Пономаренко С. - «Проклятие скифов»

Часть 1
Вторая половина V века до н. э., Великая Скифия

1
Свысоты каменного кургана степь казалась бескрайней, а неспокойная река Герра превратилась в едва различимую узкую синюю полоску. Зеленый ковер, надежно укрывающий землю, еще недавно такой яркий и сочный, за время похода поблек, потерял свежесть, покрылся бурыми пятнами, как лицо древней старухи. Пройдет не так много времени, и он совсем поникнет, лишится упругости и будет неприятно шуршать при ходьбе, словно жалуясь на свою лихую долю, а затем исчезнет под белым покрывалом, чтобы в свой час вновь воскреснуть и ослепить юностью, красотой и силой. Вот так и огонь в очаге умирает, чтобы вновь и вновь воскресать. И только запах степи, этот аромат многотравья, пьянящий, будто вино эллинов, не исчезает никогда, даже в суровые зимы.
Священная земля сколотов1, Геррос, хранит тайны древних каменных усыпальниц не иначе как исполинов- титанов — ведь не в человеческих силах перенести сюда, в степь, громадные камни со скалистых берегов Гипаниса2 или даже горной Таврики. Возможно, именно этот курган насыпан над телом легендарного героя Геракла, поэтому так тянет сюда для размышлений о прошлом и будущем. Поэтому царям сколотов, отправляющимся в Нижний мир богини Апи, здесь воздвигают подобные земляные усыпальницы.
Царь Скил вспомнил, как ему показали на скале близ Тираса3 сохранившийся след огромной ступни Геракла — более двух локтей в длину, и вздрогнул, представив, каким ростом и силой должен был обладать такой гигант.
Владыка воинственного народа степей был коренастым мужчиной, не так давно перешагнувшим тридцатилетний рубеж, бородатым, с загоревшим, почти бронзовым от степного ветра лицом, не выделяющимся ни красотой, ни мужественностью, и лишь редко встречающиеся изумрудные глаза, унаследованные от матери, делали необычной его внешность. Бычью шею царя обвивала витая золотая гривна, словно переливающаяся на солнце змея, а кожаную рубаху украшало множество золотых бляшек со звериными ликами. Золотом был украшен его пояс и рукоять короткого обоюдоострого меча-акинака, на пальцах сверкали массивные золотые перстни. Сейчас он был простоволос, и чтобы темные длинные густые волосы не падали на лицо, они были стянуты кожаным ремешком, как у обычного воина. Ему нравилось ощущать, как сухой ветер обдувает лицо, играет с волосами, заставляя их развеваться, будто он мчится во весь опор на верном Арванте1. Он был полон сил и желания достичь невозможного — затмить славу предков, древних царей, сокрушивших Мидию, Ассирию, заставивших трепетать от страха могучих фараонов Египта и откупаться золотом, чтобы избежать нашествия народа степей. Превзойти своего деда, знаменитого царя Иданфирса, победившего малой силой несметное войско царя персов Дария, показав, что сколоты — истинные хозяева этой земли и им обязаны подчиняться и платить дань окружающие их народы. У него не было сомнений в своем великом предназначении, в том, что змееногая богиня-прародительница сколотов Табити избрала его для воссоздания царства, еще более могучего, чем Ишкуз.

Мог ли он, сын царя и невольницы-истрянки, одиннадцать зим тому назад даже мечтать о том, что унаследует царскую власть, будет править сколотами, а его имя заставит другие народы трепетать и покорно платить дань? Ализоны, каллипиды, тирагеты, хитроумные эллины Ольвии и Никонии — все они покорны его воле и опасаются царского гнева. Далеко видно с вершины этого холма, но не увидать края земель, подвластных ему, раскинувшихся от величественной полноводной Истры до Танаиса1, от безводной Гетской пустыни до бурного Понта Эвксинского и Меотийского озера2.
Немало победоносных походов в земли черноризцев- меланхленов, меотов, синдов, людоедов-андрофагов совершил он со своими воинами, а теперь окончательно сокрушил агафирсов. Исполнилась данная им клятва во время тризны по отцу — царю Ариапифу, вероломно убитому царем агафирсов Спаргапифом. Огнем и мечом прошелся он по землям коварного народа, захватил богатые трофеи и множество пленников, а самое главное — разгромил превосходящее численностью войско Спаргапифа и пленил его самого. Вдруг мужчина насторожился, вначале почувствовав, а лишь затем услышав приближающиеся осторожные шаги, но продолжал стоять не оборачиваясь — здесь ему ничто не угрожало.
— Ардар!3 — услышал он почтительный голос телохранителя Евтимаха. — Жрецы закончили все приготовления, и от каждой сотни отобрано по одному пленнику для жертвоприношения. Цари Октамасад и Орик уже находятся возле святилища бога Арея.
— Арей будет недоволен — столь славная победа требует более щедрых жертв. Пусть жрецы отберут по три пленника из каждой сотни!
— Слушаюсь, повелитель. — И Евтимах поспешно удалился выполнять приказ царя. Скил не спешил отправляться вниз, в свой передвижной город, бесконечно кочующий в поисках более удобных и сочных пастбищ, с бесчисленными четырех- и шестиколесными повозками-домами, останавливающийся надолго лишь в преддверии зимы, — там его ожидала постаревшая царица.
— Опия!
Имя царицы мысленно вернуло его в далекое прошлое, которое, чем дальше, тем все больше казалось сном. Он непроизвольно двумя руками взялся за золотую гривну, словно одно воспоминание о царице стало душить его.

2

Царь Скил с личной свитой, телохранителями, знаками царского верховенства, в том числе навершием, служившим еще его прадеду Арготу, не спеша следовал к капищу бога войны Арея. Навершие с фигуркой бога Папая и множеством колокольчиков, расположенных на трех его рогах, мелодично сопровождало этот торжественный ход. Путь пролегал мимо кургана-могилы его отца, находящейся недалеко от ритуального капища, и это была не случайность, а задумка Скила — чтобы дух отца-воителя смог наблюдать, как он отомстит лицемерному Спаргапифу.
За прошедшее время и следа не осталось от тех пятидесяти всадников-телохранителей царя Ариапифа, отправившихся сопровождать его и в подземное царство, чтобы там так же верно служить. Среди них был Лигдам, его побратим, с которым он вместе вырос и ближе которого не было никого. Жрец Матасий настоял, чтобы в загробный мир отправились все пятьдесят телохранителей царя, хотя можно было обойтись меньшим количеством. Неразумно отправлять лучших воинов в Нижний мир, когда в этом для них очень много дел. А лучшим из лучших был Лигдам — и Скил с силой сжал пальцы в кулаки так, что те, несмотря на степной загар, побелели.
Ему вспомнилось, как сам верховный жрец Матасий отправлял в загробный мир Лигдама, набросив ему на шею ритуальный шелковый шнурок, — вся свита и младшая жена должны были последовать за царем бескровно, так велел обычай. Как при этом торжествующе блеснули глаза у Матасия, искоса взглянувшего на него! Всем своим видом он показывал: хоть ты и царь, но я верховный жрец, и власть моя не меньше твоей, а даже больше — ведь я властвую не только над телами, но и над душами.
Стоя неподвижно, с окаменевшим лицом, Скил ничем не выдал своих чувств, как и следовало царю, спокойно наблюдая, как из тела уже мертвого Лигдама спускали кровь, перед тем как проткнуть его колом. И когда после тризны по усопшему царю кочевники удалялись от насыпанного кургана, у его подножия остались нести почетный караул пятьдесят мертвых воинов, неестественно прямо сидящих на мертвых лошадях.
По истечении этих лет даже следа не осталось от мертвых всадников, отправившихся в вечность. «Прав был ученый грек, утверждавший, что все в этом мире переменчиво и нет ничего постоянного! Постоянным может быть лишь прошлое — его уже не изменишь». И Скил твердо решил: запретить те обычаи и ритуалы, которые могут помешать исполнению царских планов. Время выставляет новые требования, и этого не понимает лишь глупец. У хитроумных эллинов много чего следовало бы перенять, но не их болтливость и склонность заигрывать с демосом — беднотой. Отсутствие у них крепкой царской власти привело к тому, что они ищут счастья1 в чужих краях, а на их земле властвуют чужеземные завоеватели — персы.
Святилище Арея, имеющее форму усеченной пирамиды, состоящей из вязанок хвороста, поднималось на невообразимую высоту — сорок локтей. Пространство вокруг жертвенника было заполнено шумно и бурно ожидающими проведения священного ритуала сколотами. Свободной оставалась лишь дорога, охраняемая воинами. Она вела по пологому склону к святилищу, прорезая толпу, словно кинжал. У подножия Скила ожидали цари Октамасад и Орик, а также трое жрецов, среди которых главенствовал Матасий.  От взгляда Скила не укрылось волнение Октамасада — оно отражалось на его лице, обычно невозмутимом, — тот понимал, что его жизнь зависит от решения брата. Тираны Археанактиды, властвующие в Пантикапее, столице Боспорского царства, номинально признавая власть скифов, платя им дань, начали спешно сооружать оборонительный вал, который должен протянуться до самой Тиритаки и в будущем оградить их от опасного соседства кочевников. Собираясь в поход против агафирсов, Скил не призвал в помощь Октамасада с его войском, а приказал тому обрушиться на строителей вала, пройтись по пограничным районам Боспорского царства, тем самым пресечь самоуправство тирана Астинакса из рода Археанактидов. А Октамасад не выполнил его приказ, лишь получил дополнительную дань с Боспорского царства, и строительство оборонительного вала продолжалось. Теперь Скилу следовало решить, как поступить с ослушавшимся его приказания Октамасадом, который был не только братом по отцу, а еще и кровником — побратимом. Во время выборов царя престарелый жрец Кадукай настоял на том, чтобы братья по отцу, Скил, Октамасад и Орик, стали еще и побратимами по сколотскому обычаю — сделали ранки на руках, смешали свою кровь с вином, и каждый испил ее из своей чаши. Двойное братство, по мнению жреца, должно было исключить споры между ними относительно верховенства Скила и не допустить смуты.
Скил не сомневался, что ослушание Октамасада — это результат происков жреца Матасия. С одной стороны, надо, действуя жестко и беспощадно, показать, что воля верховного царя выполняется беспрекословно, а с другой стороны — Октамасад дважды его кровник, и он не имеет права пролить его кровь. С решением медлить нельзя — любая слабость царя на руку недругам, а их — несмотря на видимую сплоченность сколотов — хватает, причем с избытком.
Волнуясь, Октамасад поспешно выступил вперед, при этом резко оттолкнув верховного жреца Матасия, распорядителя предстоящего священного ритуала.

— Приветствую тебя, царь Скил, брат мой, сокрушитель коварных агафирсов! Я привез с собой все, что получил у Астинакса, тирана Боспорского царства, и даже больше, чем рассчитывал.
И Октамасад почтительно склонил голову. Он пытался откупиться от Скила, заслужить его милость. Никогда сердце так не прыгало у него в груди, будто мечущийся по полю заяц. Вступая в битву с врагами, он всегда был спокоен и заслужил славу умелого и храброго воина, но сейчас он никак не мог справиться с волнением. Смерти в бою он не боялся, но не желал умереть здесь бесславно, с позором, словно преступник. Что же тогда его будет ожидать в Нижнем мире?
Скил помедлил, выдержал паузу, затем обнял его:
— Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Октамасад, — промолвил он. — Полученную дань разделим, как велит закон. Я рад тебя видеть. Нам предстоит обговорить наши планы в отношении Боспорского царства. Выступим против них в поход на следующий год объединенным войском — видно, одному тебе с ними не совладать.
Спица, пронзающая сердце и приносящая мучительную боль, исчезла, и Октамасад почувствовал облегчение — Скил решил не наказывать его, а повернул все так, будто причиной невыполнения приказа послужила его воинская слабость. Тут его захлестнуло чувство обиды, нанесенного прилюдно оскорбления — никогда Октамасада не упрекали в слабости, ведь это равнозначно трусости! Гневная кровь заиграла в его жилах, но благоразумие взяло верх, и, сдержавшись, он молча отступил.
— Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Орик. — И Скил обнял младшего брата, которому недавно исполнилось девятнадцать лет и которого он оставлял на царствие вместо себя.
Обнимая его, Скил невольно подумал: «Какие мысли бродят в твоей голове, брат? Ты вырос, стал воином, о твоей доблести уже многие говорят, ты достиг того возраста, в каком я стал верховным царем. Ты единственный из нас, у кого в жилах течет только кровь сколотов, и тебя, в силу проис хождения, многие захотели бы видеть верховным царем вместо меня. Ради достижения этой цели моя жена Опия и верховный жрец Матасий объединились, хотя смертельно ненавидят друг друга.
Орик, разве твое происхождение делает тебя умнее меня или доблестнее? Сможешь ли ты управлять этим народом подобно мне, не имея тех знаний, которые имею я? Нет и еще раз нет. Тебе предстоит пройти долгий путь, лишь чтобы приблизиться ко мне, но не превзойти».
Скил посмотрел брату в глаза, увидел в них неподдельную радость встречи, и подозрения оставили его. Он тоже любил Орика, который в силу обстоятельств был ему не только братом, но и пасынком. Опия так и не смогла родить ему сына, производя на свет одних девочек, впрочем, как и невольницы, и если бы его поразила внезапная смерть, как некогда отца, то Орик непременно стал бы верховным царем.
Лысый, с нездоровой желтой кожей, покрытой бородавками, с выпуклыми, словно у жабы, глазами, Матасий был недоволен тем, что обряд идет не по его плану. Красные пятна выступили на его безобразном, по-бабьему голом лице, никогда не знавшем растительности; его голова затряслась мелкой дрожью, невольно заставив зазвенеть колокольчики на жреческом колпаке. Жрец выступил вперед, с ненавистью глядя на Скила, и от переполнявших чувств в его руке нервно подергивался ритуальный топорик-скипетр, знак верховной жреческой власти.
— Я, верховный жрец… — начал он речь, собираясь приступить к священному ритуалу, но Скил прервал его громовым голосом:
— Матасий, ты уже не верховный жрец! Своей властью верховного царя и жреца я осуждаю тебя!
— В чем ты видишь мою вину? — окрысился Матасий, не чувствуя страха.
— В присутствии меня и моих братьев-царей ты поклялся Табити, хранительницей царского очага, в том, что поход в земли агафирсов для нашего войска окончится поражени ем и смертью многих воинов! Горестный плач сопровождал воинов, отправляющихся в поход, словно их жены и родные уже начали справлять по ним тризну! Своей ложью ты осквернил имя Табити! Из-за твоей ложной клятвы в походе я занемог, у меня началась лихорадка. Жрец Гнур может подтвердить это — он лечил меня.
Лысый жрец Гнур боязливо вышел вперед, опасаясь встретиться взглядом с Матасием, и молча кивнул. И сразу испуганно спрятался за спины царских телохранителей, понимая, что если Матасий после такого тяжкого обвинения останется жив, то его самого уже ничто не спасет от мести жреца.
— Но боги были благосклонны ко мне и даровали победу! — Голос Скила, подобный грому, завораживал сколотов своей силой и мощью. На последнем слове он воздел руки к небу, и тысячи голосов слились в один, радуясь славной победе. Восторженные крики пьянили его не меньше бузата1.
Скил поднял правую руку, и крики степняков стихли.
— Ясокрушил агафирсов, пленил их царя, добыл множество пленных и всякого добра!
Вновь радость выплеснулась наружу, гремя, шумя, вопя. На этот раз Скил ждал, пока народ успокоится сам.
— Поклявшись ложно Табити, ты чуть не убил меня, а за это полагается… — Царь специально замолчал, словно не готовый произнести это слово.
Но это сделали за него — из толпы степных воителей послышались выкрики:
— Смерть! Смерть!
— Смерть! — в едином порыве подхватили тысячи разгоряченных глоток, так как иного наказания степные воители не знали; смерть всегда была с ними рядом, ибо никогда их жизнь не была мирной.
— Наши древние обычаи ты знаешь! — Скил торжествующе посмотрел на Матасия.
«Хоть ты — жрец, но я — верховный царь, и гораздо умнее тебя! Нанести смертельный удар надо уметь в свое время и в нужном месте! А лучший момент для этого — мой нынешний триумф!» На самом деле лихорадка уже давно время от времени овладевала Скилом после того, как он подхватил болезнь в болотах земли будинов.
Матасий хотел что-то возразить, но Скил сделал рукой условленный жест, и несколько его телохранителей схватили жреца, сорвали с его головы жреческий колпак, забрали топорик-скипетр, верхнюю одежду — хитон. Вместе с ним были схвачены и двое его сыновей, тоже жрецов.
«Хотел бы я знать, коим образом энареи могут иметь детей, если в силу «женской» болезни больше не являются мужчинами и не могут спать с женщинами? Разве что берут детей из семей бедных кочевников-слуг и воспитывают их на свой лад, готовя себе преемников, пока те тоже не заболевают «женской» болезнью»1, — подумал Скил.
Вокруг жертвенника бурлило человеческое море. Сколоты боялись Матасия, который многие годы был верховным жрецом, предсказывая будущее по коре мирикового2 дерева, но отдельные крики в защиту жреца потонули в мощи возгласов желающих посмотреть на низвержение и унижение недавнего властителя душ.
Связанных жрецов погрузили на повозку с хворостом, запряженную быками. Кто-то попытался было прийти жрецам на помощь, но воины отогнали их копьями. Матасий бесновался и выкрикивал проклятия, брызгая слюной. Скил подошел ближе и склонился над ним, понизив голос, чтобы его мог слышать только Матасий, хотя эта предосторожность была излишней — вокруг стоял невообразимый шум.
— Мой побратим Лигдам ушел в Нижний мир, следуя древним обычаям и из-за того, что ты ослушался меня, верховного царя. Теперь уходишь ты, следуя тем же обычаям, но с позором… Ответь мне: нужны ли нам такие обычаи?
— Пощади сыновей, — попросил Матасий, чудовищно вращая глазами.
— Древние обычаи велят не жалеть мужчин из семьи клятвопреступника. Прощай, Матасий, бывший верховный жрец!
— Будь ты проклят! И все, что связано с тобой! И твои украшения, одежда, оружие, очаг! И не будешь ты похоронен как верховный царь сколотов, а будешь презрен и изгнан… И душа твоя черная будет маяться в чертогах Аида, и не будешь ты больше царем!
Скил взмахнул рукой, телохранители подожгли хворост, и быки, испугавшись гонящегося за ними пламени, рванули вперед. Несколько кочевников не успели отскочить в сторону и были затоптаны на месте. Людское море заволновалось, все жадно глядели, как огненная повозка беспорядочно мечется по степи. Потом она скрылась с глаз, отмечая свой невидимый путь стелющимся вслед за ней черным дымом.