Рамзес II великий. Судьба фараона

Глава 2
Случайно упавший парик

Церемониальный черный парик упал с головы мальчика. А может, он и сам снял его, потому что на корабле, который возвращался в Уасет после похорон фараона Хоремхеба, было очень жарко. Принц был слишком мал, чтобы осознавать всю важность соблюдения этикета.
И в тот момент, когда он, перевесившись через поручни первого в царском кортеже корабля, протянул руки к воде, пытаясь рассмотреть рыбок, царедворцы со своих кораблей, следовавших за судном наследника трона, Рамсеса Мериамона Менпехтира, увидели мальчика с непокрытой головой. Им было чему дивиться…
Нет, не симпатичная мордашка мальчугана, свежая, как яблочко, привлекла их внимание. Они смотрели на его волосы — ярко-рыжие блестящие волосы, которые ерошил легкий ветерок, круживший над Великой Рекой.
Некоторые узнали его. Так значит, Па-Рамессу, младший сын Сети и внук будущего властелина Земли Хора, Рамсеса Мериамона Менпехтира, — рыжий!
Рыжий — цвет опасный, знак бога Сета. Символ жестокости, воплощение безжалостных солнечных лучей, иссушающих землю. Это было немыслимо, невероятно. Во всей империи с трудом отыщется десяток рыжих. У жителей восточных областей, граничащих со страной воинственных хеттов, светлые волосы — не редкость, но рыжих среди них нет. Даже домашних животных рыжей масти — ослов, волов и собак — египтяне привыкли гнать со двора. Вот почему мастера по изготовлению париков постарались спрятать от любопытных глаз истинный цвет волос принца, ведь не только его парик был предписанного этикетом угольно-черного цвета — детская прядь, свисавшая из-под головной повязки, была тоже черной.
А ведь может настать день, когда этот мальчик с красными волосами станет царем…
Матросы догадались, что случилось нечто примечательное, по поведению своих высокородных пассажиров: многие сановники вышли из прохладной тени навесов и столпились в носовой части кораблей, пытаясь рассмотреть что-то впереди по курсу. Однако одна из придворных дам заметила, какой эффект вызвало появление у боковых поручней головного судна мальчика с непокрытой головой: Па-Рамессу увели под навес и снова надели на него тщательно расчесанный черный парик.
С той минуты, когда саркофаг с телом последнего монарха оказался в усыпальнице, придворные мастерицы-парикмахерши работали не покладая рук: здесь, в Верхнем Египте, было очень пыльно и парики за час становились серыми и теряли блеск. Но так уж повелось: когда умирал фараон, работы у парикмахеров прибавлялось втрое. И пока плакальщицы, вопя и стеная, рвали на себе волосы, мастера по изготовлению париков расчесывали и наводили блеск на свои изделия, изготовленные из конского волоса.
Мальчик исчез из виду, но все продолжали удивленно переглядываться.
По правде говоря, слухи о том, что один из отпрысков царской семьи — рыжий, ходили уже несколько лет. Кто первым стал болтать языком — кто-то из домашней прислуги, банщик, хранитель гардероба, раб, прислуживающий во дворце, — поди разберись! Но проверить, правда это или ложь, было невозможно, потому что члены правящей семьи всегда появлялись на публике в париках.
— Как видно, в этом мальчике воплотились черты, присущие покровителю его отца, Сети, — с важностью заметил один из царедворцев — первый писец, плывший на третьем из четырнадцати кораблей кортежа.
Никто не осмелился подать голос. Сановник не потерпел бы неуместных намеков. Само имя Па-Рамессу внушало уважение: «Ра» означало «солнечный диск», «мес» — «царственное дитя», «су» — «растение будущего». Па-Рамессу — всего лишь дитя, но дитя из царской семьи.
— Бог Сет спас мир, пронзив своим копьем змея Апопа, — добавил первый писец еще более высокопарно. — И он же создал оазисы посреди пустыни!
Он надеялся, что никто не решится сказать непристойность — напомнить, что бог Хор в свое время отрезал Сету яички в отместку за то, что тот выбил ему в схватке глаз. Он не сомневался, что, посудачив какое-то время о неудачах этого бога со странной головой, похожей одновременно на голову лисицы и мангуста, кто-нибудь мог опрометчиво задаться вопросом о родословной рыжеволосого принца и его родителей.
Женщинам пришлось проглотить не слишком лестные предположения относительно туманного происхождения матери Па-Рамессу, Туи, Первой супруги Сети. Все знали, что она родом с востока. А ведь старики, много повидавшие на своем веку, говорили, что ка одного из предков может перейти в потомка, минуя много поколений. Маленький принц, вне всяких сомнений, носил в себе ка какого-то хетта или гиксоса, иными словами — варвара.
Это же надо — родиться рыжим!
Пассажиры судна продолжали вполголоса обсуждать увиденное. Однако вскоре тема изменилась — заговорили о происшествии во время похорон, блестяще организованных Верховным жрецом Амона и наследником двойной короны Верхнего и Нижнего Египта. Речь шла о явном недомогании жреца-чтеца, который надолго умолк во время чтения священного текста. Одни говорили, что у него заболело сердце, потому что этот жрец достиг весьма преклонного возраста.
— Всему виной волнение, — наставительно изрек первый писец.
На борту царской барки, под навесом, между сестрой Тийи и старшим братом Па-Семоссу, смирно сидел необыкновенный мальчик, которому хотелось поскорее вернуться в Уасет. На его бледном и нежном лице ясно читалась досада.
— Я только хотел посмотреть на рыбок, — сказал он.
— Рыбы — мятежные обитатели глубин, которые годятся в пищу простому люду, — обронил Па-Семоссу.
На носу судна Рамсес беседовал со своим сыном Сети, но слов было не разобрать. Когда дедушка посмотрел в их сторону, Па-Рамессу подумал, что тот выглядит усталым. Похоронная церемония стала для всех ее участников испытанием не столько духа, сколько тела. Па-Рамессу и сам чуть было не задохнулся от пыли.
Никто из находившихся на борту не подозревал о том, что цвет волос принца Па-Рамессу станет одной из памятных деталей церемонии, ознаменовавшей отбытие предыдущего фараона, божественного правителя Та-Мери, в чертоги Маат на Великом Западе.

Глава 10
Инициация кровью

Инцидент объяснили так: Птахмос в этот вечер выпил больше вина, чем обычно. Сети распорядился, чтобы никто не узнал о случившемся. Управитель дворца и начальник охраны приказали своим подчиненным, слугам и солдатам, на глазах у которых принцы схватились врукопашную, когда Птахмос попытался убить писца-доносчика, молчать как рыбы. По официальной версии, Птахмос и Па-Рамессу просто пошутили, правда, наделали больше шуму, чем обычно. Если кому-то показалось, что имело место нечто иное, то в этом виновато только вино. Даже царица-мать Сатра, которая в этот вечер ужинала в своих покоях в компании дам, ранее составлявших ее двор, сперва услышала «невинную» версию рассказа о происшествии. И только задав прямой вопрос Первой Царской супруге Туи, она узнала правду. Высказывая свое мнение, она была немногословна:
— Этот Птахмос сосал дурное молоко.
Придворные, разумеется, не поверили в безобидную историю, которую им преподнесли. А как же быть с тем фактом, что скульпторам, которые заканчивали в карнакском храме новый барельеф, было приказано срочно удалить изображение старшего принца, следующего за колесницей отца, и заменить его изображением принца Па-Рамессу? Столь важное решение не могло остаться незамеченным. Имело место еще одно знаковое событие: три недели принц Птахмос не показывался ни во дворце, ни в казарме. Официальное объяснение было таким: принц уехал на запад, чтобы проследить за претворением в жизнь решений Сети Менмаатра, принятых после победы в Иреме.
Многие люди были призваны к молчанию: слуги, подающие на стол, и виночерпии, царская охрана и скульпторы, не считая начальников, которые этот приказ передавали. У всех у них были супруги и друзья, и только героические усилия помогли им устоять, когда на них наседали с расспросами. Единственное, в чем семья фараона могла быть уверена, так это в том, что хранитель тайн запретил писцам упоминать об инциденте в летописи.
Люди терялись в догадках, ища причины очевидной опалы принца Птахмоса. Никто не осмеливался спросить об этом у очевидцев, Па-Рамессу и Тиа, а тем более подступить с расспросами к Туи и ее дочери Тийи. Однако сомнений не оставалось: Па-Рамессу отныне исполнял все обязанности Птахмоса при дворе, участвовал в церемониях, требовавших присутствия наследного принца. Более того, вскоре его во всеуслышание назвали наследником фараона.
Обитатели казарм и конюшен в числе первых узнали об изменениях в царской иерархии. Практически тотчас же к фараону явился посланец от военачальника Пер-Ту с просьбой дать его хозяину аудиенцию. Он не поставил царя в известность о теме беседы, но уточнил, что присутствие писцов нежелательно, то есть разговор будет носить неофициальный характер. Когда военачальник предстал перед монархом, Па-Рамессу сидел рядом с отцом. Невысокий и коренастый, Пер-Ту поцеловал царскую сандалию и поклонился принцу.
— Божественный царь, — начал он, — мои воины поручили мне поприветствовать тебя и восславить твою мудрость!
— Как это понимать? — спросил Сети.
— Все солдаты твоей армии, преданные тебе душой и телом, как были преданы твоему божественному отцу и божественному Хоремхебу, радуются тому, что твое солнце, наконец, разогнало тучи забот! — пояснил военачальник.
Сети начал понимать, к чему он ведет.
— В своей божественной доброте ты принял сироту, потомка свергнутой династии. Ты знаешь, что последние ее представители не оставили в памяти твоих слуг иных воспоминаний, кроме горечи и страха за государство, тогда близкое к расколу. Жрецы, заблудившиеся в своих воспоминаниях о прошлом, поддерживали этого мальчика. Твой божественный отец в своей высочайшей благожелательности решил унять их беспокойство. Но скорпион, пригревшись на теплом камне, часто жалит сам себя…
— Ты хочешь поговорить о жрецах Птаха? — спросил Сети.
Было очевидно, что военачальник собирается сказать что-то очень важное. Нахмурившись, Па-Рамессу не упускал ни слова из разговора.
— Не только о них, божественный владыка. Я говорю и о жрецах Амона.
— Небнетеру?! — воскликнул Сети, повышая голос.
— Это он — скорпион? — спросил Па-Рамессу.
Военачальник посмотрел в глаза наследному принцу.
— Да, достопочтенный принц.
Жара внезапно показалась невыносимой. Сети вздохнул.
— Почему вы не сказали об этом раньше? — спросил он.
— Твое величество, мы не привыкли вмешиваться в столь тонкий процесс, как управление царством. У нас были только подозрения. И вот вчера они подтвердились. Мы узнали, что Небнетеру был потрясен, узнав, что Птахмос более не является наследником трона Хора. Его стенания заполонили храм.
— Откуда вы об этом узнали?
— Твое величество, у наших армейских писцов длинные уши. До них дошли разговоры о том, что Верховный жрец напугал своими проклятиями жрецов рангом пониже и писцов.
Словом, у военных тоже были свои лазутчики.
Сети поблагодарил Пер-Ту, и, попрощавшись, как того требовал церемониал, тот покинул зал. Па-Рамессу остался наедине с отцом.
— И это потому, что мы не царских кровей? — спросил он.
Сети со вздохом кивнул.

***
Лежа один на своей постели, Птахмос слушал грустную песню единственного комара, каким-то чудом не погибшего от едкого аромата хризантем, которые догорали в жаровне вместе с другими растениями; пройдет еще несколько мгновений — и дерзкий комар окончит свою жизнь в золотом пламени масляной лампы. Монотонное пение лягушек, лай шакалов и уханье сов наполняли сумерки Нижнего Египта, сошедшие на Пер-Рамсес. В окрестностях разворачивались неожиданные драмы: рогатая гадюка, решившая, что в темноте ее никто не заметит, извивалась в когтях бдительной хищной птицы; мышь испускала дух в зубах лисицы; гусь, полный решимости защитить свое потомство, обращал в бегство шакала ударами крыльев и клюва, способного сломать врагу лапу.
Шумиха вокруг приезда царя, сверкание лат, стенания труб — воспоминания об этом не рассеются за одну ночь. По крайней мере, не у Птахмоса. Снова и снова перед глазами вставало сияющее лицо человека, укравшего у него трон. Лицо дерзки красивое — то была красота, присущая людям самоуверенным и могущественным. Вспомнилось и восклицание Маи: «Зачем столько храмов?» Он, Птахмос, знал ответ на этот вопрос: потому что Рамсес считает себя богом. Себе самому посвящает он эти храмы! Жар возмущения опалил ему ноздри. Бог! Этот презренный интриган! Как бы не так!
Птахмос вскочил на ноги и стал ходить взад и вперед по комнате. Потом взял с блюда абрикос.
Тщеславие Рамсеса поистине ненасытно. Неужели он не понимает, что богам безразличны судьбы людей? Если бы это было не так, его, законного наследника трона, не бросили бы в тюрьму, как последнего бродягу, и только за то, что он вступился за слабого. Да и рабочие-апиру не падали бы снова и снова под плетками взбесившихся бригадиров. Более того, боги равнодушны к участи всех живых существ. И Ра не прерывает свое ежедневное путешествие на Запад, видя, что какой-нибудь гусь как следует проучил шакала ночью в зарослях колючего кустарника в Нижнем Египте.
Он пожал плечами.
Да, богам все равно. И все-таки не стоит бросать им вызов, ибо гнев их бывает страшен. Хотя почему он говорит «боги», во множественном числе? Его предок был прав: бог всего один. Аменхотеп IV во всеуслышание заявил, что Солнечный Диск Атон есть символ жизнетворной энергии. Атон есть Атум. Почему эта очевидность не укладывается в обритых черепах его соотечественников? Но мелкое жречество испугалось, что их провинциальные боги — богиня-гиппопотам Таурт, женщина с головой львицы Сехмет, Тот с головой ибиса, бог Хнум с головой барана — будут преданы забвению…
Он съел второй абрикос.
И Рамсес, этот гладкотелый и рыжеголовый, тоже бог!
Птахмос улыбнулся и снова лег на кровать. Мысли его вернулись к разговору с Нухом и предложению старейшин апиру. Выходит, старейшины решили, что и им нужен предводитель. Но зачем? Чтобы бежать? Для этого предводитель не нужен. Какое-то время он размышлял над этим вопросом, потом укрылся простыней и уснул.
Было ли это во сне? Он сражался с Сетом, богом-покровителем этого нелепого Рамсеса. Сет схватил его за плечо. Но ведь чья-то рука и правда сжимала его плечо! Птахмос привстал на постели и открыл глаза: в комнате находилось с полдюжины охранников, а за плечо его тряс их начальник, тот самый, который несколько недель назад пришел его арестовать. Через открытую дверь над сикоморами виднелась полоска светлеющего неба. Он забыл закрыть дверь на засов, но даже сделай он это, результат был бы тот же.
— Вставай!
Растерянно оглядываясь по сторонам, он вскочил, схватил со скамьи повязку и обернул ее вокруг бедер. Осмотрев комнату, охранники вышли, чтобы обыскать сад. Хозяин дома остался один на один с офицером, угрюмым мужчиной, которому не слишком была по душе его работа.
— Где ты был этой ночью?
— Дома, как видишь.
— Где апиру?
Глаза Птахмоса широко распахнулись.
— В своих поселениях, я полагаю.
— Там их нет. Ходят слухи, что ты — их предводитель. Ты должен знать, где они прячутся.
Птахмос расхохотался.
— Офицер, я не апиру, я не их предводитель и знать не знал, что они куда-то подевались. Тем более откуда мне знать, где они сейчас?
Начальник охраны поджал губы. Ответ не стал для него неожиданностью, и, вполне возможно, ему самому не нравилось поручение, которое он явился исполнить.
— И в последнее время ты не встречался с апиру?
— С тех пор как лишился работы — ни разу.
— Если увидишь кого-либо из них, сообщи нам об этом. Это приказ.
После этих слов начальник охраны развернулся, вышел, созвал своих людей и взгромоздился на осла.
Птахмос бросил в очаг кусок буйволовой лепешки, добавил немного сухих веток, потом лопаткой вынул из жаровни несколько угольков, положил в очаг, накрыл их сухими листьями и стал дуть. Вскоре из-под листьев показал свою мордочку огонь. Буйволовая лепешка затрещала, над ней взвились синеватые язычки пламени. Птахмос повесил над очагом горшок с молоком. Это молоко ему принесли апиру. Пока котелок грелся, Птахмос вышел во двор, отвязал своего ослика, почесал ему морду и отвел пастись на соседний луг. Через минуту он уже сидел на пороге, запивая молоком лепешку. На ее крошки слетелись горлицы. Небо было безупречным. Настоящий завтрак для принца.
Пришло время поставить на место зазнаек, возомнивших себя повелителями Вселенной.