Человек, ставший Богом: Воскресение

Глава Х
Кнут погонщика и недоразумения

Иисус прожил у Симона три дня. За эти дни новости, впечатления
и предчувствия постоянно множились, словно время убыстряло
свой бег.

Иуда Искариот, обладавший весьма тонким слухом, сообщил, что
раввин вознамерился отправить посланца в Иерусалим, поскольку
он практически лишился принадлежавшей ему синагоги. Однако
несколько человек предприняли попытку отговорить раввина, поскольку,
по их мнению, Иисус был не просто святым человеком, но,
вероятно, Мессией. Тем не менее Иуда полагал, что раввин все-таки
направил надежного человека, чтобы поставить Синедрион в известность
о происходящем.

Путешественники, приехавшие из Тира и Самарии, рассказывали
невероятные истории о кудесниках, правда, истории эти были
весьма путаными. В Тире будто бы появился чужеземец по имени
Менандр, который умел заставлять сухие деревья вновь зеленеть.
В Самарии некого Симона видели в одно и то же время в двух домах,
расположенных довольно далеко один от другого. Говорили
также, будто Симон летал по воздуху.

Охранники Ирода добрались и до Айнон-Салима, где доставили
много неприятностей ученикам Иоканаана, а самому Иоканаану
пригрозили арестом, если он и впредь будет клеветать на тетрарха
и его супругу. Эти угрозы привели Иоканаана в такую ярость, что
он не только не перестал выступать с обличительными проповедями,
но и принялся уличать сбиров в нечестивости. Нескольким
охранникам пришлось спасаться бегством, поскольку они боялись,
что толпа забросает их камнями.

Шпионы Иерусалима, со слов Фомы, распространяли в Галилее
слухи, согласно которым Иисус был незаконнорожденным сыном
римского легионера и одновременно колдуном. Он якобы научился
своему темному ремеслу у парфян, а еще он часто посещал проституток.
Фома высказал предположение, что слухи об этих посещениях
Иисусом проституток зародились, несомненно, в Капернауме,
поскольку его хорошо знали в городе, где наиболее горячими защитниками
Иисуса выступали молодая вдова и женщина, занимавшая
неопределенное положение в обществе.

Наконец путешественник, вернувшийся из Иудеи, поведал, что
ессеи Кумрана и других общин предостерегали всех от знакомства
с Иисусом и Иоканааном, называли их отщепенцами и безумными
мечтателями.

В этот день небо, с утра светлое, постепенно покрылось свинцовыми
тучами, предвещавшими грозу.

Ученики Иисуса сгорали от нетерпения. Они хотели действовать,
а по их разумению действовать означало идти в Иерусалим
и там вступить в бой.

— Совершенно очевидно, — говорил Фома, — что слава о тебе
распространилась по всей стране и что, если ты немедленно не воспользуешься
сложившейся ситуацией, наши враги предпримут
упреждающие действия.

Они сидели под сикомором, росшим на лугу, недалеко от дома
Симона. Козы и овцы спокойно щипали любую траву, какую только
могли найти: люцерну, овес, плевелы, дикий цикорий. Ночью
был дождь. Маленькие облачка, напоминающие кусочки теста для
хлеба, бежали по небу плотными рядами, и поэтому было довольно
прохладно.

Иисус размышлял. Ему явно пытались выкрутить руки. Но кто
этим занимался? Люди или Бог? Мнение Фомы было не лишено
здравого смысла: время действительно поджимало.

Позади них хлопнул ставень. Мария и жена Симона проветривали
кухню. Им приходилось кормить шестнадцать мужчин и столько
же женщин. Если бы Иисус со своими спутниками не получал щедрые
дары в виде зерна, муки, теста, уже выпеченного хлеба, птицы, мяса,
овощей, растительного масла, соли и вина, все в доме неминуемо
голодали бы. Однако никто не мог надеяться, да и не надеялся, что
подобные дары будут и впредь сыпаться как из рога изобилия. Обитатели
Капернаума тоже ждали от Иисуса решительных действий.

Фома догадался, о чем думал его учитель.

— В каком-то смысле, — сказал Фома, — ты военачальник, призванный
Господом. Иоканаан бессилен что-либо сделать.
— Если бы ты не был небесным военачальником, — подхватил
Симон Зилот, — разве тебе удалось бы нас завербовать?
— Вероятно, у тебя особое предназначение, — высказал предположение
Иоанн.
— У тебя появился соперник, Фома, — рассмеялся Иисус. — Он
много знает, хотя и не учился, и отвечает на вопросы, которые ты
никогда не задавал.
— Да, — согласился Фома. — Он очень умен! Особое предназначение!
Мне стоило бы об этом подумать! Наверное, у тебя действительно
особое предназначение!
Время шло.
— Хорошо, — сказал Иисус. — Мы пойдем в Иерусалим.
— Когда? — спросил Иоанн.
— Завтра.

Было решено, что Мария останется в Капернауме. Пятнадцать
мужчин отправились в дорогу, взяв с собой шесть мулов. Неделю
спустя они вошли в Иерусалим через Овечьи ворота.

— Завтра же, — сказал Иоанн, — они должны узнать о нашем
приходе.

И Иисус в очередной раз убедился, что Иоанн, хотя и был самым
молодым из учеников, оказывал на него наибольшее влияние.
Иоанн казался прозрачным, как вода, и одновременно крепким,
как вино.

Ранним утром они двинулись в путь. На Паперти язычников уже
собралась толпа, мешавшая пройти стадам баранов, овец и ягнят,
а также многочисленным торговцам, которые несли на головах
клетки с голубями и кувшины с вином. Настоящий базар. Бараны,
овцы и ягнята блеяли, голуби ворковали, люди переругивались.
Слева и справа расположились менялы и торговцы ладаном и миррой,
свежими плодами и прохладительными напитками. Справа же,
сразу у входа на Паперть женщин, находилась лавка, где продавали
древесину. Несомненно, именно в эту лавку отец Иисуса поставлял
некогда дуб из Киликии и кедр с Ливанских гор. Вдруг раздались
негодующие крики. Меняла горячо доказывал клиенту, что должен
получить свою долю со сделки.

— Это мое ремесло! — кричал меняла. — Иначе на что я буду
жить?

Клиент же настаивал, что это ростовщичество. Иисус подошел
к одному из торговцев и велел тому убираться.

— Что?! — возмутился меняла. — Да кто ты такой?
— Ты слышал, что я сказал. Покинь Храм!

Четырнадцать мужчин сгрудились позади Иисуса. Торговец решил,
что это обыкновенные зеваки. Внезапно Иисус вырвал из рук
торговца скотом кнут, сделанный из нескольких толстых узловатых
веревок. Кнут тут же взлетел высоко в воздух и опустился на грудь
торговца, сразу же упавшего навзничь. Еще один взмах — и кнут
обрушился на клетки с голубями, стоявшие друг на друге. Клетки
попадали и разломались.

— На помощь! — закричал меняла.
— На помощь! — вторили ему торговцы.

Голуби улетели. Кнут опустился на спины овцы и двух ягнят, и те
во всю прыть помчались по паперти. Иисус подошел к следующему
торговцу, крепкому весельчаку, смело бросившемуся ему навстречу
и тут же получившему кнутом по лицу. Торговец попытался
схватить Иисуса, но кнут вновь ударил его. По лицу торговца текла
кровь, однако он сумел схватить одну из узловатых веревок и так
сильно дернул за нее, что Иисус потерял равновесие. Другой рукой
торговец нанес своему обидчику мощный удар. Симон, Иоанн
и другие ученики схватили мужчину. Иисусу удалось высвободить
из его рук веревку, и он больно ударил по спине торговца, который
нагнулся, чтобы собрать валявшиеся на земле товар и деньги. Торговец
мгновенно превратился в четвероногое животное, решившее,
что лучше, несмотря на плотную толпу, спастись бегством. Другие
торговцы бросились Иисусу наперерез, держа в руках палки, но
кнут неумолимо выбивал палки, падавшие наземь, и хлестал по
лицам и шеям нападавших. Женщины и дети, находившиеся в толпе,
кричали от страха. На их крики прибежали два левита. Но Иисус,
в несколько прыжков преодолев расстояние до лотков менял,
расшвыривал, непрерывно стегая кнутом, их имущество. Монеты
покатились по земле. Иаков ударил столиком по голове одного из
менял. Столешница сломалась, а железный обод повис на шее менялы,
словно позорный ошейник. Нафанаил и Варфоломей дрались
с другими торговцами и яростно таскали их за вороты. Овцы испуганно
блеяли. Суматоха достигла кульминации, когда неожиданно
раздался звонкий голос Иисуса:
— Здесь дом Господа! А вы превратили его в разбойничий притон!

Люди окружили Иисуса, в то время как торговцы стремглав
удирали через Никаноровы ворота, где обычно левиты распевали
псалмы. На верхних ступенях собрались священники и левиты,
с угрюмым видом взиравшие на происходящее. Один из левитов
спустился по ступенькам и направился к Иисусу, вокруг которого
образовался кружок.

— Это Искупитель! — кричали одни.
— Да, это Мессия! — кричали другие.

Левит обвел взглядом толпу, оценивая ситуацию. Он слышал
крики людей, требующих покончить со всеми этими торговцами
и менялами, которых они называли ворами.

— Кто ты такой? — спросил левит у Иисуса. — Кто дал тебе
право нарушать покой в этом святом месте?
— Бог — наш общий Отец, и у меня есть столько же прав, сколько
у любого другого человека, который верит в Него, помешать
превратить Его дом в пристанище торговцев.
— Это не твой дом. Он доверен священникам, и они заботятся
о нем.
— Если священники позволяют превращать Дом Бога в базар,
значит, этот дом можно разрушить. Достаточно трех дней, чтобы
воссоздать его в сердцах людей.

По толпе прокатился гул. Эти слова вызвали у всех недоумение.

— Легко сказать! — откликнулся левит. — Однако этот Храм
строили сорок шесть лет. И ты хочешь воссоздать его за три дня?
Иисус покачал головой.
— Он Искупитель, которого мы ждем! — вновь закричали люди.
Левит пожал плечами. У Никаноровых ворот застыли охранники,
готовые по первому же сигналу левита арестовать Иисуса и пришедших
с ним людей.
— Этот человек послан нам Богом! — крикнул какой-то старик,
приближаясь к левиту. — Негоже, чтобы торговцы извлекали выгоду
из набожности народа!
— Вы, священники, находите пристойным то, что здесь нас заставляют
платить за пару голубей в три раза дороже, чем они стоят
на городском базаре! — поддержал старика какой-то мужчина.
Подошли другие левиты. Несколько десятков человек кричали,
выражая поддержку Иисусу. Они негодовали по поводу того, что
священники выступают сообщниками воров, что менялы наживаются
на верующих… Левитам стало не по себе среди враждебно
настроенной толпы. Левит, пришедший первым, сказал, обращаясь
к Иисусу:
— Таким способом проблему не решить!

И левит медленно направился к Никаноровым воротам. Немного
поколебавшись, другие левиты двинулись следом.

— Начнем с того, что эта проблема не должна была возникнуть!
— закричал вдогонку Иисус.

Левит, обернувшись, пообещал, что они еще встретятся.

— Неужели ты Мессия? — твердили люди, окружившие Иисуса.
Мужчина, державший за лапки пару голубей, дергал Иисуса за
рукав.
— Только Господь знает, кто его помазанник, — отвечал Иисус.
— Вся страна ждет тебя со времен Иезекииля! — сказал мужчина.
— Да благословен будет этот день!

Толпа подхватила благословение.

— При чем тут Иезекииль? — спросил Иисус, с беспокойством
поглядывая в сторону охранников, по-прежнему стоявших около
Никаноровых ворот.
— «Под конец же царства их…», — начал мужчина. — Разве ты
не знаешь этих слов? «Под конец же царства их, когда отступники
исполнят меру беззаконий своих, восстанет царь, наглый и искусный
в коварстве…»
— Это из Книги пророка Даниила, — откликнулся Иисус. — Но
я не искусен в коварстве. В этих стихах речь не идет о каком-либо
ином могуществе, кроме могущества Бога.
— Да, да, — согласился мужчина, хватаясь за складку платья
Иисуса.

Он потер материал между большим и указательным пальцами,
а затем улыбнулся.

— Это лен, не правда ли? Помнишь ли ты человека, одетого
в льняное платье, — это из Книги Иезекииля? Этот человек ставит
отметину на чело людей, оплакивающих ужасы, которые творятся
в стране, и гнев Господень обходит их стороной.
— Я помню, — ответил Иисус в тот момент, когда Фома сделал
ему знак, что лучше уйти.
— Поставь мне отметину на чело, — продолжал настаивать
мужчина.

Иисус коснулся лба мужчины большим пальцем. Лицо мужчины
преобразилось, он задрожал всем телом и закричал:
— Какое ощущение! В тебе скрыта священная власть!
— Поставь мне отметину!
— И мне!
— И мне!

Но Фома шепнул Иисусу на ухо, что здесь не синагога Капернаума
и что в Иерусалиме очень сильна охрана, которая ждет лишь
приказания вмешаться. Иисус согласился с доводами Фомы и поспешил
скрыться вместе со своими учениками. Пятнадцать человек
прошли через ближайшие ворота, то есть Ворота Песней, и, по
предложению Фомы, покинули Иерусалим как можно быстрее через
Золотые ворота. Они спустились по склону, ведущему к Кедрону,
перешли его там, где это было проще сделать, и пошли вдоль
Гефсиманского сада. По дороге Иисус спросил у Иуды Искариота,
которого осенила идея укрыться в Вифании, поскольку у него там
были надежные друзья, можно ли по-прежнему полагаться на этих
друзей. Иуда гневно запротестовал: он пришел в Иерусалим, подвергая
свою жизнь серьезной опасности, поскольку его ищут три
охранных отряда Иудеи, так что он знает, о чем говорит. Друзья,
о которых он упоминал, были теми самыми братьями, что в свое
время прятали его, а также Симона Зилота. Иисус поискал глазами
Симона Зилота, но ему сказали, что тот остался в Иерусалиме,
чтобы повидаться с друзьями.

«Конечно, зелотами, — подумал Иисус. — Сейчас все зелоты
Иудеи, несомненно, упиваются от радости».

Рано или поздно придется ясно дать понять, что он, Иисус,
не зелот. Щеки Иоанна зарделись от возбуждения.

— Прекрасный день! — сказал Иоанн.
Но поскольку Иисус ничего не ответил, а только улыбнулся,
Иоанн повторил:
— Ну разве сегодня не прекрасный день?
— Почему? — спросил Иисус.
— Потому что слова быстро забываются, когда они не подкреплены
действиями. Сейчас все стало понятно.
— Что стало понятно?
— Что у людей Храма нет ни чести, ни совести. Сейчас любой
это скажет.

Все это Иоанн говорил задыхаясь, поскольку они шли очень
быстро.

— Я хотел сделать то, что сделал сегодня, с момента своего
первого посещения Храма, — сказал Иисус.
— И теперь у тебя есть власть делать это!

Иисус на какое-то время задумался над смыслом слова «власть».
Безусловно, власть у него есть, но он не знает, кто его наделил ею.
Он остановился. Все остальные тоже остановились.

— Не ждите, — строго заговорил Иисус, — что мы и впредь
будем прибегать к насильственным действиям, как это было сегодня.

Порыв ветра обрушился на дорогу, поднял пыль и увлек ее за
собой танцевать на полях.

— То, что мы должны сделать, выходит за рамки Храма и Иерусалима,
— добавил Иисус.

Конечно, они растерялись. Вороны низко летают, зловеще
каркая. Дела быстро делаются, но нельзя давать волю своим
чувствам.

Наконец они пришли. Иисуса встречали радостно. Конечно,
зелоты принимали его за своего. Иисус предпочел хранить молчание.
Все были разочарованы, поскольку ждали, что услышат рассказ
со множеством завораживающих подробностей о разгроме базара
в Храме и последовавшей за этим суматохе. Но ничего подобного!
Правда, Иуда Искариот, Варфоломей, Иоанн и Иаков доверительно
поведали о случившемся, не скупясь на выражения вроде «святой
день!». Они сели за стол, то есть на земляной пол в маленьком домике,
очень маленьком домике, и поужинали пшеничной похлебкой,
куда покрошили немного мяса. Многие то и дело исподтишка
бросали на Иисуса робкие взгляды. Неужели он не мог хотя бы немного
воодушевить своих солдат? Ведь они ничего плохого не сделали…

Вдруг раздался стук в дверь: пришел Симон Зилот вместе
с какой-то женщиной. С женщиной! Позади них стоял мужчина,
небедный мужчина, если судить по его накидке из блестящей шер
сти, тщательно подстриженной и умащенной бороде, сандалиям
с серебряными пряжками, но главное — по осанке. Но женщина!

— Я взял на себя смелость, — сказал Симон Зилот, закрывая
дверь, — привести с собой двух человек, которые хотят встретиться
с нашим учителем. Это Никодим, член Синедриона, и Марфа,
сестра мужчины, который хорошо известен в Вифании, Лазаря.
Член Синедриона! Все застыли от ужаса, судорожно сжимая
чаши. Иисус встал. Никодим подошел к нему с достоинством, но
также выказывая уважение. Женщина опустилась на колени у ног
Иисуса, схватила его правую руку и поцеловала ее. Иисус помог ей
подняться. Волнение придало женщине красоты; цвет лица у нее
стал более нежным, движения — гармоничными, появился блеск
в глазах.
— Не беспокойся, прошу тебя, — сказал Никодим, — я пришел
сюда в поисках правды, а не как союзник твоих врагов.
— Я боюсь лишь Господа, — ответил Иисус.
— К нам хотел присоединиться еще один человек, — продолжал
Никодим, — поскольку он почти склонен полагать, что знал тебя,
когда ты был совсем юным. Это тоже член нашего собрания, Иосиф
Аримафейский.
— Он стал бы здесь желанным гостем, — сказал Иисус. — Почему
он не пришел?
— Он полагает, что два члена Синедриона, покидающие вместе
город, могут вызвать нездоровое любопытство.
— Я была в Храме, — вмешалась Марфа, — и вдруг… Вдруг —
свет!

Старший из хозяев пригласил вновь пришедших разделить со
всеми трапезу. Марфа сказала, что она присоединится к женщинам.
После похлебки принесли салат из цикория и лука, затем мягкий
сыр и маслины. Иисус усадил Никодима по правую руку от себя.
Ученики забыли о постигшем их разочаровании. Они не переставали
удивляться: член Синедриона в доме зелотов! И это после
того, что произошло в Храме! Они даже боялись жевать из страха
упустить хотя бы одно слово из разговора Никодима и Иисуса.

— Я пришел повидаться с тобой, — говорил тем временем Никодим,
— поскольку все, кто еще сохранил надежду в этой стране,
связывают ее с твоим появлением. Множество людей надеются, что
ты коренным образом изменишь их судьбу. Другие же боятся, что
ты этого не сделаешь.

Никодим уже поел, но из уважения к хозяевам отрезал кусочек
сыра, положил его на ломоть хлеба и, таким образом, съел хлеб
зелотов.

— Я могу предположить, что многие члены нашего Синедриона
не одобряют твоих действий, но я, будучи в Синедрионе представителем
самого значительного сословия страны, хочу тебе сказать,
что одобряю их. Я искренне выступаю против того, чтобы торговцы
и менялы занимались своим ремеслом на территории нашего
Святого Дома.

Все присутствующие сразу же перестали жевать.

— Тогда почему же ты не предпринял никаких мер, чтобы положить
этому конец? — спросил Иисус.
— Я и те мои коллеги, которые расположены это сделать, составляют
в Синедрионе меньшинство. Принимая во внимание, что все
решения принимаются большинством голосов, мы неизбежно обречены
на поражение. А если мы потерпим поражение, мы потеряем
власть, благодаря которой можем решать некоторые запутанные
дела. И тогда это стало бы поражением очень многих людей.
— Как же может работать здоровый член, если организм разлагается?
— спросил Иисус.
— Как здоровый член разлагающегося организма, — с легкой
улыбкой ответил Никодим. — Иногда хорошо, иногда плохо. Теперь
я хочу спросить, что ты намерен делать. Собираешься ли ты свергнуть
религиозную власть в Иерусалиме?

Лицо Фомы стало неузнаваемым, настолько гримаса недовольства
исказила его черты. Все остальные буквально окаменели.

— Смогу ли я? — спросил удивленный Иисус.
— Да, ты сможешь. Многие священники присоединятся к восстанию
против Анны и его приспешников.
— А потом? — спросил Иисус.

Из горла Иоанна вырвался странный звук, похожий на приглушенное
«а-а-а!».

— Потом ты мог бы объяснить римлянам, что, поскольку это
вопросы религии, это дело иудеев, следовательно, оно не касается
их и что в интересах римлян, чтобы народ уважал духовенство.
Полагаю, это не вызовет никаких проблем в отношениях с Римом.
— Ты говоришь от своего имени или же тебя направила ко мне
одна из партий в Синедрионе?
— Здесь я говорю от своего собственного имени, но я не сотрясаю
воздух впустую. Полагаю, многие мои собратья придерживаются
такого же мнения.
— А кто станет первосвященником, следящим за порядком? —
задал следующий вопрос Иисус.
— Полагаю, ты, — ответил Никодим, пристально глядя Иисусу
в глаза.

Никодим был, конечно, политиком, но политиком честным. Его
взгляд был холодным, но прямым.

Казалось, в рот Симона мог бы залететь целый легион мух.
Лицо Иисуса стало безжизненным. Если напряжение не спадет,
жизнь покинет и Симона, старшего из учеников.

— Если ты, Никодим, пришел, чтобы встретиться с будущим
первосвященником, то ты допустил грубую ошибку, хотя мне
и не хочется огорчать тебя. Если бы даже Синедрион в полном составе
сопровождал тебя, намереваясь предложить мне престол
первосвященника, я бы все равно отказался. Есть вещи, которые
ускользнули от твоего понимания.
— Какие же? — спросил Никодим.
— Необходимо изменить сердца всех священников Храма, но
это не в моих силах. Плевелы заполонили поля. Иоканаан и ессеи
знали об этом, но они ждали, что небесный огонь уничтожит последний
урожай. И пусть это был не последний урожай, его все
равно следовало сжечь.
— Их можно переубедить, — сказал Никодим.
— Все изречения Книг не сумели переубедить их, — возразил
Иисус. — А я нахожусь по другую сторону. Я не принадлежу этому
миру.

Никодим заволновался.

— Ты только что ел зерно и мясо, жевал сыр, маслины и хлеб. Ты
не привидение и не находишься, по крайней мере, по ту сторону
пищи. А несколько часов назад ты отхлестал торговцев и менял
в Храме, и это тоже не было чем-то нематериальным. Я слышал звуки
ударов, видел разбитые столы и разбросанные монеты. А сейчас
ты мне говоришь, что находишься по ту сторону всего происшедшего
и не принадлежишь этому миру. Я перестал что-либо понимать.
Если в твоих поступках и в поступках твоих учеников есть логика,
ты обязан взять власть в Иерусалиме в свои руки.

Иисус прислонился спиной к стене. Прикрыв глаза, он пристально
следил за своими учениками. Он прекрасно понимал, о чем они
думали: это наш герой или нет? Станет ли он освободителем? Если
нет, то тогда кем? Что это за мир, о котором он говорил? Только на
устах Фомы играла слабая улыбка. Только один Фома, несомненно,
понял Иисуса.

— Вот ты построил дом, — мягко заговорил Иисус. — Через
несколько лет он обязательно начнет разрушаться. Стропила обветшают
и покроются плесенью, дожди смоют штукатурку, гвозди
проржавеют. Но дом, который ты возвел в своем сердце, никогда
не разрушится. Дом в твоем сердце — это Вечный Храм. Пусть
другие по примеру римлян занимаются каменными храмами, а мне
позволь построить Вечный Храм в сердцах людей. Я отнюдь не преемник
первосвященника.

Иоанн разразился рыданиями.

— И все же мы нуждаемся в главе каменного храма, — тихо произнес
Никодим.
— О, да! Разумеется, Никодим, вы нуждаетесь в таком главе! Но
вам нужен тот, кто придет на смену другому! У вас возникает потребность
в одном из Иисусов каждые десять лет! Потому что, как
ты сам понимаешь, когда кто-нибудь начинает отливать дух в материальной
форме, сразу же, как та плесень, о которой я говорил,
начинают возникать недоразумения. Преврати слово Божье в законы,
как это сделали фарисеи, и ты сразу же вступишь в лабиринт
бесконечных толкований. И отныне это уже не слово Божье, а совершенно
другая система человеческих законов. Поиски Божественной
истины в этих законах становятся таким же безнадежным
делом, как попытки определить подлинную длину локтя, о чем
говорил Иезекииль.

Иисус устал и поэтому на какое-то время замолчал.

— Первый Храм, — продолжал Иисус, отдышавшись, — был
построен в неведении и разрушен в соперничестве. Он должен
остаться как воспоминание. Строить храм для Бога — просто абсурд!
Вся нелепица этого заключена в нескольких фразах: «Послушай,
Господи, мы построим для Тебя дворец, чтобы Ты оставался
там и чтобы Ты не думал о том, чем мы занимаемся снаружи. Мы
станем приносить Тебе пожертвования, только позволь нам вести
снаружи свои дела так, как мы сами того пожелаем». Разве ты не по
нимаешь, Никодим, что это значит нанести Ему оскорбление?! Вся
Вселенная — Его Храм! А этот, каменный, храм смешон. Там вершат
власть люди, а власть развращает. Значит, это развращенные люди.
Предложить мне занять место первосвященника, особенно если за
ним присматривают римляне, — это все равно что возвести меня
на прогнивший престол. Я этого не хочу!

Интонация, с какой были произнесены последние слова Иисуса,
свидетельствовала о том, что высказанное мнение окончательное.
Ученики шумно дышали, прочищали горло, размахивали руками,
переминались с ноги на ногу, почесывали спины.

— Тебя послушать, так твоя победа, какой бы она ни была, означает
конец Закона! — воскликнул Никодим.
— Нет, Никодим, — возразил Фома, — это означало бы начало
Закона!

Они допили вино.

— Мне не раз говорили, что тебя обучали ессеи, — сказал Никодим
потухшим голосом. — Я этому не придавал особого значения…
Для вас мир разделен на два царства, на материю и дух… И ты
не заботишься о материи!

Все выглядели раздосадованными. И Иисус тоже. Ессей! Именно
ессей! Почему не грек-гностик?

— Ты заблуждаешься, — отозвался Иисус, — я не ессей. Да знаешь
ли ты ессеев? Их представления о Законе втиснуты в настолько узкие
рамки, что они не осмеливаются мочиться в субботу! Они настолько
отточили свое определение Закона, что забыли, что такое жизнь! Они
ждут не только смерти, но и гибели всего мира! Неужели ты веришь,
что Господу есть дело до того, мочатся иудеи в субботу или нет?
Неужели ты веришь, что я тоже полагаю, что Бог призовет своих
созданий лишь после того, как они откажутся от жизни?

Иисус тяжело вздохнул.

— И что ты собираешься делать? — помолчав, спросил Никодим.
— Что собирается делать Мессия?
— Мы разрушим видимые и невидимые здания, которые построили
иудеи, чтобы затемнить свет Божий. Мы омоем тела и души,
мы очистим глаза от коросты дурных сновидений, прочистим
уши, заткнутые воском пустых слов, — омоем людей, загрязненных
нечестивостью прошлого. И мы создадим народ, более великий,
чем народ пяти провинций.
Не понимаю, — тихо произнес Никодим. — Как ты все это
сделаешь?
— Ты, один из правителей Израиля, ты не понимаешь? Если ты
не разумеешь, что я намереваюсь совершить на Земле, что произойдет
с тобой, когда я заговорю о небесных вещах?
— О каких еще небесных вещах?
— Помоги верующему освободиться от себя самого, и ты вновь
найдешь в нем отражение его Создателя! Научи его жизни, и ты
ступишь на ступеньку лестницы Иакова! Открой ему глаза, и он
увидит вечный свет! И тогда Земля перестанет быть тем, чем она
была, а человек вновь станет Сыном Божьим!

Никодим казался растерянным.

— Что это за доктрина? — прошептал он в тот момент, когда
вошли женщины, чтобы убрать со стола.

Марфа взяла тарелку Иисуса и запричитала:
— Господи, сжалься над нами! Я предвижу ужасное недоразумение!

И она опустилась на колени, склонила голову и заплакала, не выпуская
тарелку из рук.
— Да, Марфа, — откликнулся Иисус, гладя ее по голове. — Ты
права, похоже, возникло недоразумение.

И Иисус обвел взглядом всех присутствующих, сокрушенно качая
головой.

Глава ХI

Меч человеческий

В ту ночь в доме в Вифании Иисусу никак не удавалось уснуть,
хотя его уложили на один из трех свободных матрасов в отдельной
комнате. Однако дверь плотно не закрывалась, и поэтому Иисус
через щель отчетливо слышал, как храпели его четырнадцать
учеников и другие обитатели дома, спавшие в большой комнате,
там, где все они ужинали. Иисус попытался прочитать молитву, но
у него ничего не получилось. Тогда он открыл створку окна, находившегося
прямо над его постелью, и холодный воздух вошел,
словно бедняк, которого великодушно допустили за стол в конце
трапезы. Комната сразу же наполнилась звуками, шелестом, царапаньем,
уханьем, завыванием — словами языка, не предназначенного
для понимания человеком. Иисус встал и вышел в комнату,
где спали ученики, комнату, согретую теплом, исходившим от их
тел. Здесь до сих пор пахло молотым кориандром, который добавляют
в соль для возбуждения аппетита. Теперь к пряному аромату
примешивался запах пота. Темные фигуры, завернутые в накидки,
лежа на полу, напоминали ночной пейзаж — объятые мраком горы
и долины, такие, какими их видит, несомненно, сова, пролетающая
над спящей Иудеей. Иисус споткнулся об один из холмов: кто это?
Он нагнулся и узнал Иоанна, рука которого лежала на полу рас—
крытой ладонью вверх. Иисуса охватило желание положить в нее
подарок, который Иоанн обнаружил бы, проснувшись. Но Иисус
не мог преподнести своему последователю никакого подарка, кроме
пожелания дожить до седых волос, чтобы понять! Иисус добрался
до входной двери, отодвинул засов и вышел в светлую ночь.
Ему чудилось, что он слышит, как шепчутся звезды. Какой-то неясный
шум заставил Иисуса повернуть голову. Это была лисица,
вероятно, лежавшая на пороге в надежде немного согреться или
чем-нибудь поживиться. Он согнал животное. Лисица остановилась
в трех шагах от Иисуса, нисколько не испугавшись, и, водя
носом вверх и вниз, принюхивалась. Да, в воздухе носилось слишком
много вопросов. Иисус улыбнулся и пошел своей дорогой.
Обернувшись, он увидел, что животное село. Лисица была еще
очень молодой.

Иисус вышел на дорогу, ведущую в Иерусалим. Он поднялся
на холм, который все называли Елеонской горой, и за полчаса быстрой
ходьбы добрался до его подножия. Иисус не испытывал ни
малейшей потребности идти дальше. Эти сучковатые, но щедрые
на тень и стойкие деревья действовали на него умиротворяюще.
Иисус прислонился к нижней ветви и постоял, восстанавливая
дыхание. Мысли прояснились, и он понял причину своей бессонницы!
Ложь, все было ложью! Люди превращали его слова и поступки
в то, что он никогда не стремился ни делать, ни говорить.
Вот, например, Никодим. Как ему хотелось, чтобы Иисус и его
ученики взяли Храм штурмом и выгнали оттуда первосвященника!
Конечно, Никодим хороший, добрый человек. И он искренне надеялся,
что в один прекрасный день увидит Иисуса в одеянии первосвященника!
Но что будет потом? Хорошо, Иисус закроет этот
ненавистный базар и заменит нескольких священников. А потом
все пойдет своим чередом. Все снова будут прибегать к лести, которая
постепенно будет становиться все изощреннее, и это неизбежно
вызовет бесстыдные злоупотребления, откровенное кумовство.
И кем будет человек, надевший кидар Анны? Скорей всего,
плохим актером или отъявленным негодяем. Почему такие умудренные
жизненным опытом люди, как Никодим, бывают столь
неосмотрительными? Неужели они могут полагать, что римляне
останутся пассивными зрителями? «Это всего лишь внутреннее,
религиозное дело, всадники. Ничего особенного, что могло бы вызвать
у вас беспокойство. Это всего лишь семейные ссоры, распри
между иудеями». «Да что вы такое говорите? Неужели вы полагаете,
что мы не знаем этого человека, провозгласившего себя первосвященником?
Вы называете его Мессией. Неужели вы полагаете,
что нам неведомо, что означает для вас Мессия? Это царь! Разве
мы можем сидеть сложа руки, когда вы собираетесь избрать царя
римских провинций? Что должны думать тетрарх, этнарх и римские
наместники? Что все это значит? У вас есть время до завтрашнего
дня, чтобы восстановить Анну на его престоле! Нам Мессия не нужен!
» Иисус пожал плечами. Однако пока его ученики разделяли
чаяния Никодима. Им требовался герой. Давид, Соломон, Иисус
Навин, Александр иудеев! А также пророк — Неемия, Исаия, Иезекииль,
все в одном лице! Они не желали слушать никаких объяснений
и оставались глухими, когда Иисус пытался им растолковать,
что не собирается возглавлять восстание против римлян.
Если они его покинут, Иисус останется один, но если они будут
с ним, он превратится в заложника! Впрочем, он уже давно стал
заложником. Теперь он более одинок, чем когда был один! Пройдет
совсем немного времени, и они в своем непреклонном упрямстве
вновь попытаются навязать ему роль ягненка. Ягненок, нет, скорее
агнец, предназначенный для принесения в жертву. Иисус вздрогнул
всем телом. Взбалмошные, слепые, они неумолимо подталкивали
его к бездне! А он хотел жить! Ему следовало избавиться от них на
какое-то время, чтобы иметь возможность свободно дышать и говорить.
Неужели Иисус так и не смог донести до них свои мысли?

Он представил себе их: толстяка Симона, охваченного праведным
негодованием, настоящего галилеянина, до которого не доходили
иудейские тонкости, обуреваемого ненавистью к духовенству; похожего
на обезьяну Фому, наполовину азиата, чье мировоззрение
сформировано греками, стремящегося познать недоступное, любознательного,
скептически настроенного и даже немного циничного;
Иуду Искариота, закрытого, охваченного неясным беспокойством,
этого солдафона в шкуре зелота, достаточно умного, чтобы
не понимать, что зелоты ничего не добьются, но все же не слишком
проницательного, чтобы догадаться, что он, Иисус, хочет вырваться
из тесного круга иудейских проблем; Андрея, бледную копию
своего брата Симона; Симона из Иудеи, грубоватого, не понявшего
урока неудачного восстания. Он мысленно видел других — совсем
юного Иакова, Нафанаила, Варфоломея, Варнаву, Фаддея, молодых
искателей приключений, которым не терпелось принять участие в
эпопее! За исключением Фомы, догадывались ли они о целях, поставленных
перед собой Иисусом? Научить людей ощущать присутствие
Бога каждое мгновение, независимо от установлений,
обычаев и Книг, влияния духовенства, священников и Храма. Неужели
они этого не поняли? Не шли ли они за воображаемым человеком?

Иисус дотронулся до ветви оливкового дерева. Возможно,
они это поняли, но не хотели отказываться от внешних проявлений
религиозности, поскольку боялись, что тогда они перестанут быть
иудеями. И ради встречи с Богом они должны были утратить свою
идентичность, отречься от своих предков, традиций, привычек
и пороков? Разумеется, у них существовали веские причины, чтобы
бояться. Отречься от всего этого ради чего? На самом деле они
хотели не разрушить Храм, а завладеть им. Если разрушить Храм,
им негде будет укрыться. Да, Ирод Великий был хитрым царем!
Ирод понял, что, построив Храм и установив свою власть и над
ним, он вернет иудеям Потерянный Дом и распространит и на них
свою власть. Но встретиться с Богом вне земных пределов… Никодим
хорошо понял главное: «…Мне говорили, что тебя обучали
ессеи». И это не было ложью, хотя Иисус и испытывал неподдельное
отвращение к слишком ограниченным взглядам ессеев. Ессеи
искали в Кумране прямую дорогу к Богу, однако они были не способны
преступить букву религиозного закона и заточили себя
между строк Книг, уточняя до бесконечности предписания Бога,
который становился все более далеким по мере того, как они Его
описывали… Иисус поднял глаза, и темное небо пробудило в нем
сладостное чувство доверия к миллионам бдительных глаз Господа.
Раньше Иисус молился столь истово, что забывал в такие минуты
о своем теле. Но такое с ним давно уже не случалось, поскольку
теперь Иисус верил, что Бог не требует самоуничтожения в молитвенном
огне. А еще он был уверен, что сверхчеловеческие усилия,
направленные на изменения своего естества, сродни спесивому
высокомерию. Иисус был человеком, и Бог оказывался рядом с ним
всякий раз, когда он взывал к Нему о помощи. Более того, он заметил,
что эти истовые молитвы обособляли его, отделяли от внешнего
мира. Человек, увидевший Свет, не желает об этом говорить.
Он довольствуется тем, что знает о существовании света. И тогда
он погружается в эгоистическую безмятежность, как люди из Кумрана,
и Свет поддерживает только его одного. Именно это происходило
с Иисусом в годы, проведенные им в Кумране.

— О Господи, Отец мой! — прошептал Иисус. Отныне он молился
тихо, почти неслышно. — Господи, позволь мне жить ради Тебя,
— сказал он.

Теперь Иисусу требовалось сбить с толку и своих друзей, и своих
врагов. Он больше не пойдет в Храм. Было бы глупо позволить
арестовать себя и бросить в тюрьму, он мог и погибнуть. Иисус
совершил ошибку, избив торговцев. Ему следовало бы отхлестать
их покровителя, Анну! Иисусу повезло — он избежал всех опасностей,
подстерегавших его в Храме. Но сейчас он станет таким же
хитрым, как и его враги. Ему необходимо выиграть время. Иисус
пустился в путь и добрался до склона Елеонской горы, господствовавшей
над Иерусалимом, толстой проститутки, которая томно
дремала на холмах. Вид этого забывшегося сном Левиафана женского
пола вызвал у Иисуса прилив сил. Его сердце наполнилось
гневом, едва он вспомнил, как пророки обличали этот город. «Слушайте
же это, главы дома Иаковлева и князья дома Израилева», —
распевал старый Иосиф, и его сын сейчас словно вторил ему, сохраняя
те же интонации: «Гнушающиеся правосудием и искривляющие
все прямое, созидающие Сион кровью и Иерусалим неправдою!»
«Посему за вас Сион распахан будет, как поле, и Иерусалим
сделается грудою развалин, и гора Дома сего будет лесистым холмом
», — прошептал Иисус последний стих.

Читали ли они предсказания пророков, эти люди, спящие сейчас
в Вифании, живыми пожираемые снами? А все прочие, утонувшие
в ночи Израиля? Несомненно, нет. Впрочем, что им дало бы чтение
Книг Пророков? Тогда они почувствовали бы себя совсем жалкими
и уповали бы на те же представления о мире и справедливости
в Земле обетованной. Иисус вздохнул. Они не знали, что земли
меда и молока расцветают лишь весной. Вечные мед и молоко текут
лишь с небес. Здесь, внизу, молоко пили змеи, а на мед слетались
мухи Демона!

— О Господи! — вскричал Иисус в ночи.

Его сердце преисполнилось радостью и вознеслось ввысь, возникло
знакомое ощущение — мурашки побежали по пальцам ног,
ноги стали легче… А затем хаос, тьма, тяжесть и страх! Иисус упал
на колени. Его полет внезапно прервался. Тревога охватила душу
и принялась топтать ее. Что, почему? Иисус вспомнил, что теперь
он не один. Все остальные! Мертвые! Это время страданий, растекавшееся
сейчас в окружающем пространстве, словно море черв
вей, поглощавшее свет, эта вечно гниющая плоть, былые слова
любви, давно превратившиеся в бульканье, эта ядовитая масса,
корчившаяся от мучений внутренностей, этот зловонный слой,
который некогда он так легко преодолевал, едва различая жалобный
свист и непристойный шепот! Иисус содрогнулся от ужаса при
соприкосновении со злом и в то же время проникся состраданием.
Он задрожал. Господи, спаси Демона, спаси Твоих падших служителей,
Господи! И тем не менее Иисус знал, что Демон и его свита
исчезнут лишь при уничтожении всего. Конец должен был наступить
во имя любви! Когда всполохи света упадут с неба, всякая
материя будет уничтожена, а поскольку больше не станет дерева,
сжигаемого ради зла, исчезнет и само зло…

Иисус задыхался, по-прежнему стоя на коленях, и жадно хватал
ртом воздух. Конец! Только Господь знал, когда его предписать. Но
Иисус, равно как и все Его служители, должен был поторопить этот
Конец. Взгляд Иисуса упал на Иерусалим, Проститутку, возлегавшую
на нечестивом ложе, Шарлаховую Женщину, источник отравленных
ручьев, которые текли по всему Израилю. Легкий ветерок
освежил его лицо. Безумцы! Они хотели заставить его жениться на
Иерусалиме и прославлять Господа в оскверненном доме! Богохульная
свадьба с Левиафаном! И в то же время они верили, будто
он Мессия! Посланец Бога в сговоре против своего Повелителя!

Ненависть придала Иисусу сил. Он запел:
— Мое сердце твердо, о Господи, мое сердце твердо!

Затем он разуверился в своей ненависти. Как же можно ненавидеть
во имя Господа?! Смятение, охватившее Иисуса, окончательно
лишило его сил. Он опустил голову и упал на землю. Слезы
принесли бы ему облегчение, но он не смог заплакать.
Так, в хаосе и смятении, прошло много времени. Иисус, измотанный
до предела, сел, обратив взгляд на смутные очертания
Иерусалима. Из глубин сознания, похожего на давно спящее животное,
которое внезапно пробудилось от сна, возникло видение.
Иисус попытался его отогнать, но было слишком поздно. Он стоял
на соседнем холме, представлял себя мечом в руке Бога, и этот меч
неумолимо вонзался в сердце Зверя. Все его тело было мечом, а голова
— головкой эфеса. Он ничего не мог сделать. Это судьба…

Тошнотворная, зловонная, слизкая волна из ползучих, жужжащих,
воющих существ нахлынула на него. У Иисуса закружилась голова.
Стояла ночь, однако эта волна была багровой. Он знал, что это
такое. Он соприкасался с ней во время своих полетов к свету, однако
существа, составлявшие эту волну, не осмеливались приближаться
к нему, поскольку он тогда находился в луче света… Демоны,
да нет, сами внутренности Земли… Он был не в состоянии
представить, что это на самом деле. Но это не был злой дух, с которым
он встретился по дороге в Кумран. Нет, это было нечто иное.
И это причиняло ему мучительную головную боль. Это было так
близко от него, что Иисусу пришлось собрать все силы, чтобы эти
существа не сожрали его… Иисус весь покрылся холодным липким
потом. Из мириад голосов, нет, звуков, исходивших из долины,
выделялось жужжание, которое, казалось, целиком заполнило
ночь. Оно было насмешливым, будто давало ему знать, что он ничего
не может сделать. Иисус осознавал, что его затягивает в огромные
жернова, которые неизбежно его перемелют…

— Боже, помоги мне! — крикнул Иисус.

Но огромный вал, накативший на него, поглотил его голос. Бог
был далеко, очень далеко… К ужасу добавилось удивление. Да, эти
нечестивые сполохи страдали! Иисус ощущал их страдания всем
своим естеством. Это были не демоны. Разве демоны страдали?
Или же… Иисус снова упал ниц. Его вырвало. У него так сильно
болела голова, что он решил, что умирает. Желудок раздирали
спазмы. Иисуса снова вырвало. Он закашлял и стал кататься по
земле. Он дрожал всем телом. Багровые легионы стали удаляться.
Иисус задыхался. Внезапно вновь воцарилась тишина. Иисус ухватился
за ветку, пытаясь встать.

Вероятно, это было полчище наполовину материальных существ…
Вероятно, это были души… Орда безумных душ, умоляющих слепцов…
Но о чем они молили? И почему напали на него? Почему
именно на него? Что это были за души? Проклятые? Что он мог
сделать для проклятых? И почему ему казалось, что они составляли
сердце материи?

— Учитель!

Раздался женский голос, наполненный тревогой. Иисус обернулся.
Женщина в темной накидке бежала к нему, вытянув руки.

— Учитель, тебе плохо? Ты упал!

Иисус узнал голос Марфы. И звуки любви.

— Мне уже лучше. Я возвращаюсь.

Однако Иисуса бросало из стороны в сторону. Марфа протянула
ему руку. Она объяснила, что час назад, услышав, как хлопнула
входная дверь, пошла проверить, не воры ли ее открыли. Затем она
увидела уходящего Иисуса и, охваченная беспокойством, последовала
за ним. Она стояла так близко от него, что он чувствовал
тепло и запах ее тела. В ночи плясали обрывки плотского желания.
Это нападение вызвало слишком сильное смятение и показало ему,
насколько слабым было пламя его разума. Но оно также подстегнуло
инстинкт самосохранения. Иисус вновь задрожал и хотел
было отстраниться от женщины. Он тяжело дышал, сжав зубы.
Внезапно он схватил Марфу и повалился вместе с ней на землю.
Соприкосновение с ее кожей, бархатистыми грудями, шелковым
лобком, губами, тяжесть ее плоти, расщелины и округлости, наполненные
жизнью, — все это принесло ему успокоение. Поняла
ли она? Но ведь она сжимала его руку своей рукой… Иисус старался
не глядеть на Марфу. Он пустился в путь.

Что на него нашло?

Он хотел, чтобы она сжала его в своих объятиях.

Едва Иисус добрался до своей постели, он рухнул на нее как
подкошенный и утонул во сне, словно труп в морской пучине.