Мотылек

7
Завтрак
Вивьен выходит из моей спальни, и я начинаю ежедневную процедуру подъема и одевания. После этого я несу чашку с блюдцем в ванную и выливаю чай в умывальник. Мне удается влить его прямо в отверстие, не накапав на белый фарфор, и я очень довольна тем, что мне не придется мыть умывальник.
Когда я наконец добираюсь до кухни, Вивьен там нет, но завтрак уже ждет меня. К сахарнице прислонена парочка холодных гренок. Также на столе есть масло и джем, а рядом стоит подставка с яйцом. Вот, оказывается, что Вивьен ест на завтрак! Я иду к буфету за кукурузными хлопьями и миской, но, сев за стол, чувствую, что ни капельки не проголодалась.
Саймон тихо спит на подушке перед шкафом. Глядя на него, я задаюсь вопросом, где Виви. Я знаю, что она в стенах дома, — если бы она вышла, я бы услышала, как открывается дверь. Она уже позавтракала и теперь находится в одной из комнат. Даже птицы снаружи на миг умолкают, чтобы дать мне возможность прислушаться. Все тихо.
Площадь дома весте с подвальными помещениями и чердаком превышает тридцать тысяч квадратных футов . Мои родители первыми стали урезать жилое пространство, закрывая комнаты, которые они не использовали. Когда мы были еще детьми, родители заперли почти все северное крыло, а когда умерла Вира, за ненадобностью были закрыты и другие северные комнаты. Оставшись одна, я заперла все, кроме помещений, которыми я пользуюсь, — это кухня, библиотека, кабинет, моя спальня и ванная, а также холл и коридор, которые все это соединяют. После того как сорок семь лет назад двери закрылись, я ни разу не открывала их, чтобы не видеть упадок, наверняка там воцарившийся. Даже когда Бобби забирал оттуда мебель и прочий хлам, я в них не заходила. Мне не хотелось жить прошлым — пусть лучше оно лежит, нетронутое, посреди пыли за запертыми дверями. Мой девиз — жить сегодняшним днем. Открывать двери в прошлое всегда опасно. Договор с Бобби гласил, что он очистит все неиспользуемые комнаты, а то, что не сможет продать, просто выбросит, избавив меня от необходимости делать это самой.
Каждый раз, когда грузовик Бобби отъезжал от дома, я ощущала, как груз истории становится все легче и уходит все дальше. Я следила за автомобилем, пока он не скрывался из виду, увозя с собой не только наше детство и мою жизнь, но и целую эпоху Балбарроу в полтора столетия длиной. Чувство очищения было невероятно приятным. Мне сложно облечь это все в слова, объяснить вам мои эмоции — знаю лишь, что когда комнаты совершенно пусты, я чувствую себя намного лучше, и даже не заходя в них, я могу не переживать из-за происходящего там, из-за пыли, грязи и постепенного разрушения. Пожалуй, одна из причин заключается в том, что я не выношу вида хлама, но есть и вторая причина: я не хочу, чтобы что-либо напоминало мне о прошлом. И поэтому мне так необычно и даже тревожно от того, что Вивьен сейчас где-то во внутренностях дома лишает прошлое его стерильности.
Я встаю из-за стола и иду к двери холла. Мне очень, чуть ли не до дрожи в коленках, хочется выяснить, куда она пошла и что делает. Возможно, я смогу определить это, стоя в холле и прислушиваясь? Балбарроу всегда жил под властью отзвуков — особенно после того, как оказался лишен всей мебели. Звук очень легко разносится по дому — шум непогоды с одной стороны, скрип двери с другой, — так что, быть может, мне удастся услышать Вивьен? Мне нужно взбодриться. Я возвращаюсь на кухню и наливаю в стакан молока, хотя обычно молоко не пью. После этого я со стаканом в руке выхожу в холл. Я знаю, что поступаю некрасиво и все это не моего ума дело, что мне следует перестать быть одержимой тем, где находится Вивьен, но вы должны понимать: присутствие другого человека в доме является для меня настолько новым, настолько необычным ощущением, что я просто не в состоянии сдержаться. Кроме того, кому я делаю плохо?
Я стою в тени кухонной двери и всматриваюсь в холл. Высоко надо мной улыбается со стены голова хряка Джейка. Напротив расположен вход в библиотеку, справа от меня — дверь, ведущая в подвал, а еще дальше начинается широкая дубовая лестница. На первой лестничной площадке находится дверь кабинета — небольшой комнатки, расположенной за кухней.
Я иду вперед, стараясь двигаться настолько ровно, насколько мне позволяют слабые ноги, миную входную дверь слева и останавливаюсь в широком проеме двери библиотеки. Почувствовав, как устали мои пальцы, я перекладываю стакан в другую руку — должно быть, я сжимала его слишком сильно. Если из библиотеки, из кабинета или на лестнице покажется Вивьен, я поднесу стакан к губам и сделаю вид, что пью. Я прислоняюсь ухом к двери библиотеки, но там тишина. Тогда я, пятясь словно рак, начинаю перемещаться вдоль стены холла. Время от времени я останавливаюсь, чтобы приблизить стакан ко рту, и прислушиваюсь, но в доме по-прежнему тихо. Миновав лестницу у противоположной стены, я останавливаюсь у двери зала и вновь прислушиваюсь. Ничего. Дальше расположена еще одна дверь, ведущая в другую часть дома, — к оранжерее, веранде, кладовой, в которой хранилось все для сада и оранжереи, и выходу на задний двор. Туда я тоже никогда не заглядываю. Возможно, она там? Что ей могло там понадобиться?
И тут меня внезапно озаряет мысль, что Вивьен что-то ищет. Странно, правда? Вчера она обшарила весь первый этаж. Сначала мне казалось, что она просто осматривается и обживается, но теперь я начинаю понимать, что дело здесь в чем-то еще. Вивьен вернулась домой, движимая каким-то тайным мотивом, и при этом не хочет рассказать мне о нем.
В эту секунду я слышу ее. Где-то далеко наверху раздаются звуки шагов, потом Вивьен кашляет. С этого места мне видны колодец лестницы и сводчатый потолок над ней, а рядом — большое окно из мозаичного стекла, которое оживает лишь в предзакатном солнце. Осторожно поднимаясь по лестнице, я вновь слышу ее шаги, а к тому времени, когда я добираюсь до площадки между этажами, я уже знаю, что она на чердаке. На чердак можно попасть двумя путями. Первый, более очевидный — воспользоваться спиральной лестницей, расположенной за дверью на лестничной площадке второго этажа. Но я уверена, что Вивьен, в надежде, что я ее не услышу, выбрала другой путь: поднялась по черной лестнице, которая начинается в кладовой за кухней.
На самом деле чердак дома является третьим этажом, но на втором расположено столько жилых комнат, что верхний этаж всегда называли чердаком, целиком отдав его мотылькам. Три больших «музейных» зала вмещают знаменитые коллекции, собранные моими бесстрашными предками во всех уголках земного шара и расставленные в полированных смотровых шкафах. Еще там есть помещения для личинок, клетки для зимовки, кюветы для окукливания, огороженные сетками комнаты для вылупливания бабочек, сухие и влажные теплицы, хранилища, богатая специализированная библиотека, лаборатория и небольшая мастерская, в которой отец делал из разнообразных ящиков, банок и коробок домики для выведения мотыльков. Я не впускала Бобби на чердак, поэтому все там осталось нетронутым.
Но что там делает Вивьен? Она никогда не интересовалась мотыльками, хотя я окончательно поняла это лишь в то лето, когда нас исключили из школы.
По просьбе мамы мы закрывали банки с джемом к ежегодному празднику урожая. Обычно это было одно из наших любимых занятий — растапливать в котелке огарки свечей и наливать жидкий воск в банки с джемом. Но в тот день, как и почти все лето, Виви была молчаливой и надутой. Я думаю, ее сердило то, что я, в отличие от нее, была очень рада возвращению домой. Она взяла черпак и кое-как размешала растопленный воск, расплескала его по пути к первой банке, а затем вылила воск так небрежно, что он потек по стенкам банки. Обычно она была более аккуратной. Затем она набрала еще воска, вновь разлив его по пути, и с размаху плеснула в банку.
— Виви, давай я этим займусь? — спросила я так дружелюбно, как только могла.
— Что, Вирджиния, я, по-твоему, слишком неловкая?
— Мне нравится это дело, — искренне ответила я.
Мне и правда было неприятно наблюдать, как она разливает воск, но я еще и действительно любила эту процедуру. Виви передала мне черпак. Я опустила его в котелок и помешала, растопив последние твердые остатки огарков, словно шоколад. Затем я зачерпнула жидкий воск, наклонила ковш, чтобы подхватить капли, стекавшие по нему, аккуратно налила немного воска в банку и стала смотреть, как он расплывается по поверхности. Когда уровень воска достиг краев стекла, я выровняла черпак и перешла к следующей банке. На стекло с внешней стороны и на стол не попало ни единой капли. Тем временем Виви стала фестонными ножницами разрезать шотландку на лоскуты. После того как воск застывал, мы накрывали банки тканью и приматывали ее бечевкой.
Я уже знала: если Виви долгое время молчит, значит, ей есть что сказать. Я также знала, что расспрашивать ее не стоит: если я все же начинала допытываться, оказывалось, что лучше бы я этого не делала, и она в итоге заявляла: «Ты сама спросила».
Она молчала до тех пор, пока не закончила вырезать лоскутки.
— Джинни, — сказала она, глядя на то, как ножницы в ее руках щелкают в воздухе, — тебе никогда не хотелось вырваться отсюда и сбежать, чтобы жить собственной жизнью? Мама с папой всегда принимают за нас все решения. Ну почему мы не можем сами определять, чего мы хотим? Это несправедливо! Скажи, Джинни, у тебя никогда не было такого чувства?
Я точно знала, что не было.
— Думаю, нет, — ответила я.
— Правда?
Она удивленно покачала головой, как будто разочаровавшись во мне.
Я стала наливать воск в последнюю банку.
— Неужели не видно, как я несчастна? — спросила она. — Ты что, ничего не замечаешь?
— Я знаю, что ты очень расстроилась, когда тебя исключили.
— Только потому, что мне пришлось вернуться сюда! — резко воскликнула она, как будто заранее знала мой ответ и была готова к нему. — Этот дом и чертовы папины моли — это не жизнь! Что я здесь должна делать? Стареть и резать насекомых?
Она произнесла это с таким видом, словно ее существование было невыносимым. Мой ответ только дал ей повод для этой возмущенной тирады.
— Джинни, я не могу оставаться здесь, — продолжала она. — У меня в школе были подруги, а здесь нет никого, только ты и я. Я не хочу всю жизнь лить воск в мамины банки с вареньем. Может, тебя это и устраивает, но меня — нет!
У Виви начался очередной приступ дурного настроения, и помочь ей мне было не под силу. Я сдвинула в сторону слой воска на поверхности котелка — он уже начал застывать. Затем я опустила черпак в воск, достала его, подставила тыльную сторону ладони и стала смотреть, как срывающиеся капли падают на нее, на глазах теряя прозрачность.
— Мама с папой даже не пытаются меня понять. Я стала такой… — она замолчала, подыскивая нужное слово, — …одинокой! Джинни, ты думаешь, со мной что-то не так? Все это время я пыталась понять, что со мной случилось.
Она поджала губы и слегка прикусила их, чтобы не заплакать, но слезы все равно выступили у нее на глазах и потекли по переносице.
— Я думаю, они вполне способны выслушать… — начала я.
— Тебя, но не меня! — горячо перебила меня Виви. — Они никогда не слушают, что я им говорю.
Тогда ее слова удивили меня, но теперь я понимаю, что уход из школы имел для нее совсем иные последствия, чем для меня. Видите ли, мама Мод никогда не делала громких заявлений о будущем Виви перед любопытствующими соседями на веселых гулянках, и в то время как все вокруг знали, что отныне я буду жить в доме и помогать Клайву в его работе с мотыльками, Виви (как и все остальные жители деревни) понятия не имела, чем она будет заниматься в жизни. Казалось, родителей ничуть не интересовало будущее моей сестры, так что в ее чувствах не было ничего удивительного. На высказанное ею беспокойство они неизменно отвечали чем-нибудь наподобие: «С Вивьен все будет в порядке» или «Нам нечего за нее волноваться». Но, между нами говоря, как раз наоборот: мое будущее всегда было предопределено, Виви же вечно попадала в какие-нибудь передряги, которые вносили в ее планы сумятицу. В конце концов, она, а не я свалилась с колокольни и проткнула себе матку, из-за нее нас исключили из школы, а сейчас ей, а не мне не хотелось жить с родителями и запечатывать джем.
В тот же день, когда мы отправились спать, Виви забралась в мою постель. Сквозь сон я почувствовала, что она ищет мою руку, затем ее нервные пальцы переплелись с моими и стали настойчиво поглаживать их. Я поняла, что она хочет разбудить меня, чтобы о чем-то поговорить.
— Джинни, ты не спишь? — наконец спросила она.
— Уже нет, — все еще в полусне ответила я и села на кровати. — Что случилось?
— Ты же понимаешь, что я не могу здесь оставаться? — проговорила она. — Ты видишь, что мне надо уйти из дома?
Я задала себе вопрос, понимаю ли я это. До той минуты я всегда видела свое будущее исключительно переплетенным с будущим Виви — она даже присутствовала во всех до единого моих снах. Я знала, что без нее моя жизнь будет какой-то ущербной, неполной, словно она составляла неотъемлемую часть меня.
— А как же я? — спросила я у нее.
— У тебя есть мотыльки, — тихо ответила Виви.
Как будто мотыльки были способны заменить мне сестру.
Затем она вытянула шею и поцеловала меня в щеку.
— Спасибо, сестренка, — сказала она. — Я знаю, что ты, в отличие от Мод с Клайвом, всегда поймешь меня.
Она вновь сжала мою руку, и я вдруг особенно сильно ощутила незримые нити, соединяющие меня с моей замечательной, необыкновенной младшей сестренкой. Все на свете сделалось ясным и четким: мы понимаем друг друга.
А потом она рассказала мне о своем плане.

На следующий день, после ужина, Виви показала мне, где она будет прятаться. Заведя меня в кладовую, она закрыла дверь в кухню, встала на скамью и сняла прямоугольную панель над дверным косяком. Как и стены, она была покрашена белой краской, и заметить ее было непросто. Оказывается, в нашем доме имелось множество подобных тайников за съемными панелями, а мне, в отличие от Виви, даже в голову не приходило снять одну из них и заглянуть вовнутрь.
Она забралась в квадратное отверстие. Прошлой ночью она уже описала мне, что будет делать дальше: проползет вдоль стропил и окажется за стеной кабинета, над дверью кухни.
Я прошла в кабинет и стала ждать. Наконец прозвучали три условных стука. Простучав условленный ответ, я громко позвала родителей.
— Вирджиния, что случилось? — озадаченно спросила мама.
Как оказалось, я прервала ее телефонный разговор. Теперь она сидела на лавке под окном, Клайв — за своим рабочим столом, а Виви сжалась в комок за стеной, слушая, как ее план воплощается в жизнь.
— Я хотела поговорить с вами о Виви, — сказала я.
Прищурив глаза, Мод посмотрела на Клайва.
— Продолжай, — произнес папа.
Но мне показалось, что он утратил к происходящему всякий интерес: открыв один из ящиков стола, он опустил туда руку и стал перебирать ручки.
— Я считаю, что вы должны отпустить ее в Лондон, на секретарские курсы, — быстро проговорила я.
Кажется, папа хотел что-то ответить, но мама перебила его:
— Ты считаешь, говоришь? И почему же?
Похоже, она с трудом сдерживала смех, а папа с сосредоточенным видом занялся своими карандашами: по одному доставал их из ящика и, прижимая кончики к подушечке среднего пальца, проверял, хорошо ли они заточены.
«Ну неужели он так и не выскажет своего отношения к тому, что настолько важно для Виви?» — подумалось мне. Вслух же я произнесла:
— Потому что она очень хочет поступить туда, и я считаю, что с вашей стороны было бы несправедливо не отпустить ее. Ей здесь будет плохо — а значит, и мне, ведь я не могу видеть, как она грустит.
— Ах вот оно что, Джинни… — протянула мама. — Не беспокойся за Вивьен, с ней все в порядке.
От этих слов мне захотелось закричать во весь голос: «Прекрати!». Ну как она не видит, что с Виви совсем не все в порядке, — неужели они ничего не замечают? Но яростные слова так и не слетели с моих губ.
Мама опять взглянула на отца.
— Это Вивьен подбила тебя затеять этот разговор? — со вздохом спросила она.
Виви предупредила меня, что мама наверняка произнесет эти слова.
— Нет.
— Что ж, ей всего лишь пятнадцать лет, и она никуда не поедет, — твердо сказала Мод.
Я подняла глаза на то место в стене, за которым сидела Виви, и представила себе, как рассыпаются в прах все ее надежды.
— Она останется здесь и…
Папа резко, с громким стуком задвинул ящик стола, и мама осеклась на полуслове.
— Прошу прощения, что перебиваю вас, — извинился он, вставая. — Вирджиния, спасибо, что рассказала нам обо всем этом. А теперь выйди, пожалуйста, из кабинета: мы с мамой обсудим твои слова.
Разумеется, я ему не поверила. Мне показалось, что мои слова не вызвали у него ни малейшего интереса. Мне хотелось остаться — Виви обиделась бы, если бы я не попыталась настаивать. Она сказала бы, что я старалась недостаточно. Надо было выдвинуть еще какой-нибудь аргумент, хоть что-нибудь, лишь бы заставить родителей пересмотреть свое решение, но Клайв оборвал меня, однозначно заявив, что больше не хочет обсуждать эту тему.
«Наверное, ему нужно точить карандаши», — пришла мне в голову недобрая мысль.
Я направилась в комнату Виви и стала с нетерпением ждать ее возвращения и рассказа, о чем говорили родители. Стена над ее кроватью была заклеена плакатами, открытками и записками от ее подруг. Плакаты, которые Виви вырезала из журналов, представляли собой пестрый набор изображений животных и киноактеров. Меня заинтересовала забавная картинка с ослом в соломенной шляпе с отверстиями для ушей, которая соседствовала с фотографией соблазнительной Авы Гарднер, держащей в пальцах сигарету.
Вернувшись, Виви сообщила мне, что слышала весь разговор родителей. По ее словам, Клайв сказал Мод, что Виви надо отпустить в Лондон, — хотя мне сложно даже представить себе, как он произносит это. Между ними разгорелось что-то вроде ссоры, но в итоге папа ударил кулаком по столу, заявив, что он уже принял решение и оно окончательно. Я удивилась еще больше: все это было совсем не похоже на того Клайва, которого я знала, — на того, что с безучастным видом сидел за столом и теребил карандаши. У меня даже появилась мысль, что Виви все выдумала.
Виви прислонила голову к стене рядом с выразительным портретом Джеймса Дина из фильма «Бунтарь без причины». Она никогда не видела фильмов с Дином, поэтому меня озадачило то, что она, как и многие ее подруги, столько плакала, когда месяц назад актер погиб в автокатастрофе.
— А мама что сказала? — спросила я.
— Она говорила, что не хочет разлучать нас с тобой, но Клайв ответил: «Не говори глупостей, рано или поздно жизнь все равно разлучила бы их».
Виви вновь посмотрела на Джеймса Дина в полурасстегнутом пиджаке, который с вызывающим, непокорным видом приподнял бровь, — как будто понять ее мог только этот плакат.
Стены моей комнаты были желтого цвета, и на них не висело ни одной фотографии. Я помню, что после отъезда Виви в Лондон несколько недель спустя стены ее комнаты стали для меня символом того, как сильно я по ней скучаю.

Я стою на лестничной площадке, опираясь рукой на перила, до отказа запрокинув голову и глядя на чердак. Я слежу за ее шагами, которые доносятся сверху. Сейчас она медленно перемещается по одному из музейных помещений, время от времени останавливаясь. Что-то царапает пол. Через сорок пять секунд я слышу шаркающие звуки ее шагов в верхней библиотеке, затем наступает тишина. Раздается глухой удар упавшей на пол книги. Она заходит в хранилище, которое расположено не совсем надо мной, а над примыкающим коридором, попасть в который я не могу: двери, ведущие в него, заперты. До меня доносится какой-то слабый, едва слышный шорох. Похоже, она идет в сторону лаборатории. Я слышу тихий стук, затем наступает тишина.
Внезапно прямо у меня над головой раздаются ее целеустремленные шаги — она идет к спиральной лестнице. Держась за перила, я торопливо спускаюсь по главной лестнице и по пути даже пару раз расплескиваю на ступеньки молоко: Вивьен перемещается слишком быстро для меня. Она уже на лестничной площадке. Я захожу в кабинет, закрываю за собой дверь и быстро опускаюсь на мягкое, обтянутое кожей сиденье рядом с каминной решеткой. В руке я по-прежнему сжимаю стакан с молоком.
Вивьен открывает дверь и входит в кабинет. Мое сердце все еще бешено колотится. Меня удивляет ее неплохая физическая форма, ведь она лишь на три года младше меня. Она преодолела два этажа почти так же быстро, как я — один.
— О, привет, — говорит она. — Ты была права, отсюда действительно все вынесли. — Она садится на скамью под окном. — Они даже забрали из зала камин вместе с мраморными плитами.
— Правда? Странно.
На этот раз мое удивление вполне искреннее. Я опускаю стакан с молоком, который уже успела поднести к губам, — словно эта новость заставила меня передумать. Зачем Бобби понадобились эти плиты? Он ведь не смог бы их продать: они были изготовлены специально для этого дома.
— Камин, плиты… — с гримасой отвращения говорит Вивьен. — Ты только представь себе!
Я пытаюсь это сделать.
— Ну и как зал теперь выглядит? — спрашиваю я. — Что было под плитами?
— Там просто огромная дыра. Должно быть, плиты были очень толстыми. Это место похоже… знаешь, Джинни, оно похоже на могилу, вот, — хмуро говорит Вивьен. — Интересно, ты что-нибудь сохранила из маминых вещей? Мне бы хотелось иметь хоть что-то в память о ней.
— Наверное, ничего не осталось, — отвечаю я.
— Ты уверена? Хоть какой-нибудь пузырек от духов?
Я молча рассматриваю стакан. Сбегая по лестнице, я расплескала молоко себе на руку, и чтобы оно не капало на меня, я отвожу руку в сторону.
— Ну, может, какая-нибудь блузка, которую ты используешь как тряпку? — продолжает Виви.
— Здесь полно папиных вещей — все его оборудование, лабораторные дневники и журналы…
— Мне не нужны вещи Клайва! — резко обрывает она меня. — И я не желаю, чтобы мне напоминали о нем.
— Вивьен, — потрясенно говорю я, — я знаю, ты считаешь, что он тебя совсем не любил, но это не так, и ваши былые разногласия тут ни при чем.
На лице Вивьен мелькает отвращение.
— Не говори глупости, — твердым, но не суровым тоном возражает она. — Он замотал тебя в шелковый кокон, словно ты была одним из его экземпляров.
— Это ты говоришь глупости. Мы просто работали вместе, вот и все.
Я просто шокирована столь неправильным представлением о нашем отце.
— Джинни, для тебя он был готов на что угодно. Если бы надо было, он даже перевернул бы мир вверх ногами, — добавляет Виви.
Я понятия не имею, о чем она говорит. Подумать не могла, что у нас такие разные воспоминания об отце. Я не помню, чтобы он ради меня шел на какие-то особенные уступки, — а также ради кого-то еще, коль уж на то пошло. Он всегда был слишком поглощен своей работой. Пожалуй, Вивьен все придумала. Я всю жизнь считала, что к Клайву просто невозможно плохо относиться. Это был тихий, вялый человек из тех, которых большую часть времени просто не замечаешь. У него даже не было четкого мнения о любых вещах, не имеющих отношения к его работе. Он занимался своим делом и не вмешивался в дела других людей, и я не представляю, как он мог вызывать у кого-то неприязненные чувства. Вероятно, я понимала его лучше, чем Вивьен, ведь мы работали вместе и у нас были общие интересы. Итак, все сводилось к разнице в интересах, и я считала, что Вивьен это осознает.
Я делаю попытку успокоить ее:
— Вивьен, мы оба знаем, что Клайв был просто не в состоянии перевернуть что-либо. Он был слишком увлечен своим собственным мирком.
— Ты про что?
А ведь я всегда считала это очевидным…
— Ну как же, он понятия не имел, что происходит в доме за дверью его лаборатории.
— Кто, Клайв? — язвительно смеется она. — Джинни, ты его с кем-то путаешь. Клайв умел почуять крысу в кладовке, сидя в своей лаборатории.
— Крысу в кладовке?
— Отдай мне молоко, ведь ты не будешь его пить? Ты закапала весь пол.
Я рада, что она сменила тему, — зачем нам еще один бессмысленный спор? Кроме того, я не хочу, чтобы она догадалась, что я не пью молоко и это всего лишь маскировка, которую я использовала, чтобы следить за ней. Поэтому я подношу стакан к губам и делаю вид, что пью. Вивьен не сводит с меня глаз, и я еще чуть-чуть наклоняю стакан, и немного молока попадает мне на губы. Жаль, что я не налила себе чего-нибудь более приятного на вкус! По ее взгляду я вижу: она, возможно, сообразила, что я только притворяюсь. Но потом Вивьен, поморщившись, говорит:
— Да вытри же ты эти свои молочные усы!
Я понимаю, что она не раскусила мое притворство, поэтому с молоком можно покончить.
Вивьен идет в кухню следом за мной.
— Так что, от мамы ничего не осталось? — спрашивает она.
— Ничего. Прости, — отвечаю я.

11
Артур и каннибалы
Я прервала работу и посвятила остаток дня уходу за мамой и уборке в доме. После ужина позвонила Виви. Мама крепко спала там, где я ее оставила, — на диване в библиотеке, закутанная в одеяло. Мне пришло в голову, что будь Виви дома, она никогда бы не позволила Мод дойти до такого. Она устранила бы проблему в зародыше: просто взяла бы маму за плечи, хорошенько встряхнула и велела бы ей взять себя в руки. Именно так и должна вести себя в подобных обстоятельствах хорошая дочь.
Виви что-то говорила, но я ее не слушала. Как я могла проглядеть очевидные признаки того, что Мод начала слишком много пить? Наверное, меня ослепили собственные честолюбивые замыслы. Нас с отцом вполне устраивало то, что в это лето нас оставили в покое, не мешая нашей работе.
Я вспомнила обещание, которое как-то дала маме после смерти Виры. Она заставила меня поклясться, что я ни в коем случае не позволю ей умереть такой смертью, как наша экономка, и, если нужно, даже буду для этого бить ее по голове. Она сказала: «Джинни, я хочу умереть быстро и достойно. Пожалуйста, запомни это». Я не сомневалась, что достойно Мод хотела бы не только умереть, но и жить — иначе говоря, я не сдержала своего обещания.
Виви сказала, что в следующие выходные приедет домой.
— Я приготовила вам маленький сюрприз, — добавила она.
«Интересно, может ли что-нибудь быть сюрпризом, бо???льшим, чем те изменения, которые произошли с домом за последнее время?» — подумала я. Мне очень хотелось рассказать ей о том, как этим утром мама стала кричать на меня, но я сдержалась, отчасти потому, что знала: Виви мигом примчится сюда и устроит сцену; а отчасти из-за того, что в случившемся была и моя вина. Наверное, я и впрямь продемонстрировала покровительственное отношение к маме — пусть и не хотела этого делать. А еще я не помогла ей, допустив, чтобы она дошла до такого состояния, — а значит, заслужила самые горькие упреки. Однако Мод ошибалась, когда обвиняла меня в высокомерии — высокомерной я никогда не была.
— Мы приедем с Артуром, — прозвучал в трубке голос Виви. — Артур — мой парень, — добавила она, так и не дождавшись моего ответа.

Я услышала, как зашевелилась Мод, и решила, что новость о предстоящем приезде Виви взбодрит ее. Когда я вошла в библиотеку, в нос мне ударил резкий тошнотворный запах рвоты. Я открыла ставни эркерного окна. На пол полился серебристый дневной свет, озаривший маму. Она лежала почти в том же положении, в котором я ее оставила; ее лицо было обмякшим и расслабленным. Рот ее открылся, а щеки безвольно провисли — во сне человеку нет дела до того, как он выглядит и что происходит вокруг. Но сон ее не был безмятежным: одеяло перепачкала уже подсохшая бурая жидкость, следы которой вели на желтый шелковый диван и вниз, на плиты пола. Я пошла за ведром и тряпкой, а когда вернулась, мама уже шевелилась. Казалось, она не понимает, где находится.
— Привет, мама. Ты немного заболела, — сообщила я, возя тряпкой по полу, не в состоянии посмотреть ей в глаза.
Мод медленно возвращалась в настоящее.
— О, дорогая, как все это отвратительно… Ты такая добрая! Должно быть, я… Я не очень хорошо себя чувствую, — проговорила она.
У нее был ужасный вид — она словно разом постарела на много лет. Вытянув руку, она показала, что мне не стоит убирать за ней, а затем взяла меня за запястье и крепко сжала его.
— Что случилось, дочь? — спросила она. — Я ничего не помню.
Ее глаза молили объяснить все. Я медленно перевела взгляд на пустую бутылку из-под амонтильядо «Гарвис», лежащую в двух шагах от кровати.
— Понятно, — сказала она и отпустила мою руку.
От ее пальцев на моей коже остались белые пятна.
— Скоро к нам приедет Виви — на следующих выходных. Она привезет с собой Артура, — сообщила я.
— Артура?
— Это ее парень.
— О боже, Вивьен!
Мама выпрямилась на диване, явно напуганная тем, что я ей сказала.
Я поняла, о чем она сейчас думает.
— Не переживай, я помогу тебе, — сказала я, накрыв ладонью ее руку.
— Правда, дорогая? — спросила она. — Ты серьезно?
В эту минуту мы без слов заключили договор. Мы обе знали, какая помощь ей необходима. Если она хотела встретить гостей с достоинством, ей нужен был союзник. Она уже не могла контролировать свою тягу к алкоголю, а потому нуждалась в человеке, который прикрывал бы ее, прятал бы от окружающих ее постыдную зависимость. Теперь мне было известно все, но если бы об этом узнал кто-нибудь еще — прежде всего Виви, — это стало бы для нее нестерпимым унижением. Таким образом, вместо того чтобы в нужное время помочь ей, я теперь превратилась в ее соучастника, чтобы охранять ее от окружающего мира, не позволять другим случайно раскрыть ее тайну.

Виви с Артуром приехали в пятницу перед обедом — на день раньше, чем мы их ждали. У моей сестры был изможденный вид. В последний раз она приезжала к нам полгода назад, и за это время в Балбарроу очень многое изменилось. Лишь взглянув на нее, я поняла, что не смогу рассказать ей о Мод. И дело было не только в обещании, которое я дала матери, — когда люди начинают жить отдельно, между ними быстро вырастает какая-то стена, стена отчуждения. Несмотря на то что Виви была нам дочерью и сестрой, сейчас мы принимали ее как гостью, и по всем законам приличия нам следовало дать ей понять, что мы неплохо справляемся и без нее. Таким образом, обитатели этого дома заключили союз, пусть временный и нестойкий, но все равно намного более значимый, чем все внешние родственные отношения и любовь. Уехав из Балбарроу, Виви отказалась от права быть неотъемлемой частью нашей семьи. Теперь она стала всего лишь гостьей, так что всю неделю я драила дом, доводя его до какой-то нереальной чистоты.
После того как они с Артуром приехали, я приготовила суп из кабачков, найденных в кладовой, и притащила за стол родителей — Клайва с чердака, а Мод из библиотеки. Надо было делать вид, что мы настоящая семья.
На мне тяжким грузом лежала ответственность: все должно было пройти гладко. Я помогала Мод скрыть свою тайну, а Виви — обеспечить Артуру теплый прием в нашем доме. Наконец, требовалось временно перенести Клайва из его мира в мир настоящий. Мне казалось, что я режиссирую грандиозное представление. Я защищала всех его участников друг от друга, а некоторых — также и от себя самих.

Артур Моррис оказался пекарем — вернее, он помогал своему отцу вести бизнес по поставкам хлеба в лондонские магазины. Если ничего не знаешь о пекарном деле, говорить на эту тему непросто — как непросто было нам обсуждать новую американскую моду, магазины самообслуживания, о которых нам рассказал Артур.
Впервые Виви упомянула имя Артура месяца за четыре до этого, но тогда я и не думала, что они встречаются «по-взрослому». У Артура были короткие курчавые черные волосы, а на лбу у него виднелись два светлых пятнышка — по-видимому, веснушки-переростки. Когда он улыбался — а улыбался он часто, — на его щеках образовывались ямочки. Его передние зубы слегка перекрывали друг друга. Артур весьма бурно реагировал на все на свете, и складывалось впечатление, что ему очень нравится у нас, — как будто он выиграл в лотерею увлекательное путешествие. Он много говорил — о том, как работают магазины, о повадках торговцев… Я заметила, что Клайв слушает его невнимательно: намного больше его заинтересовали повадки шершня, который уселся на ломоть хлеба рядом с его локтем и неторопливо обходил его по периметру. «Как хорошо, что Артур такой разговорчивый, — подумала я. — Если бы не он, за столом стояло бы неловкое молчание».
Мне пришло в голову, что у нас, в том числе и у Виви, нет практически ничего общего с Артуром. Молодой человек вряд ли когда-нибудь выезжал за пределы города, Виви же поселилась в нем относительно недавно. Артур знал все о продаже товаров повседневного спроса и ничего — о насекомых. Виви мало что было известно о магазинах и многое — о насекомых. Артур был энергичным оптимистом — Виви вечно создавала себе сложности.
Когда я разлила остатки супа по тарелкам, Артур пустился в пространное описание своей пекарни, которая, по его словам, находилась в западном пригороде Лондона, на Вейнскот-роуд. Апатичный до этого Клайв почему-то уцепился за это название, видимо, решив принять более активное участие в застольной беседе.
— Вейнскот? Как интересно! — оживленно произнес он. — Почему же эту дорогу назвали Вейнскот ?
— По правде говоря, понятия не имею, — ответил Артур, наклонив голову с видом человека, который только сейчас понял, что этот вопрос действительно очень интересен.
— Вы не знаете? — недоверчиво переспросил отец. — Работаете в пекарне на Вейнскот-роуд…
— Я не совсем работаю в ней, — вежливо, без малейшего оттенка заносчивости в голосе поправил его Артур. — Я управляю ей.
— Да какая разница! — Клайв отмахнулся от замечания Артура так, словно это была назойливая муха. — Вы управляете пекарней, но так и не удосужились узнать, откуда взялось название дороги, на которой она стоит?
— Папа! — воскликнула Виви.
Но Клайв, не обращая на дочь внимания, вытянул из ее парня обещание, что тот обязательно выяснит происхождение названия этой дороги.
— Видите ли, молодой человек, существует целое семейство молей, носящих это имя, и мне очень хотелось бы узнать, не названа ли дорога в их честь, — или, что более вероятно, не названа ли она в честь некого рода энтомологов, который дал имя полосатым совкам.
Артур с готовностью согласился, что это действительно очень важно и интересно, что всегда следует знать, откуда взялось название улицы, на которой ты работаешь, — однако мне показалось, что он считает это веселой шуткой Клайва.
Тема была закрыта, и я уже приготовилась к периоду неловкого молчания, но тут Виви разрядила обстановку, сделав это весьма элегантно.
— Папа очень умный, правда, Клайв? — спросила она.
— Ну, вообще-то… — с серьезным видом начал отец, явно не уловив игривого сарказма Виви.
— Я хочу сказать, Артур, что одна вещь получается у него особенно хорошо — он замечательно умеет сводить тему любого разговора к молям. Большинству людей кажется невероятно трудным вставить молей в разговор, но Клайв считает, что ими должна заканчиваться чуть ли не каждая беседа — так ведь, папа?
Мы с мамой захихикали, и лишь тогда Клайв понял, что его поддразнивают, и широко улыбнулся. Артур же не сводил с Виви восхищенных глаз.
— Папа, — энергично продолжала Виви, — почему бы тебе не показать Артуру свою коллекцию? Ему это будет очень интересно. — Она повернулась к Артуру. — У Клайва есть мотыльки со всех концов света, и некоторые из них больше твоей ладони.
Я немного расслабилась — похоже, все шло хорошо. Виви взяла ситуацию в свои руки. Она словно привезла с собой свежий воздух, который разом заполнил дом, оживив его и вновь сделав нас семьей.