 |
День первый
1
Австрия, Мондзее
Пауль Кадрель неожиданно проснулся, когда в крошечное окно над его кроватью не проникал еще ни один лучик света. Ему приснился кошмар, что в последнее время случалось довольно часто, и потому он обрадовался, обнаружив, что это был просто сон. Хотя в комнате было прохладно, курточка пижамы прилипла к его телу, сырая от пота.
Холодного пота.
Он по-прежнему чувствовал себя усталым и совершенно разбитым, но не поддался соблазну снова уснуть. Слишком велик был его страх, что сон может повториться — сон о Ренато Сорелли. В нем испуганный Сорелли бежал по мрачному лесу, и его страх был также страхом Пауля. И теперь еще Пауль чувствовал, как часто стучит его сердце, будто за ним и правда гнались…
Да, кстати, кто же за ним гнался?
Пауль не мог бы с уверенностью сказать, кто — или что — гналось за Сорелли. Во сне он не разглядел ничего, кроме темного призрака, нереального существа с неясными очертаниями. Нечто сверхъестественное, недоступное для восприятия обычными человеческими чувствами. Создание, пришедшее с той стороны, возможно из ада, воплотившийся и, тем не менее, неосязаемый страх.
Или, возможно, Пауль просто уже позабыл, что на самом деле ему приснилось? Возможно, его подсознание скрыло от него нечто ужасное, дабы защитить его рассудок? Он нервно включил ночник и потянулся к пластмассовому будильнику. Скоро пять. В обычной ситуации он поспал бы еще более получаса. Но не сегодня.
Пауль поставил будильник на место, взял с тумбочки вставленную в рамку фотографию и долго смотрел на снимок, сделанный три десятка лет тому назад. На нем были изображены худой темноволосый мужчина лет тридцати и мальчик лет десяти, с кудрявыми светлыми волосами, зажавший под правой рукой футбольный мяч. Оба смотрели прямо в объектив: мальчик — с выражением легкого сомнения, мужчина — с довольным видом.
Снимок ничем не отличался от тысяч фотографий, на которых изображены отец и сын. Однако эти двое отцом и сыном не были, во всяком случае, между ними не было кровного родства. И тем не менее Ренато Сорелли всегда был Паулю как отец, уже тогда, когда был сделан этот снимок на спортплощадке сиротского приюта. Пауль помнил все так отчетливо, будто это случилось вчера. В игре он забил решающий гол, и его товарищи приветствовали его несмолкающими криками «ура!». Однако для него куда более важным было то, что Сорелли хлопнул его по плечу и что-то одобрительно произнес. Пауль и сегодня ощущал тепло, которое охватило его в тот миг, — чувство защищенности.
Он аккуратно поставил фотографию, сделанную отцом Джакомо Анфузо, директором сиротского приюта, на место и поднялся с кровати. На противоположной стене висели написанная маслом картина и деревянное распятие. На картине был изображен бородатый мужчина, чьи резкие черты напоминали черты лица Сорелли: Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов. Пауль опустился на колени перед распятием и сложил руки в утренней молитве. Это был долгий внутренний диалог с Богом, в котором Пауль просил Всевышнего о защите и помощи для Сорелли. Позднее он спрашивал себя, действительно ли в этом была необходимость. Он ведь всего лишь видел сон. В последнее время ему чаще всего снился Сорелли, и почти каждый раз его друг и отец находился в опасности. Но еще никогда сон не был таким реальным, как тот, что приснился Паулю этой ночью. Страх, охвативший Сорелли во сне, передался Паулю, ощутившему его как физическую боль. И потом, конец сна: Сорелли лежал на земле, а темное существо сидело на нем и держало над ним продолговатый предмет. Кинжал. Когда Пауль вспомнил об этом, его охватил ужас.
Затем он проснулся, слава Богу!
Умывшись, побрившись и одевшись, Пауль вышел за дверь, когда в интернате все еще спали. На него подул прохладный ветер, но утренняя свежесть оказала на Пауля благотворное влияние. Солнце пронзило предрассветную мглу бледно-розовым сиянием и проложило себе путь сквозь облака, нависшие над внушительными горами и холмами вокруг Мондзее. Пауль посмотрел вниз, на озеро, чья поверхность слегка рябила от ветра и отражала первый солнечный свет. Этот пейзаж заставил его обрадоваться тому, что он рано встал. Ничто так не поднимало ему настроения, как зарождающийся день. День, полный новых возможностей.
Пауль с радостью отметил, как преобразился интернат «Николай Бобадилья» 1, учрежденный во многом благодаря его усилиям. Сам выросший в приюте, таким образом он мог передать другим детям то добро, которое ему сделали иезуиты. Здание некогда было отелем, впрочем, совершенно не прибыльным. Большинство туристов, приезжавших в эту часть Верхней Австрии в отпуск, искали привычных удовольствий на куда более знакомом озере Вольфгангзее или на огромном Аттерзее. То, что разорило владельцев гостиниц, для Пауля стало настоящей удачей. Он приобрел бывшую гостиницу на деньги от пожертвований, и теперь здесь жили почти сто двадцать сирот.
У него за спиной послышалось дребезжание жести. Звук доносился из кухни — интернат просыпался. Неожиданно Пауль почувствовал голод и его охватило желание выпить чашечку дымящегося кофе.
Полчаса спустя, сидя за завтраком вместе с воспитателями, остальными сотрудниками и детьми, он вдруг заметил, что один стул за соседним столом был пуст. Это было место Нико Шпильмана.
Мальчик потерял родителей по той же причине, что и Пауль: они погибли в автокатастрофе. Долгое время Нико оставался очень замкнутым и почти не разговаривал. Пауль уделял ему много внимания, совершал с ним длительные прогулки и часто рассказывал мальчику о том периоде своей жизни, когда сам рос в приюте. Постепенно Нико оттаял, и Пауль был очень рад этому. Он чувствовал себя почти как отец, сумевший излечить больного сына. И разве он не был отцом для них? Для всех сирот, живущих здесь?
Он спросил детей за соседним столом о Нико, но все они смущенно отводили глаза.
— Что стряслось с Нико? — не отступал Пауль. — Он заболел? — Снова никакого ответа. — Кто из вас старший в комнате Нико?
— Я, — пробормотал рыжеволосый Тобиас Моснер и стыдливо взглянул на Пауля.
— Ну, Тобиас, так что же произошло с твоим соседом по комнате?
— Он… — запинаясь, произнес мальчик. — Он… он спрятался.
— Спрятался? Почему? Или мне надо спросить по-другому: от кого? — От остальных, — начал Тобиас, но затем прикусил язык и замолчал.
— Продолжай!
— Они его дразнили.
Пауль вздохнул: этот допрос утомлял его.
— Из-за чего они дразнили Нико?
— Из-за того, что он все время бегает за вами. Они сказали Нико, что вы не его отец и что нечего ему воображать, будто однажды у него снова будет отец.
Тобиас, не поднимая глаз, смотрел в свою тарелку. Возможно, ему стало стыдно, потому что он тоже дразнил Нико.
Пауль вышел из столовой и направился в комнату Нико. В помещении, оформленном, как и все остальные, в ярких и светлых тонах, стояли две двухъярусные кровати. Пауль придавал большое значение тому, чтобы дети чувствовали себя в интернате как дома. На стенах висели афиша одного из фильмов о Гарри Поттере и постеры поп-звезд, которые сами были почти детьми. Их имена совершенно ничего ему не говорили. Но куда же подевался Нико?
В кровати его не было, и Пауль уже подумал, что мальчика нет в комнате. Однако затем он заметил две маленькие ступни в синих тапочках, выглядывающие из-за платяного шкафа, выкрашенного в зеленый цвет. Пауль подошел поближе и легонько постучал костяшками пальцев по дверце шкафа.
— Есть кто дома? Можешь выходить, Нико, я тебя нашел.
Между шкафом и одной из кроватей что-то зашуршало, и показалось узкое лицо Нико с большими синими глазами, обрамленное темными локонами. Увидев покрасневшие веки, Пауль сразу же понял, что мальчик недавно плакал. Но иезуит решил не подавать виду, что он это заметил: мальчики обычно обижаются на тех, кто проявляет излишнее любопытство, это он знал из собственного опыта.
— Что ты здесь делаешь, Нико? Ты не слышал, как всех зовут на завтрак? Мальчик даже бровью не повел.
— Я не голоден, — ответил он.
— Я тоже, — заметил Пауль.
Голова Нико поднялась на пару сантиметров, выдавая его любопытство.
— А почему?
— Потому что я беспокоюсь о тебе. Разве я могу сейчас хотеть есть?
— Беспокоитесь? Обо мне? Почему?
— Ты не вышел к завтраку. И тогда я подумал, что ты, наверное, заболел. Вот почему я решил проведать тебя. Ты что-то там ищешь?
— Хм. Да, но это не важно. — Нико поднялся и посмотрел на Пауля. — Но почему вы беспокоились именно обо мне, брат Кадрель? Здесь ведь живет столько мальчиков, о которых вам нужно заботиться.
— Для меня важен каждый из вас, — ответил Пауль и пристально посмотрел ему в глаза. — И особенно — ты!
— Но почему?
— Возможно, потому что когда-то я был таким же, как ты. — Пауль протянул ему руку. — Пойдем? Похоже, у меня просыпается аппетит.
Нико вложил ладошку в руку Пауля, но с места не сдвинулся.
— Я хочу спросить у вас кое о чем, брат Кадрель.
— Спрашивай!
— Вы всегда будете рядом, если… если вы мне понадобитесь?
Пауль кивнул.
— Это я тебе обещаю, Нико!
Мальчик расслабился, и, пока они шли рука об руку в столовую, он улыбался.
В столовой к ним подбежал брат Роберт, заместитель Пауля.
— Тебя срочно зовут к телефону, Пауль. Звонят из Рима. Роберт Баумерт, как и Пауль, член ордена иезуитов, курировал проект почти с самого начала и оказался самым лучшим заместителем, какого только можно себе представить. Роберт был математическим гением: возня с цифрами доставляла ему искреннее удовольствие. Он вел бухгалтерские книги и, как и Пауль, всегда готов был выслушать просьбы как детей, так и сотрудников.
— Кто…
Пауль не успел закончить фразу, как Роберт уже ответил ему:
— Отец Дэвид Финчер. Он говорит, дело срочное.
Если уж Дэвид Финчер звонит в такой ранний час, значит, дело и впрямь очень срочное. Финчер, американец ирландского происхождения, был генеральным секретарем ордена и к тому же одним из самых влиятельных людей в Обществе Иисуса, как на самом деле назывался орден иезуитов. Пауль знал Финчера еще с тех пор, как был в Риме.
Его охватило нехорошее предчувствие, и ему невольно вспомнился сегодняшний кошмар. Он кивнул Нико, прощаясь, и вместе с Робертом поспешил в свой кабинет.
Телефонная трубка лежала на столе возле большого аппарата, соединявшего в себе телефон, факс и сканер, с помощью которого Пауль мог бы даже отправлять электронные письма, если бы ему удалось разгадать необходимую для этого комбинацию клавиш.
— Да! — произнес он в трубку и понял, что голос его звучит нервно.
— Брат Кадрель? — раздался знакомый скрипучий голос Финчера.
— Я слушаю, брат Финчер.
Обычно такой решительный, Финчер, казалось, неожиданно замялся.
— У меня для вас плохие новости, брат Кадрель. Речь идет об отце Сорелли. Он… прошлой ночью он умер. Пауля словно огрели кузнечным молотом. У него закружилась голова, и ему показалось, будто у него под ногами закачался пол. Роберт понял, как сильно он потрясен, и крепко взял его за локоть. Пауль опустился в черное офисное кресло и глубоко вздохнул.
— Вы меня слушаете, брат Кадрель? — спросил Финчер.
— Да, — тихо ответил Пауль и, уже громче, спросил: — Отца Сорелли убили?
Теперь настал черед Финчера удивляться. Пауль понял это по короткому, отрывистому звуку, произнесенному генеральным секретарем на том конце телефонного провода. Прошла целая вечность, прежде чем Финчер снова заговорил:
— Да, его убили. Но откуда, ради святого Игнатия, вам это известно, брат Кадрель?
2
Рим, Яникул
Уже через несколько шагов, сделанных по грунтовой дороге, ее кожаные сапожки, которые она только вчера впервые надела, оказались густо усеяны брызгами грязи. Клаудия Бианки невольно зарычала и остановилась, чтобы подвернуть штанины своих джинсов-стретч. Пусть хотя бы брюки останутся чистыми. Не успев нагнуться, она замерла, одновременно позабавившись и смутившись из-за нелепости своего поведения. Где-то там, между деревьями, лежит мертвец, жертва убийства, а она так распереживалась из-за нескольких капель грязи!
Продолжив путь, Клаудия спросила себя, не очерствела ли она за годы работы в полиции. Неужели еще один труп для нее уже нечто обыденное? Нет. Когда она, еще не до конца проснувшись, выслушала сообщение из управления полиции, ее охватило какое-то странное возбуждение, смесь любопытства и ужаса. Как и всегда, когда подобное сообщение означало, что она будет расследовать дело об убийстве. Тот, кто лишает другого высшего блага — жизни, не должен уйти безнаказанным. Охота за убийцей была для Клаудии внутренней потребностью, и в то же время ее каждый раз охватывало странное чувство, ужас от того, что люди могут сделать друг с другом. Это была загадка, которую ей никогда не удастся разгадать.
Между голыми деревьями она увидела карабинеров и несколько человек в гражданском, среди них и Альдо Росси. Клаудия заставила себя скрыть неприязнь к этому худому темноволосому мужчине. Они вместе будут работать над этим делом, как и над всеми другими делами, и личные отношения не играют тут никакой роли. По крайней мере, не должны играть.
Как только Альдо заметил Клаудию, он радостно улыбнулся ей, как будто между ними ничего не произошло. Не хватало еще, чтобы он ее поцеловал.
— Доброе утро, Клаудия. Хорошо выглядишь.
От нее не ускользнул взгляд, которым он окинул ее фигуру. Она решила говорить только о деле.
— Доброе утро, Альдо. Кто убитый?
Улыбка сошла с лица Альдо, а его взгляд невольно устремился на другую сторону Яникула, туда, где лежало самое маленькое и одновременно самое религиозное государство мира.
— Кто-то из Ватикана? — угадала Клаудия. — Священник?
Альдо кивнул и отошел в сторону, чтобы Клаудия могла увидеть труп. Мужчина, с ног до головы испачканный грязью, был крупным и, наверное, в молодости, когда еще не оброс жирком, был очень привлекательным. Она представила его себе — с узким лицом и густыми темными волосами, и это призрачное видение укрепило ее догадку. Он лежал навзничь на земле, сильно намокшей под ночным дождем. Под воротником темного пальто поблескивал белый римский воротничок-стойка. Убили его колющим оружием, необычайно изящным кинжалом, все еще торчавшим с левой стороны его груди.
Все это Клаудия заметила благодаря многолетней работе, автоматически, как компьютер, который кормят фактами, но взгляд ее снова и снова возвращался к лицу мертвеца. Она не знала, сколько трупов повидала на своем веку, да и не хотела их считать. Но она могла бы с уверенностью сказать: ни один мертвец не пугал ее так, как этот. Лицо убитого каким-то коварным, ужасным образом околдовало ее.
В момент смерти его губы застыли в улыбке. Клаудия пыталась убедить себя, что эта улыбка возникла в результате простого рефлекса, подергивания мышц во время агонии. Но чем дольше она смотрела на мертвеца, тем более странной казалась ей его улыбка — довольная, даже счастливая.
Такую улыбку можно представить себе у кого-то, кто умер в своей постели, прожив наполненную событиями жизнь, в мире с собой и окружающими. Но этот священник — или кем он там был на самом деле — лежал с кинжалом в сердце!
Однако не только зловещая улыбка мертвеца беспокоила Клаудию. У него на лбу красовалось большое кровавое число, будто только что вырезанное, — число, состоявшее из трех цифр: 666.
— Тот еще труп, верно? — вздохнул Альдо и отбросил со лба темный локон. — Таинственный, будто в английском детективе.
Не повышая голоса, Клаудия спросила:
— Но почему он улыбается? Он ведь, если я правильно сужу по взрыхленной земле, убегал от убийцы. Значит, он боялся, смертельно боялся. В таких случаях человек не умирает с довольной улыбкой на губах.
Пьетро Монелли, эксперт-криминалист, понял, что теперь его выход. До сих пор он стоял на коленях возле тела погиб шего и тщательно осматривал его, не обращая внимания на появление Клаудии. Теперь он повернул к ней свое бородатое лицо и сказал:
— Выражение его лица не такое уж необычное. На самом деле никакая это не улыбка, а просто последствие агонии. Случайная гримаса, которую мы воспринимаем как улыбку.
— Возможно, — тихо сказала Клаудия. — Но он кажется таким… таким счастливым.
— Пьетро прав, впечатление обманчиво, — вмешалась ассистентка Монелли, юная Мориса Корридони.
Ее взгляд лишь на мгновение задержался на Клаудии и тут же переместился на Альдо. Слегка полноватая криминалистка рассматривала его с видимой симпатией. В этом она ничем не отличалась от большинства женщин, которые общались с Альдо, подумала Клаудия, — включая и ее саму. Воспоминания о счастливых мгновениях, пережитых вместе с ним, поднялись в ней и заставили ее загрустить и одновременно разозлиться. Разозлиться на Альдо, но и на себя тоже. Клаудия откинула голову и глубоко вдохнула свежий утренний воздух. Ей непременно нужно остыть. Чувства не должны мешать ее работе.
— Когда он умер? — спросила Клаудия, снова сосредоточившись на покойнике.
Монелли ответил, не задумываясь:
— Трупное окоченение еще не очень явно выражено, в чем, очевидно, виновата низкая температура ночью. Если принять во внимание еще и температуру тела, я бы сказал, что прошло примерно пять-шесть часов. Точнее смогу сообщить после того, как будут готовы результаты вскрытия.
— Значит, смерть наступила между двумя и тремя часами ночи, — констатировала Клаудия. — Что священник мог искать здесь, на холме, в такое время суток?
Монелли пожал плечами. — Возможно, здесь, на холме, он чувствовал себя ближе к Богу.
— К Богу или к дьяволу, — задумчиво произнесла Клаудия, пристально глядя на лоб мертвеца.
— Как так — к дьяволу? — удивился Монелли.
— Из-за этих цифр.
— 666? — вступил в разговор Альдо. — Насколько мне известно, это символ сатанистов. В Библии этот знак означает вселенское Зло, или дьявола, если не ошибаюсь.
— Ты не ошибаешься, — ответила Клаудия. — Это число упоминается в Откровении Иоанна Богослова и означает Антихриста.
Альдо ухмыльнулся.
— Я вижу, воспитание в сиротском приюте приносит свои плоды. Остается вопрос, зачем убийца изуродовал иезуита числом Антихриста. Он что, скрытый сатанист?
— Убитый был иезуитом? — спросила Клаудия. — Значит, при нем были документы?
— Не было. Но мужчина, обнаруживший труп во время утренней пробежки, сам иезуит и сразу же узнал его.
Из кармана черного кожаного пиджака Альдо выудил блокнот и раскрыл его.
— Убитого зовут Ренато Сорелли, и он, судя по всему, был в Ватикане птицей высокого полета. Кем-то вроде специального уполномоченного Святого престола.
— Специального уполномоченного чего?
— Не имею представления, Клаудия. Я не говорил с тем, кто обнаружил труп. Карабинеры записали его показания и личные данные, а потом отпустили.
— Тогда, вероятно, в Ватикане уже известно о том, что здесь произошло, — пробормотала Клаудия себе под нос.
— Скорее всего, да. Это важно?
Не обращая внимания на вопрос Альдо, она повернулась к Монелли. — Чем вырезали число на лбу мертвеца? Этим кинжалом?
— Я бы сказал, что число 666 появилось на лбу убитого уже после его смерти, хотя не хочу ничего утверждать наверняка до того, как будет проведено вскрытие. Но совершенно ясно, что этот кинжал тут ни при чем.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что цифры не вырезаны у него на лбу, а выжжены.
— Выжжены? — недоверчиво повторила Клаудия.
— Ты же наверняка видела в каком-нибудь вестерне, как ковбои клеймят скот. — Правой рукой, затянутой в белую медицинскую перчатку, Монелли указал на лоб мертвеца. —
Нечто подобное, как ты можешь себе представить, произошло и здесь.
На самом деле в последний раз Клаудия смотрела вестерн очень давно, но описанная Монелли сцена стояла у нее перед глазами. Она увидела ковбоев, изо всех сил прижимающих корову к земле. Один из мужчин достает из огня тавро и подносит раскаленный знак к животному. Клаудии почудилось, будто она услышала ужасное шипение, крик боли, и тут же в нос ей ударила тошнотворная вонь горелого мяса.
— Убийца воспользовался тавром? — спросила она, отчасти растерянно, отчасти с отвращением. — Но как же ему удалось его здесь нагреть?
— Нет, тавро тут явно ни при чем. — Палец Монелли указал на три шестерки на холодном лбу трупа. — Я думаю, он воспользовался паяльным пистолетом на батарейках или резаком для пенополистирола или пенопласта. Их можно сунуть в любую сумку, и разогреваются они легко.
Альдо вздрогнул.
— Но зачем такие сложности? Возможно, убийца хотел оставить после себя какой-то след, что-то вроде подписи?
— Возможно, — ответила Клаудия и вспомнила Откровение Иоанна Богослова. — Знак или предупреждение.
|
|
