Дойл Конан А. - «Неизвестная Бейкер-стрит»

Предисловие
Дороги, которые ведут к Бейкер-стрит
Постоянные читатели «Книжного клуба» знают, как много у А. Ко¬нан Дойла «забытых» (совершенно незаслуженно!) произведений. Но причины этой «забытости» различны.
Некоторые рассказы и повести сэра Артура малоизвестны не«во¬обще», а именно у нас: на российском, советском, постсоветском читающем пространстве. Да, вот такой он был писатель: чрезвычай¬но популярный до революции, отнюдь не запрещавшийся даже в са¬мые морозные годы Большого Террора— при всем этом Конан Дойл регулярно ухитрялся хоть чем-то, но «не угодить» каждой из этих эпох. И последующих тоже.
Справедливости ради признаем: точно так же ему случалось «не угодить» и своим соотечественникам-британцам. Например, в тех случаях, когда он с сочувствием описывал потенциального, а то и ре¬ального противника. Еще полбеды, если это были французы времен Столетней войны или войн с Наполеоном: все же ко временам Конан Дойла Франция уже являлась скорее союзником, так что стремление соблюсти объективность применительно к событиям прошлого мог¬ло считаться хотя и чудачеством, но простительным. Хуже обстояло дело, когда аналогичные чувства создатель Шерлока Холмса рас¬пространял и на немцев…
А он распространял. И не столь уж редко. Во-первых, Конан Дойл, всегда оставаясь английским патриотом, в глобальном смысле был сторонником «общеевропейского дома». Даже шире, чем общеев¬ропейского, — потому что включал в число его «жильцов» также и американцев, а иногда и народы дореволюционной России, хотя необязательно под общим имперским флагом. На взгляд сэра Артура (собственно, эти взгляды он начал высказывать задолго до того, как получил рыцарское звание и стал сэром!), все конфликты между стра¬нами западного мира преходящи— и рано или поздно их участники должны будут осознать себя членами единой цивилизации.
Как мы знаем, в глобальном смысле он угадал. Другое дело, что этот путь к единой цивилизации, до сих пор еще окончательно не пройденный, оказался гораздо более сложен, долог и извилист, чем представлялось во времена Конан Дойла… Но если нам все-таки суждено пройти его до конца— то это будет сделано не без помощи того, кто в молодости написал «Динамитный вечер нака¬нуне Рождества», а в старости— «Смертный рейд».
При этом сам Конан Дойл, даже будучи сторонником «общего дома», всегда был готов сражаться не только за свои убеждения, но и за свою страну. Достаточно вспомнить его действия во время Англо-бурской войны и тем более Первой мировой: как известно читателям сборника «Забытые расследования», сэр Артур едва ли не первым из британцев осознал опасность, которую несла миру тогдашняя Германия. Так что альтернативный вариант (между прочим, в этом рассказе, вероятно, впервые появляется столь мод¬ный ныне термин, как альтернативная история!), увидевшийся автору «Смертного рейда», — это не грезы пацифиста или пора¬женца, а мужественный, рыцарственный взгляд на побежденного противника.
Более рыцарственный, чем был по силам почти всем современ¬никам и вот уже не первому поколению потомков, обожженных ог¬нем следующей войны. Поэтому вышеназванные рассказы не пере¬издавались многие десятилетия. Даже англоязычному читателю они практически неведомы, а уж наши соотечественники вообще могут познакомиться с ними только сейчас: на страницах сборника «Неизвестная Бейкер-стрит».
Но эта причина— не единственная, по которой иные тексты Ко¬нан Дойла на целые поколения оставались «за кадром». В ряде слу¬чаев это происходило по инициативе самого автора. Прежде всего речь идет о ранних произведениях. И вовсе не потому, что они слабы: совсем нет! Просто, уже зная, как будут развиваться некоторые из его дальнейших замыслов, он нехотел, чтобы читателям стали из¬вестны их прототипы.
А прототипы эти весьма любопытны. И, изучив их, понимаешь, что Конан Дойл шел к образу Великого Сыщика очень давно. Этот замысел появился за несколько лет до того, как в блокноте, где фик¬сировались черновые заметки писателя, появляется упоминание о работе над повестью «Запутанный клубок» (впоследствии сменив¬
шей название на «Этюд в багровых тонах») с главным героем по имени сперва «Ормонд Секкер», потом «Шернфорд Холмс»; а какое имя он получил в финальном варианте— кто же не знает!
Не совсем ясно, когда именно были написаны «Домашние дела дядюшки Джереми», но из печати они вышли всего на несколько дней позже, чем «Этюд в багровых тонах». А ведь в«Домашних де¬лах…» уже упоминается Бейкер-стрит в качестве места жительства главного героя (врача, как и доктор Ватсон) — и имя его друга, ко¬торое звучит «Джон Г. Терстон», что опять-таки с именем доктора Ватсона совпадает полностью, с фамилией же— весьма заметно. (Тут уместно вспомнить, что имя Ватсона неокончательно определилось даже в канонической холмсиане: то он действительно Джон, а то и Джеймс.) И другие черты сходства тут тоже налицо: загадочное— даже слишком загадочное! — убийство, довлеющая над современны¬ми событиями тень грозного прошлого, появление выходцев из ино¬го мира, пускай незагробного, но «иноцивилизационного»…
Рассказ «Тайны крытого экипажа» совершенно точно был завершен на два с лишним года ранее, чем возник замысел первого из рассказов о Шерлоке Холмсе. Между тем в нем еще больше «холмсовских» мо¬тивов, хотя преступников тут как будто никто специально не ищет. Современные исследователи единодушны в мнении: именно эта исто¬рия кебмена фактически подтолкнула А. Конан Дойла к сотворению Холмса— а значит, и нынешнего детектива как литературного жанра. Да, таково мнение именно и только современных исследователей, но отнюдь не потому, что более ранние специалисты считали иначе: про¬сто Конан Дойл ухитрился столь мастерски утаить свое авторство «Тайн крытого экипажа», что, наверно, и сам Холмс не сумел бы до¬искаться истины. Эта история была окончательно раскрыта лишь в начале 80-х годов ХХ века, почти через сто лет после публикации!
Вероятно, еще интересней история столь же давнего рассказа «Наследница из Гленмаголея». Там опять-таки никто не ищет пре¬ступников, но вся обстановка, можно сказать, прямо подталкивает читателя выступить в роли еще не родившегося Шерлока Холмса. Даже сам антураж расположенной посреди болот загадочной усадь¬бы, ее загадочные обитатели, загадочный парк, загадочные ловушки и не менее загадочные собаки— впрочем, так и не появляющиеся в поле зрения, — все это отчетливо напоминает литературное про¬странство грядущей холмсианы (и, пожалуй, некоторых образцов… современной фэнтези!). Двое друзей, расследующих эти тайны, в чем-то тоже сродни тандему Холмс/Ватсон. При этом оба они по образованию юристы и оба пытаются сыграть ту же роль, за которую так не хотел браться доктор Ватсон в«Знаке четырех» (роль, которую он там действительно сыграл, в«Наследнице из Гленмаголея» тоже есть — но она достается совсем другому человеку!). Очень похоже, что уже тогда Конан Дойл подумывал задействовать в истории о рас¬следовании сразу двух равноправных героев. Стоит ли удивляться, что несколько позже он, окончательно сделав выбор в пользу Холмса и Ватсона, скрыл гленмаголейскую историю столь же тщательно, как рассказ лондонского кебмена!
Тем не менее перед нами — закоулки Бейкер-стрит. Интересные не только неожиданностью сюжета и фирменным конандойловским юмором (хотя всем этим тоже!), но и своей причастностью ко всему дальнейшему. Стоит отметить, что написанный еще раньше (в 1883 г.) «Динамитный вечер накануне Рождества» тоже расположен на одной из дорог, идущих к Бейкер-стрит, — хотя детективно-фантастическое приключение доктора фон Шпее было «засекречено» скорее из-за его германского подданства, а не из-за сходства с доктором Ватсоном или профессором Челленджером.
В противоположном направлении, но опять-таки по одной из этих дорог, продвигается идетективно-мистическое расследование в рассказе «Призрак по сходной цене» (тоже написанном очень рано, в том самом 1883 г., когда Конан Дойл еще публиковался в различ¬ных журналах как один из анонимных авторов). Однако «Призрак…» был засекречен по совсем иной, новой причине.
Собственно, «засекречивание» тут получилось весьма своеобраз¬ным. Автор пусть неохотно и изредка, но включал этот рассказ в прижизненные издания. Однако… не в первоначальной форме, а с сильными сокращениями! И входе этих сокращений сэр Артур безошибочно изымал самые лучшие фрагменты: он с некоторых пор уже предпочитал говорить о спиритической тематике куда бо¬лее серьезно. Искрометный юмор первой половины 1880-х начал казаться ему почти кощунством…
 (Хотя некоторые комические повороты оказались сокрыты от самого автора. Он, разумеется, совершенно не мог представить, с ка¬ким чувством теперешний читатель воспримет информацию о пере¬селении главного героя из средневекового замка на абсолютно безопасную и прозаическую улицу Вязов— где, конечно, его спокойствию не будут угрожать никакие призраки!)
Именно эта поздняя, сокращенно-выхолощенная версия была относительно знакома англоязычным читателям; попадалась она на глаза и переводчикам. Но давно пришло время познакомиться с ис¬ходным вариантом!
Действительно: трудно поверить, что «Призрак по сходной цене» и«На грани неведомого» написаны одним и тем же человеком, пусть даже в разные периоды жизни. Но ведь еще трудней поверить, что «Призрак по сходной цене» и«Выстрел, принесший победу» напи¬саны в один и тот же период жизни! Причем лишь по чистой случай¬ности каждый из этих двух рассказов не был написан «наоборот»: в стиле, прямо противоположном окончательной версии…
Известно, что несохранившийся черновик «Призрака по сходной цене» назывался «Подлинная история с призраком» — и главным ге¬роем его был не викторианский аналог «нового русского», а студент-медик, который по ночам видит, как с потолка стекает не то кровь, не то морская вода, после чего поднимается на второй этаж старин¬ного здания и… встречает сразу двух настоящих призраков: погибше¬го при кораблекрушении моряка и женщину в старинных одеяниях, с кровавыми ранами на шее. А«Выстрел, принесший победу» многи¬ми нитями связан с грядущими рассказами о Шерлоке Холмсе— де¬монический же его антураж особенно четко, но в«перевернутом» виде представлен на страницах «Собаки Баскервилей», где строго соблюде¬но одно из главных правил классического детектива: никакой мистики быть недолжно, все потусторонние мотивы (вроде незнакомцев, не¬известно откуда появляющихся на гранитных столбах) обязательно получают логическое объяснение.
Впрочем, «Выстрел…» все-таки повлиял не только на детектив, но и на готическую фантастику. Когда почти через тринадцать лет Брэм Стокер задумал писать своего «Дракулу», он внимательно озна¬комился с историей Октавиуса Гастера…
Но все это— литература в собственном смысле слова, художе¬ственный вымысел. А вот в ситуациях, связанных с подлинными— и мнимыми — «гранями неведомого», рыцарственность сэра Артура регулярно давала досадный сбой. Превращалась в благородную до¬верчивость, чреватую самообманом. Остепени достоверности при¬водимых доказательств можно судить хотя бы по тому, что, согласно мнению Конан Дойла, все они «меркнут» рядом ссерией совершен¬но неоспоримых фотографий из Коттингли. А ведь эти фотографии, как опять-таки известно постоянным читателям «Книжного клуба» (в частности— сборника «Забытые расследования»), являются лишь относительно искусной подделкой…
Тем не менее можно и должно согласиться с переводчиками: вне зависимости от того, насколько подлинны сообщаемые факты (ведь информация о Шерлоке Холмсе тоже не совсем реалистична!), цикл «На грани неведомого» чрезвычайно, в высшей степени интересен! Как памятник своей эпохе. Как свидетельство о личности замеча¬тельного человека. И наконец, как источник многих мотивов, кото¬рые до сих пор продолжают питать фантастику, а также «готическую» литературу…
В конце концов, кто сказал, что между Бейкер-стрит и улицей Вязов нет никаких переулков?

Закоулки Бейкер-стрит

Тайны крытого экипажа
(Рассказ кебмена)
Утро выдалось вроде бы ясное, но было очень похоже, что на весь день хорошей погоды не хватит; а, согласитесь, обидно в первый же день отпуска промокнуть насквозь. Кроме того, Фанни только недавно перенесла коклюш. В общем, мы предпочли взять крытый экипаж— из тех, которые непо¬чтительно называют «ворчунами». Во избежание обвинений в мотовстве скажу: отпуск предназначен именно для того, чтобы отдыхать, и раз нам это все равно предстоит, лучше уж начнем сразу.
Так что от улицы Хаммерсмит до Александра Палас 1 наша семья проследовала с полным комфортом, на четырех коле¬сах. Для меня лично, правда, комфорт оказался весьма от¬носительным: экипаж нерезиновый, а жена и свояченица, да еще трое детей (Томми, Фанни и Джек) полностью заняли его внутреннее пространство. Не знаю уж, как бы поступил в моей ситуации Джон Джилпин, но я просто взял с собой непромокаемый плащ и пристроился на козлах, рядом с кеб¬меном.
Внешность кебмена была весьма примечательна. С перво¬го взгляда можно было понять: передо мной настоящий ве¬теран, умудренный энциклопедией лондонских улиц. Его обветренное лицо с седыми бакенбардами выглядело друже¬любным, но в разговор он вступать решительно отказывался. Я делю людей на две категории: легкокрылые бабочки — и жуки, замкнутые в хитиновом панцире. Так вот, лондон¬ские извозчики в массе своей— жуки. Но мой нынешний сосед был уж всем жукам жук, поэтому я постарался разго¬ворить его прямо-таки из принципа. Он, конечно, сперва молчал, разве что слегка поскрипывал хитиновыми надкры¬льями, но дорога была долгой, а я свое дело знаю. И после того как мы задержались на минутку у кабачка «Зеленый якорь», где я смазал заржавевшее кебменовское горло ста¬канчиком джина, жук превратился в бабочку. Бабочка, раз¬умеется, получилась слегка жукообразной, старина мыслью не«порхал», а тарахтел, подобно своему экипажу, скрипуче, но зато непрерывно. Кое-что из поведанного им стоит того, чтобы быть увековеченным на бумаге.
— Вы говорите, сэр, что на двуколеске я мог бы зарабаты¬вать больше? Оно, пожалуй, итак. Но есть разница! Четы¬рехколесный двуосник— солидный экипаж, и возница на нем тоже чувствует себя солидней. Не то что вертопрах какой-то на одноосной тарантайке, с которой и мальчишка сладит. Вот такое мое мнение, если хотите знать. Деньги деньгами, а обстоятельность обстоятельностью. Вы соглас¬ны, сэр?
— Ну разумеется! — подтвердил я.
— Я всю жизнь зарабатываю свои трудовые пенни на «вор¬чуне». И мне уже поздно изменять привычкам. Нет уж. Как начал на «ворчуне», так на нем и закончу. Знаете, сэр, сколь¬ко я наездил? Ровным счетом семь и… Да, семь-и-сорок лет, вот сколько, хоть вы мне верьте, хоть нет.
— Долгий срок! — кивнул я.
— Да, сэр. Немного найдется работенок, которые выма¬тывают человека так, как наше дело. Холодные и темные первые часы смены, холодные и темные последние часы… «Мокрые» часы… Вообще никакие часы… Мало кто повидал их столько, сколько я.
— Охотно верю: за сорок семь-то лет! — согласился я. — Этот срок, конечно, позволит увидеть самые разные стороны жизни…
— Стороны жизни! — Он прищелкнул кнутом, погоняя лошадь. — Я повидал такие ее «стороны», сэр, что как вспом¬ню иные из них, ночью заснуть не могу, право слово… Сто¬роны смерти — вот это точнее будет!
— Смерти? — удивился я.
— А то! Если бы, сэр, вот всеми святыми клянусь, я запи¬сал всякое-разное, что со мной случалось, так не нашлось бы человека, который не подумал бы, что я вру. Кроме, понятно, лондонских кебменов: они тоже знают эти «стороны жизни». Если хотите знать, раз было дело— я взял плату с мертвеца, да и проездил с ним чуть ли не полночи. О сэр, не пугайтесь: дело было не с этим кебом, с другим. В этом самом «ворчуне», которым я правлю сейчас, ни один мертвец ни в жисть не ез¬дил, нет!
— Как это было? — спросил я, радуясь тому, что его не слышит Матильда: насколько мне известен характер моей супруги, ее вряд ли бы успокоили заверения насчет «друго¬го кеба».
— Да, пожалуй, что и можно рассказать, сэр. — Возница перекатил из одного угла рта в другой порцию жевательного табака. — Это уже старая теперь история. Ведь, извините за выражение, двадцать чертовых лет с тех пор миновало! Вот только человек такого все равно не забывает, да… Дело было посреди ночи— а я, надобно сказать, в тот раз прямо из кожи лез, чтобы хоть что-то заработать: ну такая у меня выдалась плохая смена! Публика, что повыходила из театров, уже разошлась или разъехалась, а я еще до часу ночи колесил по набережной и, верите ли, всего на одиннадцать центов кли¬ентов навозил. Курам на смех. Уже решил было плюнуть и домой отправляться, как вдруг подумал— может, сделать 
круг по менее прибыльным местам, раз уж здесь, где обычно лучше всего работается, так не везет. И что же вы думаете? Почти сразу подвез джентльмена до Оксфорд-роуд, ну и, думаю, хватит: развернулся и мимо собора Святого Иоанна действительно домой еду. Уже, стало быть, полвторого. Ули¬цы пустые, потому как ночь облачная и дело к дождю идет. Еду быстро, лошадка моя сама спешит, хоть и усталая: по¬чуяла, что конец работы, в стойло хочет, поужинать и баинь¬ки. Я, понятно, тоже. И вот тут— окликнули меня из пере¬улка женским голосом. Я поворачиваю— и действительно: стоят в темноте у обочины две леди и мужчина. Самые на¬стоящие леди, заметьте: у меня глаз наметанный, даже в тем¬ноте не ошибусь. Та, которая полноватая, — постарше, а ря¬дом молодая, стройная, лицо под вуалью. С обеих сторон держат под руки мужчину во фраке, а он привалился спиной к фонарному столбу и голову уронил на грудь: видно, что если дамочки его отпустят— сразу же упадет.
— Кебмен! — кричит старшая. — Извольте помочь нам в этом щекотливом деле.
(Вот такие были ее собственные слова, сэр.)
— Само собой, мэм, — говорю. — Чем могу помочь вам и юной леди? — Это я специально, чтобы утешить ту, млад¬шую, поскольку, слышу, она прямо-таки рыдает под своей вуалью.
— Вот как обстоят дела, кебмен, — начинает мне объяс¬нять старшая. — Этот джентльмен— муж моей дочери. Они совсем недавно женаты. А сейчас мы были в гостях у наших друзей— вот тут, в соседнем доме. Мой зять, как нетрудно заметить, пребывает в состоянии глубокой алкогольной ин¬токсикации. Проще говоря, напился, как свинья! Мы с до¬черью вывели его на дорогу, надеясь поймать кеб, чтобы отправить его домой. Наши друзья, к счастью, не знают о та¬кой его привычке и, надеюсь, не успели толком ничего за¬метить: уж очень быстро все произошло. Легко понять, что мы желали бы скрыть от них этот инцидент. Если бы вы взя¬лись доставить его, пьяницу, домой, вы бы нас очень выру¬чили. А мы тем временем вернемся к друзьям и сообщим им какую-нибудь правдоподобную причину его отсутствия.
Я так подумал, что насчет «причины отсутствия» они все же вряд ли кого обманут, но это немое дело.
— Хорошо, — говорю, — называйте адрес.
— Клэфэм, Орандж-Гроув, дом сорок семь, — диктует ма¬маша, — фамилия— Хоффман. Слуги уже спят, но позвони¬те— и кто-нибудь сразу спустится.
— А как насчет платы за проезд? — Обычно я о таких вещах спрашиваю не при посадке в кеб, но тут, судя по всему, трудно будет что-то получить от джентльмена, когда я его довезу.
— Вот, держите. — И младшая леди вкладывает в мою ла¬донь ни много ни мало— соверен. А вдобавок этак вот благо¬дарно пожимает мне руку— и я  чувствую, что в лепешку разобьюсь, но помогу ей выпутаться из этой переделки.
Значит, дамочки остались на дороге, а я поехал. Далекий это был путь, и моя лошадка, скажу я вам, серьезно обиде¬лась: она-то уже рассчитывала отдохнуть. Наконец добрался до сорок седьмого номера на Орандж-Гроув. Здоровенный домина, в окнах ни огонька— да и чего иного ждать-то по такому времени… Звоню. Не очень-то скоро, но к двери под¬ходит один из слуг.
— Открывайте, хозяин прибыл! — говорю.
— Кто-кто прибыл? — спрашивает.
— Ну, хозяин же— мистер Хоффман. Он сейчас у меня в кебе и, так сказать, своими ногами в дом не войдет. Это ведь номер сорок семь, верно?
— Номер-то сорок семь, — отвечает этот тип, — да только хозяин здесь— не Хоффман никакой, а капитан Ричи. Ион сейчас в Индии. Так что вы, похоже, не по адресу.
— Я— по тому адресу, который мне назвали! — возражаю ему. — Но раз такие дела, давай спросим у джентльмена. Он, может, уже прочухался хоть немного. Когда его час назад 
сажали в кеб, толку с него было не больше, чем от покойни¬ка, но сейчас, глядишь, и скажет чего…
Подошли мы к Кебу. Я распахнул дверцу— и вижу, что пас¬сажир сполз с сиденья на пол, лежит там, как груда тряпок.
— Ну, это, просыпайтесь, сэр, — тормошу его, — скажите нам ваш адрес.
Молчит, пьянчужка.
— Подъем! — уже начинаю орать. — Адрес, сэр, назовите! И фамилию свою тоже!
Молчит как убитый. Наклоняюсь к нему— и слышу… Да то-то и оно, что ничего не слышу. Даже звука дыхания.
Тут уж я заподозрил неладное. Прикоснулся к его щеке— м-да… Холоднее свинцовой примочки.
Так я исказал тому слуге. Он, значит, чиркнул спичкой, мы вместе заглядываем… Все яснее ясного. Молодой, краси¬вый парень, но лицо искажено вроде как гримасой боли и малость оцепенело уже. Явно умер непрямо только что.
— Что будем делать? — спрашивает этот, из номера со¬рок семь. Понятно, побелел весь как мел и волосы дыбом встали.
— Ты— что хочешь, — отвечаю. — А я прямым ходом гоню к ближайшему отделению полиции.
Так и поступил, оставив его дрожать на тротуаре. Да мне уж больше и не было дела ни до кого из сорок седьмого дома, слуги там или хозяева. А когда я передал полицейским и ту монетку, которой мне заплатили леди, — то мы и с покойни¬ком, получается, оказались в расчете, ничего я ему недол¬жен…
— И что же, вы больше не знаете никаких подробностей того дела? — поинтересовался я.
Мой собеседник только хмыкнул:
— Ну, вы испросили, сэр! Я бы и рад ничего не знать, да только ведь с полицией-то расчесться куда трудней, чем с по¬койником. Они меня теми «подробностями» прямо за… гм… ну, замучили прямо, пока тянулись всякие ихние экспертизы да следствия. Полицейские доктора установили— когда это¬го человека запихивали в мой кеб, он уже какое-то время был мертв. Вроде бы задушен: на шее, рядом друг с другом, от¬ыскали четыре синих пятна. Причем говорят, сэр, только ручка женщины пришлась бы к ним впору… Вот такие дела, сэр. Очень аккуратно все было сработано: ни тех женщин не вычислили, ни, смеяться будете, даже того мужчину— ну, который покойник. Его карманы и прочее, видать, хорошо почистили, чтобы там не осталось чего, позволяющего опре¬делить личность. Полиция была в большом недоумении, сэр! По-моему, и осталась. Эх, а я-то, уже говорил вам, сперва так нахваливал себя за предусмотрительность: мол, правильно сделал, что взял плату вперед, — потом-то джентльмен мне, глядишь, и не заплатит…
Произошло совпадение: на этих словах голос кебмена приобрел ту же хрипотцу, что и вначале поездки. Вдобавок кеб— о, по чистой случайности, конечно! — сбавил ско¬рость; а поскольку мы (очередная случайность!) как раз проезжали мимо большого трактира, то я счел целесообраз¬ным повторить эксперимент со стаканчиком джина. А раз уж так, то мы заказали по бокалу вина еще и для леди. Сам я в качестве подкрепляющего воспользовался той же жидко¬стью, что и мой сосед по козлам.
— Вообще, я вам скажу, сэр, был и еще один случай, когда полиция мне, что называется, «удружила», — про¬должил ветеран после того, как мы снова тронулись в путь. — Представляете: они заарестовали лучшего клиента, кото¬рый у меня когда-либо был! Эх, если б им совсем чуть-чуть подождать— я как раз заработал бы на нем полный со¬роковник. Атак самую малость не хватило. Тоже, правда, ничего!
И, словно совсем незаинтересованный продолжать рас¬сказ, кебмен отвлекся на созерцание местности. Потом он принялся насвистывать. Наконец прокомментировал со¬стояние погоды. По всем правилам хорошего тона мне пора было проявить интерес кпрерванному повествованию, что я и сделал.
— Так вот, я иговорю, — мой собеседник с облегчением вернулся к теме. — Как-то раз еду по Воксхолл-бридж— и вдруг останавливает меня этакий скрюченный старикашка в толстых очках и со здоровенным кожаным саквояжем. Адрес не называет: говорит— «езжайте помаленьку, куда именно— на ваш выбор, главное— только помаленьку: не растрясите меня, я ведь старенький». Сел, значит, в кеб, закрылся наглухо, даже окна затворил… Возил я его часа три, пока он не высунулся и не сказал, что хватит. Расплатился со мной честь по чести, но не уходит: стоит, обдумывает что-то. Ну, я тоже жду.
— Э-э-э, кебмен… — говорит он мне.
— Да, сэр?
— Вы мне кажетесь порядочным человеком и опытным кебменом. Я просил вас меня не растрясти— ивы действи¬тельно ехали очень осторожно. Вот и славно: я не люблю лихачей. Готов, так сказать, заключить с вами ежедневный контракт. Врачи рекомендуют мне постоянные неспешные прогулки. Вы, я вижу, ведете экипаж именно так, как нужно. Будьте завтра в то же время и в том же месте, где я вас оклик¬нул. Идет?
Еще бы не идет! Короче говоря, месяца четыре я каждое утро встречал этого старичка сего саквояжем на одном и том же месте и катал его по Лондону часа три. Расплачивался он щедро. Я, раз такое дело, и рессоры обновил, и маршрут особый разработал— чтобы ехать как можно более плавно, совсем без тряски. Сказать по правде, сэр, чтобы я полностью купился на эту его историю— так нет: хотел бы я посмотреть на доктора, который прописывает подобные прогулки в за¬крытом экипаже! Однако совать нос в чужие дела— оно тоже паршивое дело, и вообще, знаете, сэр, не зря говорит¬ся: «Меньше знаешь— крепче спишь»… Ну, я живой чело¬век, любопытство мне, как и всякому, присуще. Но никог¬да я не пытался этого моего пассажира проследить или еще что. Нет, сэр, чего не было, того не было. У него своя игра, и она меня не касается.
Но всему приходит предел. Однажды я уже подъезжал к месту, где обычно высаживаю моего странного пассажира (теперь у нас были постоянные места не только для начала прогулок, но и для их окончания), — и вдруг вижу перед со¬бой бобби 1. Стоит и, знаете, весело так поглядывает, как я подъезжаю, будто вмоем кебе для него подарок припасен. Оно вообще-то так и вышло: едва яостановился— бобби подскакивает к дверце, и мой пассажир, получается, выса¬дился прямо вего объятья. Вместе со своим саквояжиком.
— Вы арестованы, Джон Малоун, — говорит полицейский.
— По какому обвинению? — спрашивает мой пассажир, невозмутимый, как рисовый пудинг.
— По обвинению в подделке денежных знаков Государ¬ственного банка! — так же спокойно объясняет ему бобби. И, гляжу, еще один полисмен рядом появился.
— Что ж, выходит, вы меня переиграли, — соглашается старичок. Снимает очки, бакенбарды, седой парик— и оказы¬вается крепким джентльменом в расцвете лет, вроде, к при¬меру, вас, сэр.
— Пока, кебмен! — крикнул он мне на прощание. И ушел между двух полицейских: один держал его, другой— сак¬вояж.
— А почему он все-таки арендовал ваш кеб? — спросил я, не на шутку заинтересованный этой историей.
— Н-ну, видите ли, сэр, а где ж ему, собственно, этими своими делами заниматься? Все, что ему нужно для работы, было у него с собой в саквояже. Делать это где-то на съемной квартире? Так ведь подозрительно— все время сидеть по нескольку часов взаперти, да еще есть риск, что кто-то или в окно увидит, или в замочную скважину захочет подсмо¬треть, что там за секреты жилец развел. Снять отдельный дом, как следует занавесить окна, управляться со всем самому, вообще без слуг? Тем более подозрения на себя накличешь! Нет, этот Малоун все рассчитал правильно: лучшего места, чем закрытый кузов «ворчуна», во всем Лондоне не найти. Другое дело, что он уже был на примете у полиции— так что они его в конце концов и вычислили… А, куда прешь, черт безглазый?! Вы видели?! Нет, ну вы видели, сэр? Чуть не за¬дел нас этим своим фургоном, извозчик криворукий!
Вообще, сэр, я так думаю, если посчитать, сколько воров, грабителей и, может, даже убийц за эти сорок семь лет про¬ехались в моем «ворчуне» — то я, пожалуй, целый Ньюгейт перевез. Этого парня, фальшивомонетчика, прямо на моих глазах арестовали— и только поэтому я о нем знаю, что он преступник. Хотя… Был ведь еще один— может, похуже их всех, вместе взятых. Это если я, конечно, правильно понял, что он за птица. Да и понял-то я с опозданием, так что уже поздно было его искать. А вот все же получается, совесть моя неспокойна: ведь я из-за этого своего нежелания совать нос в чужие дела, выходит, малость соучастник…
— Да что же это за история такая?
— А вот сами судите, сэр. Лет десять назад— точнее не помню, я всегда был слабоват в датах, — ко мне сел моряк, здоровенный такой детина, рыжеусый. Сказал ехать к докам. После того случая с фальшивомонетчиком, сэр, я решил, что все-таки приватность приватностью, но надо, чтобы у меня при случае была возможность проверить, что творится вну¬три. Поэтому теперь в моем кебе, как видите, прорезано небольшое окошко— да-да, вот это самое, к стеклу которо¬го сейчас прижался носом мальчуган (ваш сынишка, я уга¬дал?)… Уж не знаю, что именно меня насторожило, но за этим моряком я решил понаблюдать. И знаете, сэр, он всю дорогу ехал с большим куском угля в обнимку. Вот просто держал его перед собой на коленях, очень осторожно. Я ре¬шил, что парень просто перебрал рома и, чего доброго, нач¬нет чудить— поэтому, пока вез, то и дело на него посматри¬вал. Окошко-то махонькое и расположено оно так, что изнутри не очень рассмотришь, заглядываю я в него или нет. В общем, вижу— моряк, как бы это сказать, разъял уголь на две части, а внутри этой глыбы вроде как полость. Я так смекаю, что это был, ну, сундучок, то ли замаскиро¬ванный под кусок угля, то ли и вправду из угольной глыбы вытесанный. Во-от… Ну, мало ли… Ничего я в этом не понял, а как он вышел у доков и расплатился, так вообще выкинул тот случай из головы. Но когда вскоре случился тот взрыв в Бремерхафене и пошли слухи об угольных бомбах… Толь¬ко тогда я сообразил, что происходило у меня прямо-таки на глазах. Рассказал об этом в полиции, но, видать, поздно: они так и не сумели отыскать концов.
Вы не знаете, что такое «угольная бомба»?! Ну, сэр… Ко¬роче говоря, когда судно страхуют на сумму, гораздо боль¬шую, чем оно стоит, это понятно? Ага. Идем дальше: как теперь сделать, чтобы… Уже догадались, сэр? Внутри глыбы угля прячут заряд динамита, или какую уж там еще взрывча¬тую дрянь сейчас напридумывали, а потом помещают ее в за¬пас того угля, который корабль берет с собой… И когда такой уголек попадает в топку— бабах! Ходят слухи, не один старый корабль так завершил свой путь…
— Вижу, вам довелось повидать в жизни много необычно¬го,  — заметил я.
— Ах, чтоб меня! Вот уж голова моя дырявая— чуть не про¬вез вас мимо! Мы ведь уже приехали, сэр. Вот, изволите ви¬деть— Александра Палас. А вообще-то вы правы, конечно: повидал ямного, в том числе и такого, чего бы, побожусь на Евангелии, лучше бы никому не видать… Если ваша хозяюш¬ка пожелает проехаться за город— я к вашим услугам, сэр: улица Медников, дом девяносто четыре. Асами, если по¬желаете, садитесь со мной, вот как сейчас, и я вам расскажу еще более удивительные истории. Но сейчас ваш парнишка,  как я погляжу, уже изо всех сил рвется наружу, и жена тоже торопится выйти, и вот та юная леди с пляжным зонтиком сейчас застрянет в дверях… Осторожней, сэр, не промахни¬тесь мимо подножки! Вот так, вот так! Не забыли адрес: Мед¬ников, номер девяносто четыре? Ну, удачи, сэр! И вашей хозяюшке тоже удачи!
Все произошло мгновенно. Я даже не успел понять, что наша поездка, а главное, повествование о лондонских тайнах закончено и продолжения— во всяком случае, сейчас— не будет. «Ворчун» уже катил прочь. Через считанные мину¬ты он затерялся среди множества экипажей, подвозивших на взморье праздную, нарядную, веселую толпу курортников…
 
Домашние дела дядюшки Джереми
I
Жизнь мою можно сравнить с черно-белой шкурой зебры, за многие годы накопилось в памяти немало необычных впечат¬лений. Однако был случай настолько причудливый, что по сравнению с ним все остальные кажутся мне совсем незначи¬тельными. Он вздымается над туманами прошлого, фантасти¬ческий, угрюмый, отбрасывая тень на безмятежные годы, предшествовавшие ему и последовавшие за ним.
Эту историю я рассказываю редко. Немногие, очень немно¬гие, те, кто хорошо меня знает, слышали ее. Время от времени друзья упрашивают меня познакомить с ней более широкий круг знакомых, но я неизменно отказываюсь, поскольку не же¬лаю приобретать репутацию Мюнхгаузена-любителя. Все же, уступая их просьбам, я решился изложить в письменном виде факты, касающиеся моего пребывания в Дункельтвайте.
Ниже приводится первое полученное мной письмо Джона Терстона. Оно датировано апрелем 1862 года. Я вынимаю его из ящика стола и копирую слово в слово:
«Дорогой мой Лоуренс! Если бы ты знал, как я одинок и как скучаю, то, несомненно, сжалился бы и приехал, чтобы разде¬лить мою участь. Помнится, ты многократно давал смутные обещания посетить Дункельтвайт и взглянуть на йоркширские пустоши. Сейчас, по-моему, настало самое подходящее время
для этого. Конечно, я помню, что у тебя много работы, сударь, но ведь лекций ты пока не посещаешь, а штудировать справоч¬ники можешь здесь точно так же, как и на Бейкер-стрит. Будь хорошим другом, упакуй свои книги— и в путь! У нас есть уют¬ная комнатка с письменным столом и креслом, вполне при¬годная для занятий. Сообщи, когда можно тебя ожидать.
Говоря о своем одиночестве, я не имею ввиду отсутствие людей в доме. Вообще-то, у нас тут целая компания. Воз¬главляет ее, разумеется, мой бедный дядюшка Джереми, болтливый и полоумный, шаркающий своими огромными шлепанцами, погруженный, по обыкновению, в сочинение бесчисленных плохих стихов. Кажется, когда мы виделись в прошлый раз, я рассказывал вам об этом его увлечении. Теперь оно достигло такого накала, что он нанял работника, единственной обязанностью которого является переписка и сбережение этих излияний. Этот субъект, по имени Коппер¬торн, стал так же необходим старику, как его шутовской колпак или «Универсальный словарь рифм». Меня он не слишком ин¬тересует, но я всегда разделял предрассудок Цезаря относитель¬но худых мужчин, хотя, кстати, малыш Юлий сам был таков, если судить по древним медалям. Далее, в комплект входят двое детей моего дяди С эмюэля, усыновленных Джереми; их было трое, но одна девочка отправилась недавно к праотцам. При них состоит гувернантка, стильная брюнетка с примесью индий¬ской крови. Помимо перечисленных особ, есть трое горничных и пожилой конюх. Таким образом, мы представляем собой целый мирок в этом захолустье. Несмотря на все эти радости, дорогой Хью, я тоскую по знакомым лицам и добрым товари¬щам. Я усердно занимаюсь химией, а это означает, что мешать твоей учебе не буду. Порадуй ответом позабытого друга,
Джона Г. Терстона».
В момент получения письма я снимал квартиру в Лондоне и много работал, готовясь к последнему экзамену на звание квалифицированного врача. Мы с Терстоном стали близки¬ми друзьями еще в Кембридже, потом я перешел на меди¬цинский факультет и теперь очень хотел снова увидеться с ним. С другой стороны, я опасался, вопреки уверениям Джона, что работа моя от перемены места пострадает. Я на¬рисовал в воображении впавшего в детство старца, тощего секретаря, стильную гувернантку, пару детишек, вероятно капризных, избалованных, и пришел к выводу, что наше со¬существование водном деревенском доме лишит меня воз¬можности сосредоточиться на чтении. Два дня я колебался и уже почти решил отклонить приглашение, но тут из Йорк¬шира пришло новое послание, еще настойчивее прежнего:
«Мы ждем весточки от тебя с каждой почтой, — уверял мой друг, — когда кто-нибудь стучит в дверь, я сразу думаю, не несут ли твою телеграмму с указанием поезда. Комната готова, на¬деюсь, ты найдешь ее уютной. Дядюшка Джереми велел пере¬дать, что будет счастлив познакомиться с тобой. Он бы и сам мог написать, однако его не отпускает великая эпическая поэ¬ма строк этак тысяч на пять, ион день-деньской бродит по комнатам, а Копперторн тащится за ним, как франкенштейн¬ское чудовище, с блокнотом и карандашом, фиксируя для по¬томства перлы мудрости, исходящие из его уст. Кстати, я, кажется, упоминал о чернявой гувернантке? Она может послу¬жить приманкой, если ты не утратил вкуса к этнографическим наблюдениям. Ее отец— индийский раджа, мать— англичанка. Он погиб во время восстания против нас, правительство кон¬фисковало его имущество, и дочь, тогда пятнадцати лет от роду, осталась почти без средств. Какой-то немецкий коммерсант из Калькутты сжалился над ней и, по-видимому, удочерил. Затем он привез ее в Европу вместе со своей родной дочкой. Дочка вскоре умерла, а мисс Уорендер (как мы называем ее по фами¬лии матери) откликнулась на объявление дядюшки Джереми. Так и живет с тех пор. Стало быть, мой друг, не сопротивляйся приказу и немедленно приезжай!»
В письме были затронуты некоторые личные моменты, поэтому я не могу процитировать его полностью.
Невозможно было дольше противиться напору старого дру¬га. Ворча про себя, я поспешно упаковал книги, вечером дал 
телеграмму и отбыл в Йоркшир с первым же утренним поез¬дом. Хорошо помню, что день выдался унылый, поездка каза¬лась бесконечной; я забился в уголок выстуженного сквозня¬ками вагона, мысли мои крутились вокруг различных проблем хирургии и терапии. Меня предупредили, что маленькая за¬холустная станция Инглтон, милях в пятнадцати от Карнфор¬та, ближе всего к месту моего назначения, и не успел я выйти на перрон, как Джон Терстон лихо подкатил к станции на двуколке с высокими бортами. Завидев меня, он восторженно замахал кнутом, резко остановил лошадь и спрыгнул прямо на платформу.
— Хью, дорогой мой, — вскричал он, — как ярад тебя видеть! Какой ты молодец, что приехал!
Он крепко, до боли пожал мне руку.
— Боюсь, от меня тебе будет мало проку, — заранее из¬винился я. — Работы по уши.
— Конечно, конечно, — добродушно улыбнулся он. — Я это учел. Но мы сможем выкроить часок, чтобы попугать кроли¬ков. А теперь нам лучше отправиться в обратный путь— ехать довольно долго, а ты, я вижу, уже замерзаешь!
Я забрался на сиденье, и экипаж затарахтел по пыльной дороге.
— Думаю, тебе понравится комната, — заметил мой друг. — Скоро ты почувствуешь себя как дома. Знаешь, я и сам не¬часто бываю в Дункельтвайте, только начинаю здесь устраи¬ваться, и лаборатория еще далека от рабочего состояния. Приехал две недели назад. Ни для кого не секрет, что я за¬нимаю весьма выдающуюся позицию в завещании дядюшки Джереми, и мой отец считает правильным, если я выкажу уважение к старику. В этих обстоятельствах я не могу не по¬казываться здесь хотя бы изредка.
— Само собой, — согласился я.
— И потом, он очень славный старикан. Тебя позабавит обстановка в доме. Принцесса в качестве гувернантки! Эф¬фектно, неправда ли? Судя по кое-каким признакам, наш 
непроницаемый секретарь поглядывает вту сторону. Подыми-ка воротник, ветер так и пронизывает!
Дорога тянулась по невысоким блеклым холмам, совершен¬но лишенным растительности, кроме редких кустиков утес¬ника да негустого покрова жесткой ползучей травы— скудно¬го пропитания для пасущихся врассыпную тощих, заморенных овец. Мы то ныряли в распадки, то поднимались на вершины, откуда могли видеть, как вьется дорога, тонкой белой лентой уходя к горизонту. Там и тут монотонность пейзажа прерыва¬ли зазубренные скалы, угрюмый серый гранит, как будто ко¬сти тяжело раненной природы пробили иссохшую шкуру. В отдалении виднелась горная гряда, один высокий пик вы¬делялся на фоне неба, кокетливо кутаясь в облачное покры¬вало, позолоченное лучами заходящего солнца.