 |
Глава 1
Человек полемичный и удивительный
Мы жили в то время, когда люди, попавшись в сети одно¬образия, были излишне предсказуемы, лишены творчества и эмоциональной приправы. Актеры или актрисы, арти¬сты шоу-бизнеса, политики, ученые, религиозные деяте¬ли, служащие крупных предприятий были надоедливыми, скучными и нередко непереносимыми. Они даже сами се¬бя не выносили. Они говорили на старом жаргоне, вели себя как всегда, выстраивая при этом дряхлые идеи. Они не восхищали чувства и не вдохновляли разум. Они нуж¬дались в стратегиях маркетинга и макияжа средств массо¬вой информации, чтобы упаковать и сделать их интерес¬ными. Даже молодые не испытывали энтузиазма к их иконам.
Внезапно, когда мы плыли по океану скуки, появился человек, скользящий по изредка видимым волнам. Разби¬вая решетки рутинной тюрьмы, он перевернул наш мозг вверх ногами, по крайней мере, мой мозг и тех, кто был приближен к нему. Безо всякой маркетинговой стратегии он превратился в наибольшее явление в социологии за по¬следнее время. Он бежал от общественной осады и про¬жекторов средств массовой информации, но у него не бы¬ло возможности оставаться незаметным или оставить нас безразличными к его мыслям.
Не называя себя, он сообщил, что является Продавцом Грез, и возник подобно урагану в лоне большого города, пригласив некоторых людей следовать за ним. Это был чу¬дак, за которым загадочным образом шли другие чудаки. И еще он высказывал требования:
— Кто хочет следовать за мной, должен сначала при¬знать свои безумия и войти в контакт со своей глупостью. — И, повышая тон, он взывал к прохожим, которых встречал на своем пути: — Блаженны прозрачные, потому что им принадлежит царство душевного здоровья и мудрости. Не¬счастливы те, кто скрывает свои недуги под культурой, деньгами и общественным престижем, потому что им при¬надлежит царство психиатрии. — Он поглаживал собствен¬ную голову руками, пристально вглядывался в глаза тех, кто его слушал, и, к нашему ужасу, добавлял: — Но давай¬те будем честными! Мы все — специалисты по тайникам. Проникнем же в невообразимые норы, чтобы спрятаться под знаменем искренности.
Этот человек вызвал переполох в обществе. Его слуша¬тели оставались пораженными. Там, где он ходил, начина¬лись беспорядки. Где его место жительства? Он проживал под мостами и виадуками и временами в муниципальных приютах. Никто и никогда в наше время, будучи столь хрупким, не вел себя с такой разрушительностью. У него не было страховки здоровья, социальной защиты и денег на еду. Он был несчастным, но имел смелость заявлять:
— Я не хочу, чтобы они были путниками, как я. Но меч¬таю, чтобы они были путниками в закоулках своего соб¬ственного «я». Чтобы они прошли территории, которые не многие интеллектуальные люди рискуют исследовать. Пусть они идут не по карте, не по компасу. Пусть они ищут себя, сбиваются с пути. Делают из каждого дня новую гла¬ву, из каждого поворота — новую историю.
Он критиковал механизацию современного homo sapiens, который жил, работал и спал, уподобившись машине, ко¬торый не раздумывал о тайнах существования и о том, что значит быть sapiens. Ходил по поверхности земли, шагал по поверхности существования, дышал по поверхности разума. Некоторые люди протестовали: «Кто это так бес¬церемонно вторгается в нашу частную жизнь? Из какой психиатрической больницы вышел этот субъект?» Другие обнаруживали, что у них не было времени для основного, в особенности для самих себя.
Едва ли набиралась горстка самых близких, которые спали там, где он спал, и жили там, где он жил. Я, пишу¬щий эту историю, был среди них. Люди, контактирую¬щие с ним, не знали, что было в фильме, и было ли то, чему они стали свидетелями, сверхдействительным или конкретным.
О происхождении этого человека не знали даже его уче¬ники. Когда же его спрашивали об этом, он повторял свою знаменитую фразу: — Я — путник, шагающий по пути времени, ищущий себя.
Он был крайне беден, но имел то, чем не обладают мил¬лионеры. Его приемная была огромной и находилась под открытым небом: иногда это были скамейки на площади, иногда лестницы какого-либо здания или тень дерева. Его сады были разбросаны по всему городу. Он смотрел на них глазами, наполненными радостью, как будто бы это были висячие сады Семирамиды, взращенные только для того, чтобы очаровывать его. Из каждого цветка он создавал сти¬хотворение, из каждого листка делал стрелу, чтобы вонзать ее в истоки чувствительности, из каждого подточенного ствола — момент для полета на крыльях воображения.
— Рассветы не проходят безболезненно. Закаты не про¬ходят незамеченными, они зовут, чтобы стать вокруг ме¬ня и подумать о моем безрассудстве, — говорил Продавец Грез. Он вел себя совсем не так, как мы, ибо если многие из нас привыкли возвеличивать себя, то ему, наоборот, нравилось размышлять о своей ничтожности.
Как-то раз, проснувшись после плохо проведенной но¬чи под вонючим виадуком, он распростер руки, несколь¬ко раз глубоко вдохнул в себя воздух, насытил кислородом мозг и опьянил себя солнечными лучами рассвета. После длительного размышления он пошел в центральное поме¬щение ближайшего университета и стал кричать находив¬шимся там людям:
— Мы свободны уходить и приходить, но не думать! На¬ши мысли и выбор произведены в загонах, построенных в коре головного мозга. Как мы можем быть свободными, если защищаем свое тело одеждой, но остаемся голыми в своей духовности? Как мы можем быть свободными, ес¬ли заражаем настоящее будущим, если мы страдаем зара¬нее, если мы воруем у настоящего неотъемлемое право на¬питься из источника спокойствия?
Однажды три психиатра, проходившие мимо этого че¬ловека, услышали его речь. Один из них был поражен, уви¬дев странного оборванца, а двое других, явно сбитые с тол¬ку, сказали:
— Этот человек опасен для общества. Его следует изо¬лировать.
Читая по их губам, Продавец Грез возразил:
— Не переживайте, друзья, я уже изолирован. Вы види¬те эту красивую и грандиозную психиатрическую лечеб¬ницу? — Он указал пальцем на общество.
В современных странах, как известно, запрещен детский труд, но Учитель говорил, что народы этих стран соверша¬ют преступление против детства, стимулируя разруши¬тельный умственный труд путем повышения потребления, преждевременными переживаниями и избытком видов де¬ятельности. Не в силах сдерживать себя, он кричал:
— Наши дети не переживают ужасов войны, они не ви¬дят ни разрушенных домов, ни искалеченных тел, но у них разрушена их непосредственность, их способность забав¬ляться ранена, их воображение отобрано страстью к по¬требностям, которые не являются необходимыми! Разве это не одна из форм ужаса? — И, не зная, откуда берется его источник информации, Учитель продолжал: — Небез¬ основательно резко выросли показатели депрессивности и прочих эмоциональных расстройств у детей и подрост¬ков. — Он говорил это со слезами на глазах, как будто бы усыновил их всех. Как будто бы его дети погибли в траги¬ческой катастрофе… Однако мы не знали более никаких подробностей его загадочной истории.
Будучи несогласным с формированием личности моло¬дых людей, он порой врывался под конец сбора докумен¬тов в особую общеобразовательную школу, учениками ко¬торой были дети родителей из высшего и среднего классов. Пол из гранита, колонны из мрамора, в окнах — затемнен¬ные стекла, в каждой аудитории — кондиционер. Все было замечательно; единственная проблема заключалась в том, что дети, будучи возбужденными, не имели жела¬ния что-нибудь узнавать, не развивали критическое мыш¬ление. Для них школа и учебное заведение были почти не¬выносимыми. Когда дети слышали звонок, они бросались наутек, второпях уходили из помещений, как будто бы их держали в заключении.
Родители, ожидая своих детей, не имели ни минуты лишней. Давали подзатыльники детям, когда те запазды¬вали к выходу. В этой атмосфере беспокойства Продавец Грез насмехался над системой безопасности, делал шутов¬ской нос, начинал бегать, прыгать, танцевать и кривлять¬ся. Увидев во дворе этого сумасшедшего, многие дети де¬вяти, десяти и одиннадцати лет забывали выйти из школы и следовали за ним.
Раскинув руки подобно крыльям самолета, Учитель, де¬лая вид, будто бы летит, выбегал в маленький сад. Там он изображал жабу, сверчка или гремучую змею. Поднимал¬ся шум. Потом он показывал какие-нибудь фокусы. До¬ставал цветок из рукава, маленького кролика из пиджака. И через несколько минут развлечений говорил вниматель¬но слушающим его детям:
— Ну-ка, сейчас самый главный фокус. — И доставал семечко из кармана. — Если бы вы были семечком, каким деревом вам хотелось бы стать? — Он просил их зажму¬риться и представить себя тем деревом, которым бы они могли стать. Каждый ребенок представлял себя особым де¬ревом; по толщине, кроне, размерам веток, листьям и цве¬там это были самые разнообразные деревья.
Некоторые родители безнадежно искали своих детей, которые никогда прежде не опаздывали к выходу даже на десять минут. Кое-кто из взрослых думал, что их чад по¬хитили. Преподаватели тоже искали своих подопечных, но затем, найдя детей в помещении, где Продавец Грез устра¬ивал свое представление, оставались, поскольку были впе¬чатлены спокойствием учеников в такое время суток. Уви¬дев оборванца, который будоражил школу, они узнавали в нем чудака, баламутившего весь город.
А тот после короткой тренировки воображения говорил детям:
— Существование без грез — это семя без почвы, расте¬ние без питательных веществ. Грезы не определяют, каким типом дерева ты станешь, но дают силы, чтобы ты понял, что нет роста без бурь, без трудных периодов непонима¬ния. — И рекомендовал: — Шалите больше, улыбайтесь больше, воображайте больше. Запачкайтесь землей ваших грез. Без земли семена не прорастают. — С этими словами он набирал глины, которая была у него под рукой, и пачкал себе лицо.
Придя в восторг, кое-кто из детей тоже запускал руки в глину и пачкал себе лицо. Некоторые ставили пятна на одежде. Наверное, они никогда, даже в старости, не забу¬дут эту сцену.
Между тем их родители, найдя помещение и увидев грязных детей, которых учил ужасно одетый человек стран¬ной наружности, начали возмущаться.
Некоторые протестовали:
— Пусть уберут этого сумасшедшего от наших детей!
Другие говорили, рыча:
— Ежемесячно мы платим большие деньги, а эта шко¬ла не обеспечивает и минимальной безопасности. Какое безобразие!
Они вызвали охранников и затрещинами выгнали его из школы на глазах у детей. Жулиана, девятилетняя озор¬ница, одна из тех, кто больше остальных вымазал себе ли¬цо, побежала вслед за ним и закричала:
— Остановитесь, остановитесь!
Те, кто прогонял Учителя, тоже остановились. Подбежав¬шая к Учителю Жулиана протянула ему цветок и сказала:
— Я бы хотела быть виноградной лозой.
— Почему, доченька?
— Она не такая сильная и красивая, как вы. Но любой может дотянуться до ее плодов, — ответила девочка.
Придя в восторг, Учитель заявил:
— Ты будешь великой продавщицей грез. Некоторые преподаватели просили, чтобы охранники были любезнее с тем человеком, которого они выдворили из школы. Некоторые люди, стоявшие у выхода, аплоди¬ровали ему. Повернувшись к ним, он сказал:
— Общество, которое готовит гораздо больше тех, ко¬му предстоит наказывать, чем тех, кому предстоит воспи¬тывать, всегда будет нездоровым. Я бы не преклонялся пе¬ред знаменитостями и великими лидерами этой системы, но я преклоняюсь перед учителями.
И он поклонился двум восхищенным его речью препо¬давателям. После этого он пошел куда глаза глядят. Было непросто сопровождать этого загадочного человека. Он произносил речи в тех местах, где рекомендовалось мол¬чать, танцевал там, где нужно было вести себя спокойно. Его поведение было непредсказуемым. Временами он от¬далялся от остальных учеников, чтобы не вовлекать их в суматоху, которую вызвал. Одной из вещей, более всего приводящих его в уныние, было искажение удовольствия в обществе, нечто непредвиденное Фрейдом. Как пророк философии, он часто говорил:
— Мы слабые, тяжелые и хронически неудовлетворен¬ные. Индустрия развлечения разрывается в своем разви¬тии, а индустрия успокоения разрывается в росте. Это вас не тревожит, дамы и господа?
Люди, остолбеневшие от удивления, действительно на¬чинали волноваться. Некоторые — от услышанных слов, другие — от самого человека, который произносил эти бу¬доражащие слова. Он же продолжал разоблачать их лицемерные рассуждения:
— У нас есть много юмористических программ, но есть ли улыбки, которые доживают до следующего утра? У нас есть источники удовольствия, о которых греки никогда и не мечтали, а римляне никогда не представляли себе, но где же стабильное веселье? А терпение? Какая эмоция пьет из этого источника, чтобы остановиться у его краев?
Человек, за которым мы шли, не переживал, аплодиро¬вали ли ему люди или освистывали его. Он заботился лишь о том, чтобы быть преданным тому, чему он доверял. Для него жизнь была слишком короткой, чтобы прожить ее скрытно, легкомысленно и посредственно. И одной из по¬средственностей современного мира, яростно сражавшей¬ся, была культура знаменитости.
— Те, кто живет на границе с прожекторами средств мас¬совой информации, безымянные труженики, борющиеся за выживание, профессионалы здравоохранения, спасающие жизнь, рабочие, которые производят продукцию, те, кто убирает мусор, — являются звездами общественного театра. Но, пренебрегая этими героями, система лишает человече¬ские существа их ценности, делая из них знаменитостей. Общество, которое пренебрегает массой людей и продви¬гает знаменитостей, является эмоционально инфантиль¬ным и больным.
Для одних Учитель был самым сумасшедшим из сумас¬шедших, для других — мыслителем беспримерной отваги. А еще он был великим человеком, который уничтожил свой трон, превратившись просто в человеческое суще¬ство, знающее о своих болезнях и бедах.
Для меня он был человеком, побуждающим к действию, незаурядным, полемичным. Его речи были острыми, как лезвие ножа, его идеи были захватывающими. В самом де¬ле, когда Учитель начинал говорить, он вызывал восхище¬ние или приступы изумления. Его любили, как любят не¬многих, и отвергали, как отвергают редких людей.
Я, специалист по социологии, эгоцентричный универ¬ситетский преподаватель, преисполненный гордости за се¬бя, всегда испытывал болезненную потребность быть вос¬хваляемым и контролировать своих учеников. Мне никогда не хватало смелости сопровождать кого-нибудь, но вот уже почти шесть месяцев я находился рядом с оборванцем с длинными растрепанными волосами, небритым, ходив¬шим в драных и мятых пиджаках, которые нельзя купить ни в одном магазине.
Между тем этот человек был таким обворожительным, что целые группы молодежи не ленились подниматься ра¬но по субботам и воскресеньям с первыми лучами солнца, чтобы встретиться с ним. Они хотели знать, где он будет го¬ворить и героями каких новостей он и его ученики стали. И какие новости, какие слухи это были! Некоторые из его учеников были настолько сумасшедшими, что никто не взял¬ся бы классифицировать их по книгам психологии. Они на¬столько сходили с ума, что не рекомендовалось оставаться рядом с ними. По правде говоря, в некоторых случаях у ме¬ня возникало желание как можно скорее броситься от них наутек. Но что-то притягивало меня к этому проекту. Мой Учитель не был уравновешенным, как христиан¬ский монах, спокойным, как буддийский монах, и гораз¬до менее размеренный, чем философ золотого века Древ¬ней Греции. Временами он уводил нас на спокойные озерца, а иногда желал показать нам ураган. Иногда, слы¬ша, как люди возносят его, он говорил:
— Осторожно, я ненормальный. Некоторые считают меня душевнобольным. Следовать за мною рискованно.
Будучи в состоянии проводить целые часы в разговоре со слепым, Учитель мог заявить, что тот видит больше, чем он сам. Молодежь просила его о встрече, чтобы погово¬рить о своих проблемах и страданиях. Он мог прервать бле¬стящую речь и выйти, не попрощавшись с толпой, при ви¬де пожилого человека, которому было трудно ходить. Он медленно шел рядом, сопровождая его на протяжении це¬лых кварталов, и наслаждался беседой.
Я был смущен его поведением. Я спрашивал себя: что это за человек, который тратит свою энергию на то, что все мы считаем нестоящим? Безвкусная вода приобретала вкус у него во рту. Он был способен создать стихотворение со стаканом воды и выпить его так, как мы не пили. Он под¬нимал стакан и говорил:
— О вода, которая насыщает мое тело! Однажды я пре¬вращусь в тысячу кусочков на смертном одре, а ты тысячью частицами вернешься на ложе морского дна. Но, беспокой¬ная и щедрая, ты будешь оплакивать тоску человечества. Разбрызганная, ты испаришься, поцелуешь край неба, от¬правишься в дальние края и, как слезы, бросишься вниз, чтобы освежить других человеческих существ… У него не было неврастенической потребности властво¬вать, он не стремился сохранить свой социальный имидж. Он жил без гламура, хвастовства и выпячивания себя. Ког¬да мы шли с ним, сотни миллиардов нейронов, из которых состоял наш мозг, находились в состоянии тревоги. Его мысли настолько приводили в смущение, что становились главной причиной бессонницы, о которой было известно. Жизнь рядом с таким человеком обнажала наше безрас¬судство, раскрывала наше безумие.
Этот человек спас меня, когда я был готов к самоубий¬ству. После спасения ему следовало пойти своим путем, а мне своим, и, возможно, мы бы никогда больше не встре¬тились. Но тот разговор, который он избрал, чтобы отго¬ворить меня от желания расстаться с жизнью, поразил ме¬ня. Впервые я склонился перед человеческой мудростью. Я был готов проложить конечный мостик моих дней, но он, пробудив мой депрессивный мозг, сделал мне стран¬ное предложение:
— Я хочу продать вам запятую.
— Запятую? — спросил я растерянно.
А он договорил:
— Да, запятую, чтобы вы смогли продолжить писать свои тексты, потому что человек без запятых — это чело¬век без истории.
С этого момента мои глаза, казалось, открылись. Я об¬наружил, что всегда использовал теорию конечных мости¬ков в своей истории, а не теорию запятых. Если кто-то от¬нимал у меня надежду, я тут же упразднял, ставил конечный мостик в этой связке. Если кто-то ранил меня, я устранял его. Когда же мне создавали препятствие, я изменял тра¬екторию. Мой проект был с проблемами? Я заменял его. У меня была потеря? Я поворачивался к ней спиной.
Я был преподавателем-профессором, который исполь¬зовал чужие книги в своих работах, но не умел написать книгу о своем существовании. Мои тексты прерывались. Я считал себя ангелом, а тех, кто лишал меня надежды, — демонами, никогда не признавая того, что я был жестоким по отношению к своей супруге, к своему единственному сыну, к друзьям и ученикам.
Тот, кто удаляет всех вокруг себя, однажды становится безжалостным по отношению к самому себе. И этот день наступил. Но, по счастью, я встретил этого загадочного че¬ловека и понял, что можно жить без запятых с щенками, котами и даже с кобрами, но не с людьми. Неудачи, разо¬чарования, предательства, оскорбления, конфликты со¬ставляют часть меню нашего существования, по крайней мере, моего и тех, кого я знаю. А запятые необходимы.
Я жил комфортно в амфитеатре аудитории и в комна¬тах моей маленькой квартиры, оплачиваемой моей скуд¬ной преподавательской зарплатой. Таким образом, я, спе¬циалист по Марксу, социалист, всегда критиковавший буржуазию и восхвалявший отверженных общества, про¬чувствовал на собственной шкуре боль отверженности.
Я начал следовать за Продавцом Грез, который ниче¬го не имел, хотя я никогда не был таким. Маркса бы по¬разил этот человек. Даже он не знал, что значило быть про¬летарием. Он был мыслителем-теоретиком. Последовав за ним, я заметил, что был социалистом-лицемером, защищал то, чего не знал. Поэтому я вышел за пределы теории, пре¬вратился в ходока в театре существования, маленького продавца запятых, стремящегося к тому, чтобы странству¬ющие освобождали свой разум, переписывали свою жизнь, развивали критическое мышление.
Быть высмеянным, разнузданным, подверженным сумасшествию, лунатиком, безумным, лжецом — все это явля¬ется меньшим риском, чем принадлежность к этой груп¬пе. Наихудшее? Быть избитым, арестованным, считаться бунтовщиком против общества и террористом. Цена про¬давать грезы в обществе, которое подавляет человеческий разум и уже давно прекратило мечтать, была слишком высокой.
Но ничто другое не было настолько волнующим. Те, кто принадлежал к этой команде, не знали скуки и не входи¬ли в состояние тоски или депрессии, но подвергались не¬предвиденным опасностям и попадали в немыслимые за¬мешательства. И в какие замешательства!
Глава 2
Избавьте меня от этих учеников!
Следовать за Продавцом Грез, похоже, не рекомендуется тому, кому аплодировали в университетах и кто уважаем среди профессоров-преподавателей социологии.
Некоторые из моих недоброжелателей, бывшие коллеги по университету, считают, что я сошел с ума. Они специа¬листы в том, чтобы судить, исключать, порицать, не спра¬шивая при этом моего мнения. Я обнаружил, что таким же образом, как на фазендах клеймят скот огнем и железом, в некоторых отделениях университетов клеймят коллег, от¬носясь к ним с предвзятостью. И я, будучи всегда предвзя¬тым, стал жертвой этой едкой отравы.
Следовать за оборванцем — это сумасшествие? Вероят¬но, да. Но еще более явное сумасшествие, если возможно использовать такой термин, состояние «нормальных» лю¬дей, которые ежедневно часами находятся перед телеви¬зорами, ожидая прихода смерти и так никогда и не отва¬живаясь покорить свои идеалы и мечту, побороться за них. Это более здравое сумасшествие, чем то, когда молодые и взрослые убивают бóльшую часть своего дня с мобиль¬ным телефоном в кулаке, разговаривая со всем миром, но отказываясь поговорить с самими собою. Более плодотворное, чем когда кто-то защищает кандидатскую или докторскую диссертацию и при этом постоянно находит¬ся под контролем, чтобы избежать скандала, но не заду¬мывается о том, что великие идеи рождаются там, где есть волнение, риск и обиды. Как наставник защищающихся, я избегал скандалов. Я душил мыслителей.
Я проделал самый фантастический социологический опыт за последнее время. Я думаю, что даже самые умали¬шенные молодые люди общества не переживали такого приключения. Ясно, что на этом пути есть побочные эф¬фекты, и они не из-за происков предвзятости, от которых я страдаю, или трудностей следования за бесстрашным, от¬важным и критически настроенным человеком. Они глав¬ным образом из-за той команды, которую он выбрал себе, из-за группы учеников, которых он пригласил следовать за ним. Я чувствую, как меня пробирает дрожь, когда я хожу с ними, особенно вместе с Бартоломеу и Барнабе.
Бартоломеу — алкоголик на излечении. Однако его глав¬ная проблема не алкоголизм, а СВГ, синдром вынужденно¬го говорения. У него порок высказывать мнение и совать нос куда его не просят. Ему нравится философствовать, но он путается в словах. Его прозвище говорит само за себя — «Краснобай». У него язык без тормозов, а рот больше, чем мозги; вероятно, при рождении он спросил, как его имя, кем была его мать и где она проживает. А еще он возмущал¬ся, обращаясь к акушерке: «Эй, дорогая!
…
— Я поглощал книги днем и ночью, сидя и стоя, на хо¬ду и на бегу. Я домогался их с тем же желанием, с кото¬рым астматик добывает воздух, я втягивал их в себя с тем же отчаянием, с которым жаждущий втягивает в себя во¬ду. Я проглатывал книги по философии, неврологии, исто¬рии, социологии, психологии, теологии. — И подчеркнул: — Книги оказались паспортом для путешествия в наиболее неизвестный и близкий мир, душевный.
После этого процесса Учитель собрал себя по кусочкам и вернулся в социальную среду, но уже был другим чело¬веком с другим мировоззрением; он больше не смотрел на общество по-прежнему. Он не стал ни героем, ни месси¬ей, но человеческим существом, осознающим свое несо¬вершенство, собственное безумство и безумство общества. С интеллектом, закаленным в высокой температуре, он с тех пор перестал хотеть изменить мир, а отважно заявлял о том, что есть другие возможности, другие пути. Прода¬жа грез превратилась для него в воздух, душу, энтузиазм, дыхание, смысл существования.
Но все еще множество вопросов беспокоят меня, когда я думаю о его жизни. К чему он хочет прийти? Чего он в дей¬ствительности от нас хочет? Почему он все время стремит¬ся к тому, чтобы будоражить мозг идущих за ним? Может, он бежит от чего-то? Действительно ли он блистал на обще¬ственном поприще? Как возможно такое, что тот, кто был очень уважаем когда-то, позволяет вешать на себя ярлыки лжеца, психопата, бунтовщика? Кем он был на самом деле?
|
|
