 |
Заброшенная улица
1
Появление этого желтовато-коричневого конверта нарушило мое спокойствие, которое и без того было всего лишь внешним.
В тот воскресный вечер я в задумчивости наблюдал, как солнце постепенно исчезает за горами. Хотя я прожил в этом доме уже четыре месяца, меня все еще завораживал вид причудливых очертаний горы Монсеррат, залитой золотистым солнечным светом. Скоро наступит ночь и на небе замерцают первые звезды.
Тем не менее я был весьма далек от умиротворенности. Погружающийся в сумерки пейзаж показался мне словно бы концом периода, в который мне довелось испытать
определенное счастье, и я вдруг почувствовал, что мой мир вот-вот разлетится на кусочки.
Закрывая окна балкона (еще только наступил июнь, а потому ночи были прохладными), я подумал, что подобное дурное предчувствие, по-видимому, было вызвано моей отцовской тревогой: Айна, вопреки возражениям Ингрид, поехала сегодня утром вместе с ней на автомобиле на экскурсию в Барселону, и они до сих пор еще не вернулись.
Однако когда я, зайдя в гостиную, заметил возле двери конверт, я интуитивно почувствовал, что надвигаются проблемы уже совсем другого характера. После того как я провел несколько журналистских расследований деятельности некоторых преступных группировок, люди, как я уже успел заметить, начали избегать личного общения со мной. То, что кто-то не поленился прийти к моему дому в воскресенье и, не постучав, просунул конверт в щель под дверью, являлось по меньшей мере настораживающим. Моя фамилия на конверте была не написана от руки, а напечатана, и это еще больше усилило мою тревогу.
Я взял двумя пальцами конверт, ощущая не столько любопытство, сколько страх, и на его лицевой стороне прочитал данные отправителя:
Альфред Десместре, антиквар
улица Форса 11, г. Херона
Заинтригованный, я вскрывал конверт очень-очень аккуратно, чтобы ненароком не порвать то, что находилось внутри, — а вдруг там лежал какой-нибудь важный документ? Впрочем, я весьма сомневался, что кто-то станет слать мне какие-либо ценные документы.
Внутри я обнаружил всего лишь несколько ксерокопий. Они представляли собой подборку статей и сообщений, напечатанных в местных газетах и посвященных одной теме — кражам предметов антиквариата в окрестностях Хероны. Просмотрев сообщение о банде, занимающейся обворовыванием католических часовен, я без особого интереса прочитал следующую коротенькую заметку:
ПОХИТИТЕЛИ, РЕШИВШИЕ ПЕРЕДОХНУТЬ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Санта-Колома-де-Фарнерс. Местная полиция в прошлый вторник задержала четырех итальянцев, которые, украв предметы мебели из построенной еще в XVI веке виллы, известной под названием «Сантес Креус», легли спать в одной из ее хозяйственных построек. Видимо, они решили, что на вилле уже никто больше не живет. Хозяева узнали об этом от владельца находящегося в горах неподалеку от виллы ресторана (он заметил стоявший возле виллы грузовой автомобиль) и тут же сообщили о разворовывании своего имущества в полицию. Полицейские задержали злоумышленников, а в их грузовике обнаружили различные предметы дорогостоящей мебели, вынесенные ими с виллы.
Перелистывая остальные статьи и сообщения и зевая от скуки, я невольно задался вопросом, зачем антиквар прислал все это мне. Чем подобные сведения могли быть интересны для меня — живущего в Испании американца?
Ответ на вопрос находился в низу этой пачки ксерокопий: там я, к своему удивлению, обнаружил написанную мною статью, которую опубликовали три года назад в одной из газет моего родного калифорнийского города Санта-Моника. Здесь она была распечатана в том виде, в котором ее можно было найти в Интернете.
Я о ней уже почти забыл. В этой — объемом в три странички — статье говорилось о последних преступлениях, совершенных некой бандой (тогда еще только-только разоблаченной), которая занималась кражами предметов антиквариата и образцов европейского искусства с целью перепродажи их миллионерам, живущим на Западном побережье США. Бандиты действовали практически «на заказ»: клиент сообщал им, какой именно предмет хотел бы иметь в своем особняке, и они отправляли своих людей в Европу, где те выискивали место, откуда можно было бы выкрасть подобный предмет — то ли государственное учреждение, то ли музей, то ли частный дом.
Перечитав эту свою статью (из-за которой тогда в мой адрес посыпались угрозы от «клиентов» банды, не желавших признавать, что приобретенные ими предметы были украдены для них «на заказ»), я невольно вспомнил времена, когда был вконец обедневшим журналистом и находился на грани развода с матерью Ингрид.
Денежные средства на моем текущем счете в банке и ныне постоянно стремятся к отметке «нуль» — прежде всего потому, что я все еще выплачиваю ипотечный кредит, взятый когда-то для того, чтобы купить в Санта-Монике дом. Дом, который когда-нибудь станет собственностью моей дочери. Тем не менее, с тех пор как я познакомился в Барселоне с Айной, я впал в благодушие, превратившее деньги в мало что значащую проблемку. И вот теперь это благодушие — неожиданно для меня — куда-то улетучилось.
Однако настоящий сюрприз ждал меня в самом низу пачки ксерокопий. Небольшая записка, к которой была прикреплена скрепкой банкнота в двести евро, вернула мое внимание к Европе и таинственному антиквару. Записка гласила:
Я жду Вас в понедельник утром по адресу, указанному на конверте. Прилагаемая банкнота предназначена для покрытия расходов на дорогу, а также как компенсация за потраченное Вами время.
Я развернул сложенную вдвое желтоватую банкноту и посмотрел на нее с недоверием и изумлением. Этот антиквар не сообщил в записке ни номера своего телефона, ни адреса электронной почты, по которому я мог бы связаться с ним и подтвердить, что и в самом деле к нему приеду. Возможно, он полагал, что двести евро — это достаточно привлекательная приманка для журналиста, который дает объявления в газетах, предлагая свои услуги в качестве переводчика текстов.
Как бы там ни было, если речь пойдет о консультациях по поводу украденных художественных ценностей (впрочем, в этом вопросе я отнюдь не считал себя экспертом), я вполне могу выехать завтра с утра пораньше, чтобы к полудню уже вернуться.
Когда я сложил банкноту и засунул ее в свой бумажник, у меня возникло ощущение, что я косвенным образом заключил с Альфредом Десместре договор относительно чего-то такого, о чем я пока не имел ни малейшего представления. Если бы я знал, во что в этот момент ввязываюсь, я немедленно засунул бы банкноту обратно в конверт и вместе со всеми этими бумагами отослал бы его курьерской почтой отправителю.
Послышался визг тормозов, и я понял, что два моих самых близких человека приехали. Экскурсия в Барселону, по-видимому, прошла не так, как хотелось: Ингрид с сердитым видом прошагала через гостиную и стала подниматься по лестнице на второй этаж, даже и не поздоровавшись со мной. Через пару секунд дверь ее комнаты громко хлопнула.
Затем в дом вошла со слезами на глазах Айна — женщина, с которой я жил с тех пор, как переехал из США в Испанию. Она села напротив меня за стол, на котором лежал конверт, и, уперев локти в столешницу, посмотрела на меня с упреком.
— Кто-то должен научить эту дикарку хорошим манерам, — заявила она. — Ей только четырнадцать лет, а она уже считает, что ей все дозволено. Она хотела, чтобы я разрешила ей остаться на эту ночь в Барселоне, потому что она, видите ли, познакомилась с каким-то типом в кафе, в котором мы обедали. Обратная дорога превратилась в сущий ад! Она все время размахивала руками и даже ударяла кулаком по щитку приборов, из-за чего мы несколько раз едва не попали в аварию.
— У тебя тоже тяжелый характер, — сказал я, пытаясь хоть немного оправдать Ингрид, однако это только еще больше разозлило Айну.
— Лео, отнесись серьезно к тому, что я сейчас скажу: или ты поставишь эту девчонку на место, или я рано или поздно ее отлуплю. Она, по-моему, именно этого и добивается.
2
Я проснулся еще до рассвета — возможно, из-за ожесточенного спора, состоявшегося между мной и Айной накануне вечером. Поворочавшись в постели, я так и не смог снова заснуть.
Пришлось мне целый час лежать в постели, наблюдая за тем, как темноту постепенно сменяет тусклый свет зарождающегося утра. Я стал размышлять обо всем, что оставил там, по ту сторону океана. Я, конечно же, не поддерживал никаких отношений со своей бывшей женой, отказавшейся растить и воспитывать свою собственную дочь, однако в силу каких-то неведомых причин земля, на которой ты вырос, всегда придает тебе бóльшую уверенность в себе.
Мой отец бросил семью и вернулся в родную для него Барселону, когда я был еще ребенком (он, кстати, попросил меня по телефону, чтобы я даже и не пытался его здесь найти), а вот для меня Испания была, в общем-то, чужим миром. Я целых шесть месяцев потратил на то, чтобы выучить местный — то бишь испанский — язык, и теперь представлял собой образец деклассированного американца, который может рассчитывать разве что на предложение преподавать английский язык в какой-нибудь общеобразовательной школе. Отогнав от себя эти невеселые мысли, я начал разглядывать в тусклом утреннем свете Айну. Ее волосы разметались по подушке и стали похожи на золотистые морские волны. Она была старше меня более чем на десять лет, однако меня это, в общем-то, вполне устраивало. А как это может не устраивать человека, которому нечем похвастаться о прошлом и у которого не имеется сколько-нибудь четких перспектив на будущее? Уже только поэтому мне стоило держаться за эту женщину и дорожить ею.
Я поцеловал ее в лоб, затем встал с кровати, надел халат и пошел на второй этаж.
В моих ушах все еще стоял звук того, как Ингрид хлопнула вчера вечером дверью. Тем не менее, когда я увидел ее спящей с безмятежным видом в своей кровати, она показалась мне безобидным подростком, неспособным на то, чтобы начать в гневе бить посуду. Сквозь пряди светлых прямых волос — таких же, как у ее матери, — виднелась усыпанная веснушками щека. Ингрид, видимо, что-то снилось: она легонько шевелила во сне губами.
Я вышел из комнаты с ощущением того (возможно, это был всего лишь самообман), что в доме у меня все в порядке и я могу, ни о чем не переживая, отправляться в Херону.
Я уже целый час находился за рулем автомобиля, когда наконец вдалеке появились очертания Хероны с ее возвышающимся над рекой огромным собором. Как по заказу, чтобы еще больше усилить впечатление, производимое громадиной собора, из динамиков моей машины доносилась музыка Джона Доуленда — композитора и лютниста эпохи Возрождения, исполнявшего свои произведения при дворе английского короля Якова I.
Этому необычайно меланхоличному музыканту (он назвал одно из своих произведений «Всегда Доуленд, всегда печальный») удалось прославиться в ту эпоху, в которую он жил. В памяти же потомков Доуленд остался благодаря своим песням (их было чуть более восьмидесяти), которые он исполнял сам, аккомпанируя себе на лютне, и нескольким коротким инструментальным произведениям. Он был, видимо, неплохим трубадуром, сумевшим своим музыкальным нытьем растеребить душу далеко не одной женщине.
Мне не раз доводилось слушать его паваны 1 и траурные гимны долгими ночами во время учебы в университете в Беркли, а недавно я снова столкнулся с этой музыкой, когда Айна подарила мне на день рождения — мне исполнилось тогда сорок два года — компакт-диск, на котором был записан весьма специфический альбом Стинга «Песни из лабиринта».
Въезжая в Херону и слушая этот компакт-диск, я подумал, что солист группы «Полис», безусловно, демонстрирует незаурядные вокальные способности, однако я не мог решить сам для себя, нравятся мне произведения Доуленда в интерпретации Стинга или нет. При звучании некоторых из этих песен мне казалось, что в них больше Стинга, чем самого Доуленда.
Я перестал ломать себе голову над этой дилеммой только после того, как поставил свой старенький автомобиль «СЕАТ Ибица» на стоянку в центре города. Взяв талончик, я надел свой модный хлопковый пиджак, чтобы предстать в нем перед антикваром, который вынудил меня приехать к нему при помощи приманки в двести евро.
Прежде чем пойти по бульвару Рамбла, ведущему к старому кварталу, который когда-то давно был еврейским, я остановился на мосту через реку Оньяр. Лицезрение стоящих на берегу реки — и отражающихся в ней — разноцветных зданий вернуло мне меланхолическое настроение, навеянное мелодиями Доуленда. Стены зданий, изъеденные сыростью, свидетельствовали о том, что когда-то давно река, выходя из берегов, грозила снести эти — теперь уже утрачивающие свою красоту — строения.
Отвернувшись от этих зданий и от реки, я зашагал среди еще закрытых в этот утренний час кафешек и магазинчиков. Бульвар Рамбла выводил к переулку, изгибавшемуся направо и упиравшемуся во вход в еврейский квартал, который, похоже, был очень тщательно реставрирован.
Я зашагал по улице, являющейся, по-видимому, главной транспортной артерией этого квартала, а именно по улице Форса, на которой и жил ждущий моего приезда антиквар. Как я уже сказал, магазинчики и различные заведения были еще закрыты, однако романтический вид этой улицы, с обеих сторон которой возвышались красивые здания, заставил меня забыть о цели моего приезда.
Дойдя до конца улицы, я вдруг осознал, что шел по ней, даже и не пытаясь найти дом с нужным мне номером. Мне пришлось развернуться и пойти в обратном направлении, разглядывая содержимое витрин. Я прошел мимо Музея истории евреев, рядом с ним располагался книжный магазин, в котором торговали книгами, посвященными еврейской культуре.
Размышляя над тем, живут ли еще в этом городе евреи, я приблизился к дому номер 11. Судя по вывеске на этом доме, в нем и вправду располагался антикварный магазин. Впрочем, его витрина была закрыта громадным куском мешковины, словно бы в этом магазине производился ремонт.
Я надавил на кнопку звонка, весьма сомневаясь в том, что внутри кто-то есть: в конце концов, на часах не было еще и десяти утра. Впрочем, через несколько секунд открылась боковая дверь, и из нее появился смуглый мужчина с орлиным носом, в вельветовом пиджаке на покатых плечах. Едва я его увидел, как у меня почему-то появилась уверенность, что передо мной стоит не кто иной, как Альфред Десместре. По-видимому, ему едва перевалило за пятьдесят, однако усталый, но проницательный взгляд мужчины свидетельствовал о том, что за свою жизнь он научился мгновенно определять ценность объектов, попадающихся ему на глаза. В данный момент таким объектом был для него я.
— Если вы — Лео Видаль, то вы попали по правильному адресу.
— Надеюсь, я приехал не слишком рано, — начал оправдываться я. — Понимаете, мне хотелось бы вернуться домой еще до полудня.
— Боюсь, что это будет невозможно, — ответил антиквар.
Подобное заявление вызвало у меня негодование. Заметив это по выражению моего лица, он поспешно добавил:
— Я имею в виду, конечно же, в том случае, если вас заинтересует мой заказ. Вспомните, какую купюру я прислал вам всего лишь в качестве компенсации ваших расходов на эту небольшую поездку, и давайте поговорим о числах.
— Думаю, не стоит говорить о числах до того, как я узнаю, о чем вообще идет речь. Вполне может оказаться, что я — не совсем подходящий человек для…
— Правильнее будет сказать, что мы с вами поговорим лишь об одном числе, — перебил меня Десместре. — Оно состоит только из четырех цифр, но если мы добавим к нему еще три цифры, то сможем заработать целое состояние.
— Мы сможем? — переспросил я, уже начиная жалеть о том, что приехал на встречу с этим умником. — Именно это я и имел в виду: мы с вами сможем заработать небольшое состояние, если дернем за кое-какую ниточку.
— Давайте-ка вы не будете говорить «мы с вами», пока не убедитесь в том, что ваше предложение меня заинтересовало, — сказал я, решив, что не позволю втянуть себя в какую-нибудь авантюру.
— Оно вас заинтересует, можете не сомневаться.
Произнеся эти слова, антиквар засунул руки в карманы и слегка выгнул дугой свои седые брови. Все повадки выдавали в нем расторопного мошенника. Судя по характерным чертам лица, он происходил из евреев — как, впрочем, и я.
— Ну что ж, посмотрим, — сказал я. — Думаю, лучше всего прямо сейчас и поговорить о том, в чем заключается это ваше предложение.
— Я с вами согласен, однако сначала позвольте мне показать вам этот квартал. Нам не помешает немного прогуляться, прежде чем мы начнем говорить о делах.
|
|
