Кассандра

9
Воздух с шумом заполнял декомпрессионную камеру, а я, присев на корточки, мечтал поскорее выйти наверх и глотнуть вместо искусственного настоящий воздух, напоенный весной, а если его еще сдобрить дымком папирос «Любительских»… Даже голова закружилась от предстоящего удовольствия, и я осмотрелся. Моя бригада только что отбарабанила смену у проходческого щита, в основном она состоит из молодежи, самый старый — я, мне далеко за сорок. Царит оживление, парни обсуждают планы на завтра — первый долгожданный выходной после того, как случилась авария — тисон попал на плавун, и в титул хлынула вода. Положеньице тогда сложилось невеселое — мало того что мы строим тоннель под рекой, так еще и подземные воды сюрпризы приносят! Еле тогда ушли, слава Богу, все остались живы. Богу… слава… которого нет, ибо так угодно нашей новой власти. А чем старая была хуже?!

Понимаешь это, только прожив жизнь и имея возможность сравнивать. Окружающие меня ребята слишком молодые — у них мозги забиты газетными лозунгами о светлом будущем. А может, мое светлое будущее осталось в прошлом?! Крамольные мысли для члена партии, передовика производства, но я никогда и ни с кем ими не делюсь. Не делюсь я не только мыслями — кругом столько завистников, бузотеров, голозадых, которые все тратят на водку и рестораны. Им кажется, что вся жизнь впереди, а она над ними посмеется и унесется вскачь.

Давление в камере уравновешивается с наружным, двери с шумом открываются, и молодежь спешит выскочить из кессона. Я не спешу: знаю таких не следующих инструкциям. У многих имеются проблемы со слухом из-за этой спешки. Торопятся заскочить внутрь, выскочить наружу, а давление-то разное, вот и рвет барабанные перепонки, оставляет глухими тетерями.

Я выхожу из кессона и иду степенно, размеренно, как и положено бригадиру передовой бригады — мое фото красуется на стенде перед зданием администрации.

— Кузьмич, постой! — окликнула меня машинистка из отдела кадров, Машенька, милое и глупое создание. — Тебе следует зайти к нам. Терентий Сергеевич вызывает.
— Что-то срочное? Я после смены — устал до невозможности. Двадцать процентов сверх плана, — позволил себе засомневаться во всесильности начальника отдела кадров,
который для этой девочки — бог. Хотя есть еще начальник титула, вновь назначенный товарищ Баренбойм.
— Поторопитесь. — Как и ожидал, ее голос стал сухим и официальным, но она объяснила: — Там вас ждут какието товарищи.
— Наверное, из газеты? — продолжал дразнить девчонку. — Им срочно требуется моя фотография — в прошлый раз не доснимали?
— Ваше фото есть — но очень старое, вы там еще в гимнастерке, с погонами. Не очень похожи, Терентий Сергеевич засомневался… Они — оттуда. — Девушка подняла глаза кверху, и мне стало все понятно, а душа мгновенно ушла в пятки, аж мороз пробрал по коже, несмотря на светящее солнышко. Тут девушка, видно, почувствовала, что сболтнула лишнее: — Пойдемте быстрее — Терентий Сергеевич будет сердиться за задержку, я вас провожу.

— Конечно, поспешим, — согласился я, стараясь выглядеть спокойным, — лишь на минуту заскочу к себе — как я в таком виде покажусь гостям? Даже душ не принял. Хоть
переоденусь.
— Об этом Терентий Сергеевич ничего не говорил, — возразила девушка.
— Ты хочешь выглядеть красивой? Я тоже, не хочу уронить марку рабочего человека, показавшись в таком виде. Всего пять минут. Иди, подождешь меня у входа в здание
администрации.
— Нет, Терентий Сергеевич приказал мне вас сопроводить — он не любит, когда его указания не исполняются в точности.
— Хорошо. Пошли вместе, но я все же переоденусь. Подождешь у двери комнаты.

Мы зашли в барак, разделенный на комнатки, каждая на четыре человека — неслыханная роскошь. Как я и ожидал, внутри было пусто — мои однокомнатники-соседи сразу отправились на обед в столовую. Я быстро переоделся в новый костюм, рассовал припрятанные деньги по карманам. Выглянул за дверь — девушка стояла со скучающим видом.

— Машенька, поди сюда, — попросил я и скрылся в комнатушке, где тесно стояли четыре койки и один шкаф.
— Чего вам, Кузьмич? — остановилась она на пороге.

Я крутился, прикладывая к рубашке галстуки, сгибался пополам у небольшого зеркала, стоявшего на столе.

— Думаю, какой надеть. Может, этот, полосатый? Подержи зеркало — хоть гляну на себя по-нормальному.
— Вы как на свадьбу собираетесь, — недовольно заметила девушка, но зеркало взяла.

Один шаг — теснота здесь ужасная, — и ее шейка хрустнула под моей рукой, нежное тело затрепетало, прощаясь с жизнью. Она всегда нравилась мне, ее телом я любовался издали. Надеюсь, будут еще у меня такие нежные и глупые создания, а сейчас надо спешить — время торопит. Засунул безжизненное тело под кровать Федора — там лучшее место, у него одеяло свисает до пола, а у меня по-солдатски аккуратно заправлено. Сколько раз делал ему из-за этого замечание! А сейчас его неряшливость пригодилась. И прочь из комнаты — на улицу.

— Степан Кузьмич! Куда ты так принарядился? — окликает меня Ефим. — Неужели решил обед пропустить? Видел, как ты с Машкой прогуливался.

«Появился некстати на мою голову! Что он здесь сейчас делает, почему не в столовой? Может, и его послали по мою душу, и ему надо найти место под кроватью?» — почувствовал раздражение — готов был его задушить прямо здесь, возле входа в барак-общежитие образцового порядка. С ним будет непросто — он «бык» здоровый.

— Племяш приехал, ожидает — Машка сообщила. Спешу встретиться с ним, — пояснил ему. Вроде лицо у него спокойное, глазки не бегают — видно, говорит что думает. Может, пронесет?
— Мы с ребятами решили икорку с собой забрать с ужина, на вечер. Под казенку. Ты как, Кузьмич, присоединяешься?
— А когда я волочился в хвосте? Бригадир как командир — всюду впереди, хоть и не на белом коне и без бурки. Забирайте мою пайку, а я из города еще чего-нибудь принесу.
— Вот это дело! Я сейчас к нам в комнату забегу — и к ребятам, в столовую. — И он, широко улыбаясь, зашел в общежитие.

Секретный объект № 1, наша стройка, находится на полуказарменном положении: он обнесен высоким забором с колючей проволокой поверху, на воротах — вооруженная
военизированная охрана. Чтобы выйти за территорию, требуется увольнительная, подписанная заместителем начальника титула или начальником отдела кадров. Только начальники щитов имеют право беспрепятственно покидать территорию — у них постоянные пропуска. Человек, сюда попавший, проходит тройную проверку, но, видно, система дала сбой, раз я здесь. Точнее, меня направили на эту стройку как партийного с шахты на Донбассе. А как же - воевал с белополяками, участвовал во взятии Крыма, был ранен, долго лечился в госпитале, уехал на Донбасс по партийной путевке.

Вот только эта биография не моя — из прошлого у меня случайно сохранилось лишь имя. Как это бывает, разговорился на вокзале с одним, за казенкой он всю свою биографию и выложил. Мне понравилось, что один-одинешенек он на белом свете, а последствия серьезного ранения не давали ему шансов жениться и иметь детей. Ну зачем такому жить — небо коптить?

Я ему и помог преставиться, обзавелся документами и поехал по путевке поднимать из разрухи шахту. А остальное заслужил своим трудом: себя не жалел, чтобы и тени подозрения ни у кого не возникло. Почти двадцать лет прожил под чужой фамилией, уже и сам к ней привык. Но, видно, все же случился прокол, раз явились сюда по мою душу. Только странно как-то: послали за мной девчушку, а не конвой. Может, все же сомневались? Да и М аша об этом говорила… Выходит, сдали у меня нервы — зря я девчушку… Нет, все правильно. Не фотографировался я в гимнастерке, разве в империалистическую, когда уходил на фронт в семнадцатом году. А больше не снимался, хотя была возможность, когда создали уездную республику, которая с небольшими перерывами просуществовала два года. Потом прятались по лесам, но я же не дикий зверь! Ушел в город, связался с уголовниками, справил кое-какие документы.

Вовремя ушел — вскоре атамана поймали и шлепнули.

А я годами прятался, находился в бегах, нигде долго не задерживался, но понимал: везение рано или поздно закончится — надо где-нибудь осесть. Вот тогда и подвернулся Степан Кузьмич, и мне больше всего понравилось, что имя остается мое, настоящее — Степан. Выходит, пришли с фотографией настоящего Кузьмича, который уже много лет отдыхает на небесах. Всего несколько месяцев я не дотянул, чтобы справить годовщину новой биографии — двадцать лет. Май, радостный праздник всех трудящихся, никогда мне не нравился, в его названии мне слышалось слово «маяться». Вот теперь, двадцать второго мая 1941 года я вновь отправляюсь в бега, начинаю «маяться».

Прожитые почти безмятежно двадцать лет не притупили у меня чувства опасности: я всегда думал о худшем и готовился к нему, так что необходимость бегства меня не застала врасплох. В высоком деревянном заборе имелся тайный лаз, и не один. Сделаны они были не мной, а любителями самогонки, которая продавалась из-под полы в ближайших се-
лах: Пирогово и более дальней Мышеловке. Нашу стройку окружала девственная природа Жукова острова, которую лишь мы слегка растормошили своим строительством.
Я шел быстрым шагом в сторону города и просил судьбу и в этот раз дать мне шанс спастись. Если Ефим не заметит под кроватью тела Машки, если Терентий Сергеевич не спохватится, что я долго не иду, если его гости обладают железным терпением и еще не дали команду искать меня на стройке и за ее пределами… Слишком много «если», а до города с десяток километров будет. Два часа пешком, а столько времени у меня нет!

Разделся до исподнего, связал одежду в узелок, вспомнил о Боге — перекрестился, прочел «Отче наш» — вошел в реку. Вода еще прохладная, далеко не для купания, и Днепр
здесь широк — с километр будет, но это мне на руку — вряд ли станут меня искать на левом берегу, пустынном, сплошь песчаном. А плаваю я как рыба, вот только бы тело не ско-
вало холодом. Узелок с одеждой закрепляю на голове брючным ремешком — плыть неудобно, приходится держать голову высоко. Но это не так страшно, как обжигающая холодом вода. Не выдержал и перешел на «саженки» — не так холодно, но узелок промок насквозь и стал тяжелым. Не смогу переодеться в сухое, когда достигну противоположного берега.
«Еще надо до него доплыть, а впереди ширь реки, течение, возможны водовороты». Гоню мысли прочь, и, чтобы не потерять надежды, видя далекую линию противоположного берега, плыву с закрытыми глазами. «А вдруг плыву вдоль, а не к берегу?» — пугает мысль, открываю глаза — противоположный берег еще далек, но все же стал ближе. Закрываю глаза и вновь «саженками» — так уходит больше сил, но тело не полностью застывает. Хорошо, что исподнее у меня шерстяное — хоть немного, но сохраняет тепло.

До берега добираюсь уже полностью обессиленный, окоченевший от холода, бреду по колено в воде, тело бьет дрожь. «Эх, костер бы развести! Опасно — на дымок могут наведаться непрошеные гости».

Уже на песке меня, обессиленного, выворачивает наизнанку — отползаю от собственной блевотины. Нет сил одеться, делаю это через не могу. Мокрая одежда не дарит тепло, и зубы непроизвольно начинают отбивать чечетку. Может, все же развести костер? Иначе околею от холода. Собрал хвороста, но разжечь не сумел — спички отсырели. Куда ни кинь — всюду клин. Уставшее тело просит отдыха, но я через силу встаю и иду, энергично размахивая руками, чтобы хоть как-то согреться. Холодный ветерок пронизывает меня в мокрой одежде насквозь. Если меня не поймают и не расстреляют, то наверняка загнусь от воспаления легких.

* * *
Леонид проснулся, но продолжал лежать, находясь под впечатлением посетившего его сновидения. Этот сон странным образом перекликался с предыдущим, где также фигурировал Степан, застреливший своего давнего товарища, однако на этот раз он, Леонид, принял его обличие.

Что это за последовательная фантасмагория сновидений, привязанная к давним временам? Происходили ли эти события на самом деле в прошлом или это лишь ночные фантазии?
Он встал, потянулся, раздвинул жалюзи — в окно заглянуло яркое раннее солнце, которое, казалось, изгоняло все дурное, к чему прикасались его жаркие лучи. Богдана сразу подала голос:

— Чего тебе не спится в такую рань? Только шесть утра. Или ты уже навострился сбежать от меня?
— В последнее время снятся кошмары, которые связаны между собой, словно фильм с продолжением. Узнать бы, к чему они снятся, — задумчиво произнес Леонид.
— Самый большой кошмар — когда мужчина не замечает находящуюся рядом красивую женщину в эротическом белье, — капризным тоном сказала Богдана и откинула одеяло.

Ее розовое тело просматривалось сквозь полупрозрачное белье, а Леонид вдруг вспомнил Эльвиру, ее тело, ласки, и так ему захотелось испытать все это вновь! Острое желание поднялось снизу, заполнило его, и он даже слегка прикрыл глаза, чтобы справиться с ним.

— Иди, милый, сюда, согрей женушку, околевшую от холода на супружеском ложе, — нежно заворковала Богдана, почувствовав его состояние, но отнеся его на счет своих чар.
— Зачем женщины, одеваясь, обнажаются? — спросил он, когда Богдана, не дождавшись реакции мужа, нетерпеливо потянула его в постель.
— Полная обнаженность в конце концов приедается, а тайна долго от себя не отпускает. Поэтому вы рыскаете, как голодный Сирко, по чужим спальням, думая найти там что-то особенное, отличающееся от того, что имеете. А на самом деле… — Она прерывисто дышала, устраиваясь на нем, освобождаясь от того немногого, что было на ней.
— Тайна манит, тайна губит, — едва слышно проговорил Леонид, прежде чем отдаться ласкам Богданы.

Он закрыл глаза и представил Эльвиру: впрочем, какая разница, если он сейчас займется сексом с Богданой? Ведь острое желание будет удовлетворено, и он сможет полностью переключиться на работу. А Эльвира — это лишние хлопоты, а возможно, и неприятности.

«Интересно, а что чувствует женщина, когда спит с разными мужчинами, испытывая и с тем и с другим оргазм? Есть ли разница, если результат один и тот же?»
Когда у них все закончилось и Леонид мылся под душем, обдумывая планы на день, он все же решился после встречи с Ксаной навестить вдову художника, убеждая себя, что это не будет связано с сексом. Но в глубине души он знал, что сам себя обманывает.

10
-Я хочу тебе рассказать очень поучительный анекдот! — закричал в трубку Стас. — Когда один чувак вытащил золотую рыбку и та решила сохранить свою жизнь в обмен на три желания, он загадал: красивую сексижену, но чтобы была хозяйкой и умела готовить, достаток в доме и вечную жизнь. В итоге получил: две жены, пять работ и все это на вечные времена.
— К чему ты это мне говоришь? — насторожился Леонид.
— Это я к тому, чтобы ты был поосторожнее со своими желаниями. Сказка — ложь, да в ней намек… А ты у нас, добрый молодец, у красных девиц нарасхват.
— Иди проспись, а потом позвонишь! — разозлился Леонид.
— Я такое, такое раскопал, что на трезвую голову и не расскажешь! — рассмеялся пьяно Стас.
— Не утомляй меня — завтра созвонимся. У меня сейчас важная встреча.

Леонид нетерпеливо топтался на месте и бросал взгляды по сторонам в ожидании Ксаны, которая опаздывала уже на десять минут. Он попробовал вспомнить, как она выглядит, но ничего не выходило, лишь всплыло в памяти то, что, на его вкус, она была слишком худощавой и в ее наряде преобладал зеленый цвет. А так — больше ничего примечательного в ней не было. Приди она в другой одежде, возможно, он ее не узнает — и это нервировало его. Он не любил, когда в чем-то приходилось сомневаться.

— Да здравствует завтра, которое может и не наступить! — весело заорал в трубку Стас.

— Да пошел ты! — окончательно разозлился Леонид и отключился.
— У вас неприятности? — Ксана возникла рядом неожиданно и была одета так же, как тогда на «зеленке», за спиной виднелся рюкзачок.
— Нет… Прими мои соболезнования, — Леонид пробубнил заранее заготовленную фразу и хотел продолжить: — Смерть Миши…
— Похороны завтра — на Северном кладбище. Чуть было не сожгли его — собирались сунуть к дедушке на Байковое, а там уже куча близких подхоронена, — говорила девушка спокойно, буднично, уже осознав неотвратимость происшедшего. — Еле удалось уговорить не делать этого.
— Да, в таком юном возрасте смерть… — неопределенно выразился Леонид и, задумавшись, не смог закончить начатую фразу. — Нам далеко идти? Может, подъедем — мой
автомобиль рядом, на стоянке.
— Никуда не надо ехать. Берите то, что взяли, и следуйте за мной.

В самом деле, не прошло и десяти минут, как они оказались возле бетонной надстройки, ход из которой, ведущий внутрь дренажной системы, был наглухо закрыт металлической решеткой.

— Похоже, поход отменяется, — обрадовался Леонид.
— Здесь нет замка, надо лишь раскрутить проволоку. — Ксана порылась в рюкзачке и достала монтировку. — Держи, думаю, это для тебя не составит особых проблем. Наши пацаны справляются с ней за секунду.

Леонид посмотрел на толстую скрученную проволоку, заканчивающуюся петлей, и просунул под нее монтировку. Ему пришлось попотеть, в одно мгновение он не уложился, но в итоге справился с задачей, хотя все это время мучился вопросом: «Зачем мне это надо?» — но так и не сумел дать себе внятный ответ.

— Переоденемся здесь — внутри мало места. — Девчонка неожиданно ему подмигнула: — Не дрейфь — в первый раз и мне жутко было туда спускаться, а сейчас даже иногда тянет. Да сам поймешь, когда окажешься внизу.
«Мы уже на “ты” перешли», — отметил про себя Леонид, посмотрел на открывшийся ход, зияющий черной пустотой, отдающий гнилью, сыростью, и поинтересовался:
— Зачем мне лезть в эти катакомбы?
— Это не катакомбы. В катакомбах добывают камень — известняк, ракушечник; хоронят мертвых.
— Хорошо, в эту канализацию.
— Опять неверно. Это дренаж, он предназначен для отвода воды.
— Очень познавательно, но я так и не понял: зачем?
— Чтобы подготовиться к встрече с Кассандрой.
— А если я не спущусь в эту канализацию, пардон, дренаж, она со мной не захочет знакомиться?
— Скорее всего, нет. — Ксана была спокойна до апатичности, тогда как Леонида распирало от злости, возможно, из-за нежелания спускаться вниз, в сырую темноту. Ему вспомнились статьи о московских диггерах, которые пугали рассказами о крысах величиной с собаку.
— А крысы там есть? — спросил он осторожно.
— Есть крысы, летучие мыши, призраки, а хуже всего — белый ассенизатор.
— Это что еще такое? — заинтересовался Леонид.
— Сантехник, лет пятьдесят тому спустился и заблудился, с тех пор ходит, пугает народ. Но бывает, не только пугает — за это время он здорово проголодался и не брезгует попадающимися на его пути новичками.

Леонид понял, что девушка над ним насмехается, почувствовав, что он боится.

— Будем лезть вниз или тут стоять столбом? — сухо спросил он, пряча обиду.

— Для начала переоденемся — там место для этого не подходящее.

Леонид натянул на себя прорезиненный костюм химзащиты: штаны, соединенные с сапогами, доставшие до груди при его немаленьком росте, и курточку с капюшоном. Он сразу почувствовал себя кем-то средним между космонавтом и подводником. Свою одежду спрятал в прорезиненный мешок, наглухо его затянув. «Хорошо, что приехал на автомобиле — одежда в мешочке помнется до невозможности, стыдно будет показаться на люди».

* * *
Первой, включив фонарик, в штольню вошла Ксана, за ней последовал Леонид, но через несколько шагов ему пришлось согнуться. Идти в полусогнутом положении было дискомфортно, и его первые попытки осмотреться вскоре уступили желанию выпрямиться, что сделать в ближайшее время было нереально, и это его крайне нервировало. А еще прорезиненный мешок с одеждой, болтающийся то в одной, то в другой руке, мешал идти. Леонид позавидовал девушке, которая пристроила свой рюкзак на груди, пристегнув к карабину. Ему не понравился сырой воздух подземелья, напоминающий позднюю осень с устойчивым запахом гниющих листьев — умирание природы, самое нелюбимое им время года.

Вскоре бетонный ход вклинился в коридор старой постройки, еще более низкий, и теперь Леониду пришлось продвигаться, согнувшись уже почти пополам. Сразу заныла спина, и он не получал никакого удовольствия от такого путешествия, скорее наоборот — с нетерпением ожидал его окончания. Коридор был выложен из тонкого грязно-серого кирпича, имел в поперечнике форму арки. Чем дальше они продвигались, тем чаще можно было увидеть на стенах цветные наслоения слизи. Привлекая его внимание, Ксана светила на них фонарем, заставляя искриться, играть разными цветами. Иногда попадались известковые наросты — сталактиты, как в настоящих, нерукотворных пещерах. Он вспомнил поразившие его фотографии Смертолюбова — из-за применения цветной подсветки на них наросты слизи выглядели эффектнее, чем были на самом деле, производили необычайное впечатление своей формой и цветом. Он все больше раздражался: взрослый человек и вроде не дурак, а полез сюда любоваться всякой гадостью и при этом терпел всяческие неудобства. Ко всему прочему их все время сопровождал рой назойливо гудящих комаров, которые, к счастью, отличались любопытством, но не агрессивностью. Через некоторое время справа зачернело ответвление.

— Отхоботье, — посчитала нужным пояснить на сленге девушка, продолжая двигаться вперед. — Заканчивается тупиком.

Спина у него затекла от постоянного неудобного положения, стала болеть, а коридор казался бесконечным.

— Долго еще идти? — наконец решился задать вопрос Леонид, и в тот же момент в глазах вспыхнули мириады искр, а лоб пронзила страшная боль. От удара он откинулся назад и упал, больно ударившись о каменный пол копчиком. В голове загудел рой невидимых пчел.

— Надо быть внимательным — здесь балки только и ждут зазевавшихся, чтобы заявить о себе в самом неожиданном месте, — пояснила Ксана, положив свою прохладную ладонь на ушибленный лоб.
— Теперь шишка будет, — расстроился Леонид.
— Не будет. Вот, приложи серебряный рубль двадцатых годов — здесьнашла.
— Здорово — оказывается здесь можно и прибарахлиться! — Леонид приложил серебряную монету к больному месту. — Надеюсь, в награду за полученную травму мне улыбнется судьба, открыв взору клад гетмана Полуботка или библиотеку Ярослава Мудрого.

Девушка громко рассмеялась его довольно плоской шутке, но ему показалось, что она смеется не над его словами, а над ним самим. Что-то зловещее было в ее смехе, и ему даже стало жутковато.

«Может, она сумасшедшая и специально затянула меня сюда? Что я знаю о ней? Ничего! Зачем ей надо водить меня по этому вонючему подземелью? Или у нее непреодолимое желание быть гидом, проводить экскурсии по городским подземным коммуникациям? Что это за загадочная Кассандра, к встрече с которой надо готовиться?»

Ксана, внезапно оборвав смех, продолжила путь, а у Леонида, следовавшего за ней, кошки заскребли на душе. Подземный ход то полого спускался, то вновь устремлялся вверх.
Иногда встречались разветвления, и вначале Леонид пытался запомнить, куда они сворачивали, а потом, запутавшись, перестал это делать, все больше страдая от передвижения в полусогнутом состоянии. До этого он несколько раз бывал в пещерах, но цивилизованных, где толпился любопытствующий народ, не дававший скучать, а тут они были лишь вдвоем, хотя от оживленных улиц их отделял пласт земли всего в несколько метров. А еще в гулкой тишине был слышен малейший звук, усиленный до неузнаваемости, и это навевало беспокойство. К своему стыду, Леонид почувствовал, что им начинает овладевать страх. Хотя чего ему было бояться — уж не хрупкой ли девушки, неутомимо шагающей впереди?
Воды на полу стало больше, и вскоре им уже пришлось двигаться по колено в воде. Леониду вспомнилась статья о гибели двух диггеров, не успевших во время дождя выбраться из дренажки, заполнившейся до самого верха за считанные минуты. Ему даже очень ясно представилось, как уровень воды вдруг начинает быстро подниматься — все выше и выше, а он в отчаянии пытается бежать назад, то и дело ударяясь лбом о выступающие балки…

Тут его посетила ужасная мысль: любимый девушки совсем недавно погиб, его тело еще не предано земле, а что, если ей теперь жизнь не мила? Вдруг она ищет способ ее укоротить, а в спутники взяла его, чтобы не было скучно, так сказать, за компанию? Мысль была фантастическая, но от нее по всему телу выступил холодный пот.

— Похоже, наверху идет дождь — уровень воды все поднимается. Может, вернемся, пока не поздно? — поделился опасениями с девушкой.
— Здесь не ходят кругами: если идешь вперед, то иди до последнего. — Даже интонация, с какой говорила девушка, показалась ему зловещей, он еще больше обеспокоился. Она добавила, не меняя интонации: — Наверху дождя нет, здесь свои прибамбасы. Скоро ты с ними познакомишься поближе, думаю, они тебе понравятся.

«Сомневаюсь, чтобы мне здесь что-нибудь понравилось, кроме выхода на поверхность».

Вскоре его сомнения оправдались — ход катастрофически сузился — до размеров метровой трубы, по которой можно было передвигаться лишь на четвереньках. Ксана, не останавливаясь, втиснулась в этот лаз, а ему ничего не оставалось, как последовать за ней. При этом он переживал приступ панического страха. Конечно, он мог выматериться и повернуть назад, но боялся показать девушке свой страх, да и не был уверен, что найдет выход наружу.

Продолжая мысленно материться, он толкал впереди себя свой вдруг ставший невероятно тяжелым прорезиненный мешок с вещами, сбивая коленки, которые стали скрипеть, как шестеренки без смазки. Под руками он ощущал грязь, которая в его воображении превратилась в дерьмо. Узкий лаз давил своими стенами, заставляя ощущать нехватку кислорода, — ему вдруг стало трудно дышать. Его охватил ужас, какой возникает в замкнутом пространстве, он предположил, что так бывает, когда живьем оказываешься в гробу, глубоко закопанном в землю, и почувствовал, что задыхается, а лаз, уменьшившись в диаметре до невероятных размеров, уже физически сдавливал его.

Клаустрофобия вызвала панику, которая рвалась наружу, заставляя забыть о стыде и мужском достоинстве. Ужас его положения состоял в том, что повернуть назад он не мог, так
как развернуться в узкой трубе было невозможно, разве что ползти назад по-рачьи. А впереди все нарастал какой-то шум, который все больше ассоциировался с грохотом бешеного потока воды.

«Это конец!» — От страха у него оборвалось сердце, но он механически продолжал ползти вперед. Он уже не сомневался, что на поверхности идет дождь и вода устремилась в дренаж, что скоро она заполнит все вокруг, а он окажется как бы в мышеловке.

«Я глупец! Взрослый человек, а полез в эту трубу с дерьмом, в компании с сумасшедшей самоубийцей. Что мне здесь надо? Кассандра? Да я ее не знал и знать не хочу! Похоже, я сам свихнулся, занявшись картинами сумасшедшего художника», — мысленно ругал он себя, продолжая обреченно ползти вперед, чуть не тычась лицом в прорезиненный зад девушки, когда она замедляла движение. Вдруг Ксана остановилась — впереди уже вовсю ревела вода, мощно куда-то устремляясь.

«Вот и все. Сейчас она оценит ситуацию и скомандует двигаться назад, но сил у меня уже нет, так что лучше умереть здесь. К чему эти потуги, попытки спастись, пятясь назад? Они ни к чему не приведут!»

Но девушка изогнулась, и в следующее мгновение Леонид увидел в свете налобного фонарика лишь ее ноги.

«Она стоит! Труба закончилась!» — обрадовался он и вскоре стоял рядом с ней, выпрямившись во весь рост, свободный в движениях, ощущая от этого блаженство и мгновенно забыв об ужасе, испытанном в трубе.

Они оказались в громадном колодце, уходившем вверх метров на двадцать, по стенам которого каскадами стекала хрустально-прозрачная вода, наподобие необычного водопада. Было ощущение, что они оказались на дне гигантского стакана. Как бы ни был настроен против этого подземного путешествия Леонид, но вид необычного зрелища его захватил, ушли в небытие все трудности и страхи. А обилие влаги в воздухе оглушило своей свежестью. Дышалось необычайно легко, и он не мог надышаться — так обжора не в силах оторваться от лакомого блюда.

— Красиво, — только и смог он вымолвить, любуясь видом бесконечно падающей воды.

Ему не верилось, что сейчас он находится в самом центре мегаполиса, что наверху дергаются в пробках автомобили, решают свои проблемы люди, любят, женятся, разводятся, умирают, а здесь завораживающее рукотворное чудо, созданное совсем для других, утилитарных целей, не для того, чтобы им любоваться, но, черт возьми, это было очень красиво, просто великолепно!

Теперь, вспоминая встреченные натеки слизи на стенах, известковые рисунки, он безоговорочно воспринял их красоту. Его охватило желание вернуться туда, чтобы спокойно, без спешки, в тишине любоваться красотой их форм и расцветок, не задумываясь о сути. Так порой он любовался удивительной красотой незнакомых девушек, женщин, не пытаясь узнать, что скрывается за ней. «Красота в чистом виде» — вынес он свое определение и пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Решил, что в следующий раз обязательно возьмет…
Тут поймал себя на мысли: неужели он готов вновь спуститься сюда, терпеть все эти неудобства и даже опасности? Ведь угроза заполнения дренажки водой во время дождя вполне реальна. Возможно, рассказы о громадных крысах основаны на фактах, а встретить здесь изголодавшую крысиную стаю… И сразу себя одернул — вот рядом стоит хрупкая девчушка, много раз сюда спускавшаяся, и не страдает от подобных страхов, а он, сильный взрослый мужчина, теряется перед мифическими опасностями.

Ощущение восторга от увиденного заполонило его, и происходящее приобрело другой, «розовый» оттенок, словно спала пелена с глаз и бесследно исчезли все страхи, фобии, мрачные предчувствия. Необычное состояние его опьянило, приятно закружило голову. Во всем теле он ощущал легкость, сравнимую разве что с невесомостью, ему захотелось петь, хотя он страдал отсутствием голоса и слуха, танцевать, поддаваясь ритмам незримой музыки, звучащей только для него. Его кровь бурлила от желания сделать что-нибудь хорошее, доброе. Но он не смог раскрепоститься и лишь громко воскликнул:
— Боже, как мне сейчас хорошо!

Он не мог описать своего состояния, такое с ним иногда случалось, когда сталкивался с чем-то очень знакомым, казалось, давно забытым, неожиданно всплывшими в памяти картинками детства, юности.

Вот ему пять лет, он с мамой идет в больницу навестить отца, воздух напоен запахами цветущей сирени, а он пытается сделать пищалку из небольшого зеленого стручка желтой акации, одновременно гоняясь за своей тенью. А вот он играет с такими же малышами, как и он, в войну, а в качестве солдат у них жучки: черные, красные с пятнышками, и танк — жук-рогач, который никак не хочет ползти в нужную сторону. Или в жаркий летний день, когда кажется, что от зноя плавится асфальт, а движущиеся автомобили поднимают в воздух облака пыли, он идет, счастливый, отрешившись от всего, воспринимая лишь идущую рядом и что-то ему оживленно рассказывающую девушку, свою первую юношескую любовь. На ней легкое светлое платье в горошек… Рядовые дни прошлого, ничем тогда не примечательные, но сейчас они оглушали, пьянили и волновали.

С этого момента для него остановилось время, и он уже не замечал «радикулитных» переходов, прочих неудобств подземелья. Встретили они и крысу, обычных размеров, их не испугавшуюся, деловито прошмыгнувшую у них под ногами. Теперь уже Леонид то и дело замедлялся, любуясь подземными произведениями искусства: кальцитовыми натеками на стенах, потолке в виде игольчатых, ежикоподобных сталактитов. Его поразили тонкие хрупкие сталактитики, ломающиеся от легкого прикосновения. Их сплетения создавали картинки, словно корни деревьев. В то же время они были строго направлены, и казалось, что их рисовал ветер, сквозняк — явление, здесь невозможное. Леонид громко восторгался, находясь в состоянии эйфории.

Даже когда они поднялись наверх и переоделись, Леонид все еще испытывал блаженство: внутри у него все пело, радовалось жизни, захотелось сделать что-нибудь приятное этой девушке, подарившей такие прекрасные впечатления.

— Здесь неподалеку есть хороший ресторанчик с восточной кухней: я хочу угостить тебя ужином. — Леонид нежно взял Ксану за руку, а она неожиданно резко ее вырвала.
— Нажремся водки и завалимся трахаться в кровать, думая каждый о своем? — насмешливо спросила она, и мгновенно все очарование увиденного померкло.
— Я ничего такого не имел в виду — хотел тебя угостить в благодарность за прекрасное путешествие, — начал растерянно оправдываться Леонид.
— Прекрасное путешествие! — с иронией произнесла девушка, насмешливо глядя на него. — А в трубе, наверное, чуть не наложил в штаны? Извини, что я так грубо, зато откровенно.
— Путешествие мне очень понравилось, — сухо отметил Леонид, уже желая как можно скорее расстаться с Ксаной.
— А знаешь, почему я тебя туда повела?
— Не знаю, для чего же?

— Под землей все становятся настоящими и равными, не так, как наверху. Там ты нуждался во мне, я в тебе, а здесь между нами пропасть, и каждый из нас может уйти куда угодно, и мы больше никогда не встретимся.

«К чему она клонит?» — растерялся Леонид и, чтобы чтонибудь сказать, спросил:
— Думаю, я прошел испытание, — когда же увижу таинственную Кассандру?
— Это не было испытанием, это лишь помощь друга, чтобы ты разобрался в самом себе. А меня сегодня ожидает еще одна такая встреча, — рассмеялась Ксана и, резко сорвавшись с места, исчезла в темноте парка.

Леонид застыл в нерешительности: «Побежать за ней? Глупо. Телефон ее у меня есть — позвоню, а скорее всего, она сама объявится».

Вспомнил, что намеревался вечером зайти к Эльвире, но, к своему удивлению, уже не имел желания ее увидеть, словно подземное путешествие излечило его от тяги к этой женщине. Ее образ потускнел, перестал быть волнующе-притягательным, и его мысли переключились на Стаса. Вспомнил, как тот в телефонном разговоре сообщил, что раскопал что-то особенное. Позвонил ему на мобильный — тот оказался вне зоны; на всякий случай перезвонил домой, но безрезультатно.

«Ладно, встреча со Стасом подождет до завтра, а пока надо напомнить о себе и картинах журналистской братии».

Он позвонил Игнату, и, встретившись по традиции в кафе, они обговорили сюжет будущей радиопередачи о картинах Смертолюбова.

Выйдя из кафе и распрощавшись с Игнатом, Леонид, несмотря на позднее время, все же решил поехать к Эльвире. Ему захотелось убедиться в том, что женщина, которая в последние дни не покидала его мысли ни днем, ни ночью, перестала его волновать, а значит, потеряла власть над ним.

Сценарий предстоящей встречи он не придумывал, но решил: как бы поздно их встреча ни закончилась, домой должен вернуться обязательно, чтобы не испытывать терпение Богданы. По дороге его начали мучить мысли: «Почему ты такой самоуверенный, почему предполагаешь, что Эльвира до сих пор не отходит от окна, надеясь на встречу с тобой? Она женщина страстная и, по-видимому, долго без мужского внимания обходиться не может. Ты проигнорировал ее просьбы о встрече, а ведь она даже просила о помощи и предупреждала об опасности, а ты счел все это блефом, не попытавшись разобраться. После всего этого не удивляйся, если застанешь ее дома не одну, а с мужчиной». И Леонид, несмотря на обретенную защиту, почувствовал укол ревности. Он стал себе доказывать, что так будет даже лучше — меньше проблем. Но, пока ехал, волнение все нарастало, рисовалась неприятная картина — при встрече она торжествующе скажет: «Я тебя звала, а ты не шел, что я — деревянная? Любовь и страсть не любят времени и расстояний».

11
-А-а-а! Хочу-у! Хочу умереть! А-а-а-а-а! — кричу я от боли и бью своими пожелтевшими, исхудавшими ручками-палочками по несвежей постели, но крик безответно гаснет в холодных стенах моего жилища. Своим криком я не рассчитываю привлечь чье-либо внимание, не надеюсь на помощь — меня давно уже позабыли, вычеркнули из жизни, осталось лишь похоронить — но это будет скоро, очень скоро. Вчера все праздновали встречу Нового года, все — кроме меня. Никто даже не удосужился поздравить меня по телефону, пожелать… а что можно пожелать умирающему? Только легкой смерти, во сне.

— Яду мне! Яду! — кричу я.

Действие яда парализует сердце, легкие, и человек умирает от удушья. Это только в кино смерть бывает легкой — выпил, упал и все. На самом деле будешь кататься по земле, мучаясь от ужасной боли, задыхаясь, захлебываясь пеной, идущей изо рта. Но разве сравнится та боль с этой, которую я постоянно чувствую, которая сводит меня с ума? Смерть страшит здоровых людей, для таких больных и немощных, как я, это избавление.

Снотворное, мне необходимо выпить много снотворного — идеальная смерть во сне. Заснул — и все. Меня ведь не будет уже волновать мое посиневшее лицо, пузырьки желтой пены у рта, словно напился шампуня? Подмарафетят, сделают красивым при помощи грима — и в гроб. На начальном этапе болезни я принимал снотворное, борясь сном с болью, а теперь помогает только морфий. Две полные упаковки снотворного остались в том шкафу, до которого всего три шага от кровати, но и они недостижимы для меня.

— Снотворного! Хочу снотворного! — кричу я, но слова не материализуются, а боль криком не испугаешь: она навязчива, как смола, и безжалостна, как правда.

Правда подобна лекарству своей горечью и необходимостью приема в строго дозированных количествах. Лишь немногие могут выдержать ее в чистом, концентрированном виде. Вспомнил о знакомой семейной паре, счастливо прожившей три года, пока ему не захотелось узнать, сколько в ее жизни было мужчин до него. Она ему сказала правду — семь, подробно рассказала обо всех связях, посчитав, что между ними не должно быть тайн. Он поблагодарил ее за прямоту, честность, но с тех пор поселился в нем червь и принялся за
работу, изменив его отношение к ней. Вскоре они расстались. А все из-за того, что она, не поняв его, рассказала чистую правду, вместо того чтобы сладко обмануть или очень сильно ее разбавить, тогда, возможно, он смог бы ее перенести. Другой мой приятель разорвал со мной все отношения, хотя мы были друзьями, после того, как узнал, что я переспал с его женой. Глупец! Он…

— А-а-а-а! — вновь кричу я от нестерпимой боли — начался новый приступ.

Медсестра была утром, действия укола хватило лишь до вечера, а впереди еще ночь, утро ужасных мучений, пока вновь явится она.

Звоню по мобилке бывшей жене, она долго не отвечает, испытывает мое терпение, но надо успокоиться — она единственный человек, который хоть что-то делает для меня. Наконец слышу в трубке ее недовольный голос и кричу:
— Почему ты не договоришься с врачом, чтобы он увеличил дозу?! Ты же прекрасно знаешь, что мне одного укола мало!

Она что-то отвечает, но я не слышу ее — приступ боли меня оглушил, корчит, выворачивает мое тело, от боли роняю трубку на кровать, теряю ее. Кажется, еще немного — и сердце остановится, подарит небытие, но боль, словно опытный палач, не спешит прикончить жертву, дает передышку — отступает, уходит: так волна освобождает место для следующей. И…

— А-а! А-а! — кричу я. — Боже, подари мне смерть! А-а-а-а!

Пульсирующая боль сжигает изнутри, болит все: кости, все мышцы, живот, грудь, голова. Не могу свободно дышать, то и дело задыхаюсь от сухого кашля, доводящего до рвоты. Я знаю, где находится источник боли, вызывающий непреодолимое желание взять кухонный нож и самому вырезать его. Сколько раз я это проделывал в воображении и даже на мгновение чувствовал облегчение, без морфия. Я приподнял повязку на груди — еще недавно она плотно обтягивала мое истощенное тело, словно перчатка, а сейчас свободно болтается. Отвратительная язва с кровавыми прожилками, мой мучитель, выглянула из-под нее. Она еще увеличилась в размерах. Порой мне кажется, что у нее есть лицо: наглое, круглое, сытое, все время подмигивающее мне. В бессильной ярости бью по ней, усиливая боль, которая захлестывает меня, и, уже ничего не соображая, ничего не ощущая, кроме желания уйти от нее, сую руку под подушку и достаю коробочку со своим сокровищем.

Осталось всего две ампулы. Дрожащими руками достаю одну ампулу и одноразовый шприц, мною уже многократно использованный. Я не боюсь занести инфекцию в кровь — я уже ничего не боюсь. А чего может бояться умирающий — приблизить на день-два свою кончину? Так это будет счастьем для меня, избавлением от нещадно мучившей боли.

Шейка ампулы наконец ломается, острым краем я порезал себе палец до крови, этой боли не чувствую, так как весь состою из боли. Зачем делают такие узкие шейки у ампул? Как в нее попасть, когда от боли руки ходят ходуном?! То и дело колю иглой себе пальцы, но ухитряюсь и попадаю. Раздолбанный поршень шприца нехотя набирает спасительную жидкость и доходит до конца, а в ампуле остается еще треть. Пригодится на потом, стараюсь пристроить ампулу на постели и, конечно, роняю ее — она катится под кровать. Черт с ней! Скорей надо сделать укол, успеть бы до нового приступа!

Вен на левой руке почти не видно, и сколько ни сжимаю кулак, они не появляются. Вновь лезу под подушку и достаю жгут, затягиваю его на руке зубами и начинаю быстро сжимать-разжимать кулак. Наконец вижу что-то похожее на вену и втыкаю в нее иглу. Рука трясется, и, вынимая шприц, я повреждаю вену — начинает лениво течь кровь — странно, что она у меня еще осталась. Меня трясет, корчит от боли, но я знаю: терпеть осталось немного, вот-вот придет облегчение.

Боль тупеет, начинает нехотя прятаться — и я получаю передышку, понемногу прихожу в себя. Надо достать начатую ампулу — действия такого количества морфия не хватит до прихода медсестры, но я прикован болезнью к постели, и достать ампулу равносильно чуду. Решаю немного передохнуть и все же попытаться свеситься с кровати — может, она не далеко укатилась? Отступающая боль заставляет ощутить дискомфорт из-за мокрого памперса, который на мне уже давно. Я беспомощен до такой степени, что даже памперс не могу поменять самостоятельно, и раз в два дня это делает Зинаида, женщина, которую наняла моя бывшая жена. Мое изможденное, истощенное тело мне не послушно — рак выпил из него все жизненные соки. Это он лишил меня друзей, близких — кому нужен лежачий смертельно больной? В прошлом остались их обещания поддержки — на этапе, когда я еще на что-то надеялся. По мере того как болезнь прогрессировала, я постепенно лишался всего, и теперь совсем один. Нет ни друзей, ни денег, ни надежды. У меня остается последняя ампула на завтрашнюю ночь, а дальше — все! Единственная надежда, что мне, умирающему, все же увеличат дозу морфия по просьбе бывшей жены.

Почему я не лишил себя жизни, когда еще имел для этого достаточно сил? Разве я мог предполагать полгода назад, когда поставили мне этот диагноз, что буду умирать в дерьме, корчась от боли? Боже, подари мне смерть до того, как я использую последнюю ампулу морфия!

Прошлой ночью выпал снег, им я могу любоваться через окно. Завтра попрошу Зинаиду, чтобы она принесла мне немного снега. Хочу почувствовать его обжигающую мокрую прохладу, вспомнить о лыжных прогулках в Голосеевском лесу, о головокружительныхспусках с горных вершин Карпат.

Вчера никто не поздравил меня с праздником, даже ни одной эсэмэски не прислали. Боялись, что я буду что-нибудь просить! А что мне нужно в моем теперешнем положении? Кроме морфия — ничего. Больной здоровому не товарищ: они пьют, жрут, гуляют, строят планы на будущее, а я корчусь от боли и зову смерть. Единственная связь с внешним миром — приходящая медсестра с болеутоляющими уколами, которых хватает только до вечера, и Зинаида, которая меняет мне памперсы, так как я и на это уже не способен.
Никто меня не навещает, но это к лучшему: не хочу, чтобы меня запомнили ноющим жалким инвалидом, который ходит под себя.

Осталась последняя ампула морфия — на завтрашнюю ночь. Итак, завтра уговорю Зинаиду дать мне упаковку снотворного — мне должно хватить, организм истощен до крайности. Надо будет подумать, что ей подарить на прощание, — она добрая и отзывчивая женщина. А если Зинаида не согласится, то у меня есть ампула морфия на завтрашнюю ночь — она придаст мне силы, возможно, я смогу добраться до шкафа с лекарствами. Уснуть — и больше не чувствовать боли. Смерть — это прекрасно!

Боль исчезает, и на смену ей приходит полудремотное состояние, порой я начинаю грезить, путая действительность с галлюцинациями. Я начинаю жить иллюзиями, в воображении общаюсь со знакомыми и незнакомыми людьми, вновь нахожусь в центре событий, а не загибаюсь в собственном дерьме, корчась от боли. На этот раз я забылся в фосфенных галлюцинациях.

* * *
Мужчина очнулся — кошмар покинул его сознание, но не надолго, чтобы в скором времени материализоваться явью. Он с трудом поднялся, чувствуя свое грузное, большое тело, выпрямился во весь рост, благо высота пещеры это позволяла. Во рту пересохло, тело бил озноб, хотелось бежать прочь из этого мрачного места, где ему подписали приговор. Ведь теперь его жизнь превратится в кошмар постепенного умирания и тщетного ожидания! Он вытер пот с лица, ощутив под рукой жесткую бородку, которую еженедельно подстригал на протяжении многих лет.

На выходе его поджидала девушка:
— Ты узнал что хотел? Доволен? Но заглянуть в будущее — значит его лишиться.

Мужчина молчал, он проигнорировал вопрос, пребывая в размышлениях: ему припомнился совет Воланда из «Мастера и М аргариты» смертельно больному буфетчику — не ждать приближения мучительной смерти, а устроить пир с друзьями и подругами и в завершение выпить яд.

«Возможно, пирушка и любимая женщина — это как раз то, что мне сейчас требуется. Она права: узнав будущее, я его лишился, и у меня есть только сегодня».

12
Когда Эльвира открыла дверь, Леониду стало понятно: она одна, и то, что говорила о своем нездоровье, — не преувеличение. Под глазами круги, явно уставшая, поникшая. Ее вызывающая красота поблекла, как сходит прошлогодний загар, как, умирая, вянут цветы. Увидев его, на мгновение оживилась, побежала в ванную краситься, и когда вернулась, то стала немного напоминать себя прежнюю. Но все равно чувствовалось: произошло что-то надломившее ее.

— Похоже, до сих пор болеешь? Врача вызывала? Какой диагноз? — выстрелил словами Леонид, выказав мнимое участие; протянул коробку конфет и бутылку коньяка.
— Врач не поможет, — ушла от ответа Эльвира и поспешила в кухню готовить чай, нарезать лимон.
— Почему врач не поможет? — вяло поинтересовался Леонид.
— Потому что я его не вызывала и идти в больницу не собираюсь.
— В таком случае твое дело безнадежное, — улыбнулся Леонид. — Мне бокал не ставь — я за рулем и сегодня должен ночевать дома.
— А я выпью. Хорошо, что ты принес коньяк, — хочется напиться до чертиков и забыться.
— Почему такое упадническое настроение?
— Жизнь — дерьмо, когда будущее закрыто.
— Что с тобой? Ты молодая, красивая. Это нервы — успокоишься и все увидишь в более приятном свете.
— Оптимист… А у тебя в жизни все хорошо, ничего странного не происходит?
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Леонид, вспомнив о снах. В этот момент заиграла мелодия его мобильного телефона.
— Леня, приезжай скорее! — орал в трубку Стас. — Гони ко мне, не теряя ни минуты!
— Уже проспался или принял новую дозу? — поинтересовался Леонид: желания ехать к приятелю у него не было. — Может, отложим встречу на завтра?
— Ты идиот! Какое завтра?! Завтра может и не быть! Приезжай поскорее — это и в твоих интересах!
— Ладно, буду через полчаса, если нигде не застряну. Впрочем, сейчас поздно и «пробок» не должно быть.
— Жду. — И Стас отключился.

Эльвира пристально посмотрела на него.

— Уезжаешь? Бросаешь меня одну с моими фобиями?

Леонид твердо произнес:
— Я не брал на себя никаких обязательств по отношению к тебе: мы встретились-расстались. А то, что переспали, так с кем не бывает… Хотя, скажу честно, — мне было очень
хорошо с тобой… Но, как видишь, мне надо спешить к товарищу: у него какие-то проблемы.
— У меня тоже проблемы, но я тебе не товарищ, — выдохнула Эльвира. — Сигареты есть? А то мои закончились и сил нет выйти в магазин.
— Ты забыла — я не курю, и сигарет у меня нет. Я приехал, чтобы увидеть тебя и…
— Вот — увидел. И?
— Спросить: твой муж никогда не упоминал имя Кассандра?
— Упоминал?! Он ею бредил, и, похоже, именно она свела его в могилу.
— Кто она?
— Ты же спешишь! Твой друг в беде, а ты тут слушаешь мои басни, — с иронией произнесла Эльвира.

— Ты права. Завтра приеду к тебе вечером и, возможно, останусь до утра. По крайней мере, так планирую. — Это решение Леонид принял только сейчас.
— Планирую… — с усмешкой сказала Эльвира. — А почему ты не спрашиваешь, хочу ли я этого?
— Спрашиваю: хочешь ли ты, чтобы я завтра у тебя заночевал?
— Отвечаю: да, хочу! Завтра и все последующие дни!
— Так далеко планировать может лишь провидец… или Кассандра, — неожиданно для себя закончил Леонид.

Лицо Эльвиры скривилось, как от лимона, на мгновение ему показалось, что она заплачет, но она справилась с собой.

— Иди… или оставайся.

Леонид поднялся, тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как трудно ему далось это решение, и пошел к двери.