной) реакцией, когда мои питомцы почему-то выказывали по отношению к ним агрессию. Если бы кто-нибудь спросил у меня получасом ранее, я бы заверила его (или ее), что в моем присутствии Гомер никогда ни на кого не кинется, а если уж случится совсем невообразимое и Гомер вдруг забудет о том, какой он дружелюбный кот, на этот случай существовало мое веское «нельзя», которое останавливало его даже на бегу. Пусть в нашей семье он и был сущим сорвиголовой, не случалось еще такого, чтобы он меня ослушался. То был непреложный, неоспоримый факт. То было основой наших с ним отношений. Это, помимо слепоты, отличало Гомера от других моих котов.
И все же в то мгновение я знала — знала! — что, если Гомер и впрямь решит напасть на незнакомца, я не смогу его остановить. Рычащий разъяренный зверь у меня на кровати был мне незнаком, и над ним я не имела никакой власти. Единственный вопрос был теперь только в том, сколько царапин останется на мне, или на грабителе, или на нас обоих, прежде чем я сумею усмирить Гомера.
С того момента как я включила торшер, прошло всего несколько секунд. Следующее мое телодвижение было тоже до боли предсказуемо. Мне осталось лишь констатировать, что я его уже совершаю.
На прикроватном столике я нащупала телефон и начала набирать службу спасения «911».
— Не делай этого, — впервые заговорил мужчина.
Какое-то мгновение я колебалась, затем взглянула на Гомера. «Делай то же, что и он, — зазвучал у меня в голове собственный голос. — Покажи, что ты сильнее, чем ты есть на самом деле».
— Да пошел ты! — ответила я и набрала номер до конца.
И тут все стало происходить одновременно. Оператор службы спасения сняла трубку, и я выпалила:
— Кто-то вломился ко мне в квартиру!
— То есть кто-то вломился в вашу квартиру? — уточнила она.
— Да! Кто-то вломился ко мне в квартиру!!!
Тем временем пришел в движение и Гомер. Возможно, он не имел понятия о том, что такое «относительные величины», или вовсе не представлял, насколько меньше он был того мужчины, который угрожающе навис над моей кроватью, зато уж как найти врага по звуку, он знал наверняка.
Заговорив, взломщик тем самым дал Гомеру точное указание.
С громким шипением Гомер обнажил клыки (до этого я полагала, что это просто «зубки») и прыгнул, выбросив передние лапы далеко вперед (так, словно кости у него свободно могли выходить из суставов, держась на одних мослах да сухожилиях), а когти вытянулись едва ли не в струнку (кто бы мог подумать, что они такой длины, эти когти?). Сверкнув при свете лампы, как лезвия газонокосилки, они мелькнули в доле дюйма от лица грабителя. Именно на эту долю дюйма мужчина рефлекторно отшатнулся.
— Хорошо, мэм, я высылаю патруль, — ответила оператор. — Оставайтесь на связи…
Однако дослушать ее указания до конца мне не удалось, потому что в этот самый момент преступник кинулся прочь. А за ним, задрав хвост, побежал и Гомер.
— Гомер!!! — Визг, вырвавшийся из моей груди в это мгновение, оглушил меня саму, поскольку никогда раньше я так не кричала. Крик буквально разорвал мне горло до крови: «Гомер, нельзя!»
Я отшвырнула трубку телефона и бросилась за ними.
Как бегуны, которые изо всех сил рвутся к финишу, в моей голове, обгоняя друг друга, пронеслись два разных, отчетливых страха. Первый — что Гомер настигнет грабителя. Кто знает, что сделает этот тип, когда увидит, что Гомер опять нацелился когтями ему в лицо?
Страх второй бежал более длинную дистанцию: что, если Гомер вслед за грабителем проскочит в лабиринт бесконечных коридоров нашего дома и не найдет дороги обратно? Что будет с ним тогда? И что будет со мной? Картины одна страшнее другой разворачивались в моем воображении, и я лишь подивилась тому, насколько глубоко страх потерять Гомера затаился у меня в подсознании в готовности выплеснуться криком наружу или кольнуть меня в самое сердце, даже не предупреждая о своем приходе.
Гомер успел выскочить за дверь и пролететь еще футов шесть по коридору, прежде чем я его поймала. Обернувшись, чтобы проверить, не воспользовались ли две другие мои кошечки случаем тоже выскользнуть в открытую дверь, дабы самим убедиться, что грабитель и впрямь убежал, я упустила момент и лишь услышала, как в дальнем конце коридора хлопнула дверь запасного выхода.
Я сгребла Гомера в охапку. Его сердце выбивало стаккато, и это напугало меня, хотя и у меня сердце колотилось, словно молот, бьющий по наковальне, когда заготовку раскаляют докрасна. Гомер отчаянно сопротивлялся, размахивая передними лапками с выпущенными коготками, и брыкался задними, оставляя у меня на предплечьях длинные кровавые следы. Он пришел в себя лишь тогда, когда я вернулась в квартиру, закрылась на все замки и довольно грубо стряхнула его на пол.
— Если я говорю «нельзя», это значит — «нельзя», несносный ты кот! — накинулась я на него.
Гомер дышал тяжело и часто, его грудная клетка расширялась и опадала, не успевая набрать воздух. Наконец он глубоко вздохнул и слегка склонил голову набок, прислушиваясь к моему голосу.
Всякий раз, когда Гомер так делал, у меня ныло в груди от ощущения, что, даже не разбирая слов, он хочет меня понять. Так было и сейчас, когда он задрал мордочку, вслушиваясь в мои крики. С одной стороны, все его инстинкты хором говорили ему, что он поступил правильно: он услышал угрозу, он защитил свою территорию и прогнал врага — как иначе он мог поступить?
С другой стороны, перед ним стояла мамочка и кричала на него так, как никогда раньше. Похоже, она считала, что он сделал что-то не так. Совсем не так. Так кто же прав?
Гомер даже не попытался маленькими шажками, словно извиняясь, подобраться ко мне, как он обычно делал, когда я была зла. Он просто сидел, обвив хвостом передние лапки, словно египетская статуя кошки, охраняющей гробницу, которую я видела на фотографиях.
Мне вдруг вспомнился эпизод из романа «По ком звонит колокол». В очередной стычке с фашистами в испанскую гражданскую войну группа оборванных крестьян понесла тяжелые потери. Среди павших в бою был и конь пожилого крестьянина. Крестьянин опустился перед мертвым конем на колени и прошептал ему прямо на ухо: «Eras mucho caballo», что Хемингуэй перевел как «Ты был конь что надо».
Эта строка задела меня за живое, едва я прочитала ее в первый раз: такая короткая фраза — и так много в ней смысла! Крестьянин хотел сказать, что его конь был всем коням конь, конь, который сражался, как мужчина, и погиб, как герой. В своей доблести он был равен табуну коней, он был конем настолько, что одно-единственное лошадиное тело едва вмещало то, что значило быть конем.
|
|
