 |
Сухие завтраки
Аманда не любила ходить по магазинам в одиночестве; Холли, напротив, предпочитала совершать покупки самостоятельно. После совместных походов с Амандой она обычно возвращалась
домой, нагруженная неоправданно дорогими модными тряпками, купленными в бутиках с драконовскими правилами обмена и возврата вещей, — тряпками, которые потом доживали
свой век в глубинах кладовки, укоризненно поглядывая на нее неотрезанными ярлычками. Со временем она стала считать это ценой дружбы.
Вот почему солнечным субботним днем Холли позволила протащить себя по Бликер-стрит
— по ее шикарной части, bien sur, — и завести себя в еще один помпезный и пугающий магазин.
Дружба. Одежда безвольно болталась на хромированных
плечиках, размещенных на хромированных перекладинах, свисающих с потолка на хромированных цепях. Если слишком громко вздохнуть возле выставленных товаров, вся конструкция
начинала звенеть. Магазин представлял собой неутомимый
китайский колокольчик. Одежда, висевшая на плечиках, вообще-то
не была предназначена для примерки, если только ваш размер не 36, 38 или 40. Всем остальным приходилось, заливаясь краской, просить одну из девушек-консультанток
принести вещи большего размера. После этого девушка исчезала
за дверью, расположенной в дальнем углу помещения, и — во всяком случае, Холли нравилось думать, что именно так и происходит, — садилась в специальный лифт, нырявший затем в потаенные глубины Земли, где хранятся брюки таких гигантских размеров, как 42, 44 и 46. Где-то
там покоился и сорок восьмой, но уже долгие годы никто не осмеливался попросить
принести его.
— Я здесь ничего не могу купить. Все просто крошечное. Давай лучше сходим в «Банана рипаблик».
— Хватит с меня «Банана рипаблик». Я не шучу, Холли. Ты одеваешься как двадцатитрехлетняя помощница юриста, работающая
на Манхэттене и считающая, что проблему модной одежды можно решить, нацепив черные штаны, — отрезала Ааманда. — Тебе нужно купить джинсы.
— А с моими-то что не так? — удивилась Холли.
— Доверься мне. Тебе нужны джинсы получше.
Как будто по сигналу перед ними появилась продавщица.
— Вам помочь?
— Моей подруге нужны джинсы, — обрадовалась Ааманда. — Пороскошнее тех, которые на ней.
— Но не слишком роскошные, — вмешалась Холли. — Я не роскошная
женщина. Я просто хочу выглядеть хорошо — в разумных
пределах.
— Сейчас принесу вам парочку для примерки.
— Секундочку! — воскликнула Холли. — Послушайте меня. Я не хочу идти в примерочную, снимать ботинки, штаны, начать натягивать джинсы — и неожиданно обнаружить, что те, которые
вы принесли, мне слишком малы, а затем, когда я попрошу на размер больше, узнать, что это самый большой размер из всех, что у вас есть. Сегодня я этого не перенесу. Честно, я себе лучше башку отстрелю. Так что посмотрите на меня, посмотрите
на мой зад, посмотрите на мое пузо, оцените их, а затем честно и откровенно скажите: не считаете ли вы, что у меня могут возникнуть проблемы?
Девушка кивнула, поджала губы и окинула задницу Холли взглядом из-под
полуопущенных век.
— Мое мнение? Все будет о’кей.
— Ладно, забудьте. Спасибо, но вы не слишком уверены, как мне кажется.
— Нет-нет,
все будет нормально, — ответила девушка и направилась
к полкам с денимом.
— Знаешь, как мне кажется, у тебя не все дома, — покачала головой Ааманда.
— Я просто стараюсь избежать ненужного унижения, — возразила
Холли. Она сняла с перекладины плечики с куском тонкой
полосатой набивной ткани, похожим на носовой платок, на концах которого болтались шнурки. — Это что такое? Предполагается,
что топ?
— Я хочу найти то, что можно надеть на вечеринку в шикарный
ресторан — «Баббо». Марк собирается сводить меня туда в субботу вечером, чтобы отметить годовщину.
— Я и забыла, что у вас в этом месяце годовщина свадьбы.
— Семь лет уже.
— Я тут на днях подумала, что в этом декабре мы с Алексом отметили бы пятую годовщину свадьбы.
— Если бы он не изменил тебе и не бросил тебя в беде, а потом
не развелся с тобой, — ты это хотела сказать?
Холли приложила к себе свитер, чтобы посмотреть, насколько
глубок V-образный
вырез.
— В твоем исполнении все звучит так… окончательно.
— Примерь вот это, — предложила Ааманда. — Я просто стараюсь
не позволить тебе делать то, что ты обычно делаешь, Холли: цепляться за то, что уже явно закончилось, и чувствовать,
что ничто другое с ним не сравнится. Ты так делала, когда мы закончили колледж. Ты все время талдычила: «Такого больше
никогда не повторится». Снова и снова. Такого больше никогда
не повторится.
— Но я была права. Такого действительно в моей жизни больше не случалось. И я всего лишь хочу осознавать, что на самом деле происходит. Я хочу проникнуться тем, что происходит.
— Какая разница? Вы с Алексом не были счастливы. У вас был один хороший год и четыре ужасных. Может, тебе следовало
бы подольше проникаться этим?
Аманде нравилось напоминать Холли о том, как она страдала из-за
Алекса. Это было одним из ее любимых занятий. Она повторяла
это снова и снова, вроде как стараясь таким образом
подбодрить Холли: «Ты считаешь, что сейчас твоя жизнь ужасна? Но ты хотя бы не страдаешь из-за
Алекса!» Холли, однако, начинала подозревать, что, по мнению Аманды, на самом деле проблема заключается в каком-то
изъяне ее характера, например в желании удержать того, с кем она явно несчастна, и если б у нее оставался хоть один-единственный
тлеющий уголек энергии, она бы припустила со всех ног прочь от затянувшейся связи и наверняка
обогнала бы Алекса. Чем дольше Холли думала об этом, стоя посреди магазина, пытаясь изобразить интерес к одежде и при этом не создать оглушительного металлического грохота, тем более несправедливой ей казалась подобная трактовка. Почему
люди не разрывают отношения, причиняющие им боль? Потому что так происходит. Постоянно. И суть в том, что, находясь
в таких отношениях, по уши увязнув в ежедневной рутине
общения с другим человеком, иногда просто не замечаешь, насколько все ужасно. Это не так очевидно, как кажется. Страдания,
связанные с другим человеком, хорошо описывает известная фраза из романа Хемингуэя «Фиеста» о банкротстве: оно происходит
двумя путями — сначала постепенно, а затем неожиданно. Вот как все происходило у Холли, и когда Алекс бросил ее, она все еще находилась в первой стадии.
Нельзя сказать, что Холли думала, что никогда не разведется,
— она осознавала, что такая вероятность существует, достаточно
хотя бы взглянуть на статистику. Просто ей всегда казалось, что сначала произойдет масса событий: у них родится ребенок, они купят квартиру, немного поругаются из-за
диванов,
родни и из-за
того, что кто-то
забыл выключить кондиционер,
потом у них родится второй ребенок, им придется переехать
в Коннектикут, они начнут ложиться спать в разное время и перестанут покупать поздравительные открытки к подаркам,
затем начнут заниматься сексом по расписанию и перестанут
улыбаться, когда супруг приходит домой; все время будут копить мелкие обиды, разочарования и неудачи, пока не наберется большой резервуар боли, попытаются призвать на помощь семейного психолога, поедут в мрачный отпуск на море без детей, с трудом протянут вместе еще год или два, полные многозначительного молчания, прерывающегося время от времени
скандалом или дракой и совсем не прерывающегося сексом,
— и только после этого подадут на развод. Вот как должно было произойти. И если бы Холли прошла через все это, она была бы готова к разрыву. Хотя бы не была так… так ошарашена.
Ей не дали времени на то, чтобы разлюбить Алекса как положено
— медленно и постепенно, и в результате он стал для нее чем-то
вроде фантомной конечности. Вроде ее нет, а все равно болит. И, как и в случае с настоящей фантомной конечностью,
подавляющее большинство связанных с ним чувств были весьма болезненны.
— В общем, думаю, все прошло, — заявила Холли, как только
они вошли в примерочную и начали раздеваться. Это было еще одной особенностью их совместных походов по магазинам
— Аманда любила пользоваться той же примерочной. Холли
давно уже оставила попытки бороться с этим.
— Что именно?
— Н ну, с тем парнем. Как там его? С Джеком.
Аманда натянула через голову бежевый вязаный топ, посмотрела
на себя в зеркало и ничего не ответила.
— Так. Чего ты недоговариваешь?
— ничего. — Аманда немного опустила плечи и критически осмотрела свое отражение. — Как ты думаешь, это можно надеть
в «Баббо»?
— Аманда!
Молчание.
— Аманда!
— Я пообещала себе, что никому не скажу.
— Ага, теперь ты просто обязана мне все рассказать.
Она шумно выдохнула, будто выпустив воздух из шарика.
— У нас с Джеком был секс.
— Что?! Когда?
Аманда улыбнулась и захихикала, точнее, засмеялась, и все ее лицо осветилось чем-то,
подозрительно похожим на радость.
— Совсем недавно. На прошлой неделе. Всего два раза, — призналась она.
— Вы занимались сексом дважды?
— А один раз — в баре.
— Вы занимались сексом в баре? Вы что, сбрендили? Вас же могли увидеть. Вас могли узнать!
— Знаю. Я переживала из-за
этого. Поэтому мы решили, ну, встретиться у него в квартире и обсудить то, что произошло, а потом, ты понимаешь…
— Я так и знала, что это произойдет, — торжествующе заявила
Холли. — Я всегда права. Ненавижу это.
В дверь примерочной постучали, и продавщица заглянула внутрь. Она держала небольшую стопку денима; лицо ее было искажено страдальческой гримасой.
— Сорок четвертый подойдет? — с надеждой спросила она.
— Боюсь, что нет, — ответила Холли.
— Они растянутся.
— Но не до такой степени, — с деланной бодростью в голосе возразила Холли. Она закрыла дверь и повернулась к Аманде. — Вот видишь? Я всегда права.
— Холли, я никак не могу перестать думать о том, что случилось.
В меня будто бес вселился. Как будто это фильм, который я снова и снова прокручиваю в памяти.
— Знаешь, несправедливо сравнивать секс в браке и секс на стороне. Это же совершенно разные явления. Все равно что сравнивать яблоки и апельсины, — задумчиво произнесла Холли.
— Даже, скорее, сравнивать яблоко с животным. Леопардом. Я серьезно. Вот до какой степени они различны.
— Я по нему с ума схожу!
Не веря своим ушам, Холли медленно покачала головой.
— Неужели это ты мне говоришь, Аманда? Если честно, я сейчас в шоке. Ты ведь уже несколько недель даже не упоминала
о нем.
— Да, ведь он тебе не очень-то
понравился, когда мы вместе обедали. Думаю, мне просто было неловко.
— И поэтому ты перестала говорить о нем со мной? Это безумие. Он мне показался в целом нормальным. Я хочу сказать, он мне показался нормальным как мужчина, любовник.
— Н ну, не знаю, — сказала Аманда. — Это был такой странный обед… Страсти накалялись, и я даже немного смутилась.
— По-моему, ты сказала, что до секса у вас дошло на прошлой неделе.
— Так и есть, — подтвердила Ааманда, — но до того мы уже некоторое время занимались сексом по телефону.
— Ты серьезно? Сексом по телефону? — От неожиданности Холли повысила голос, и Аманда шикнула на нее. — Ребята, вы что, действительно им занимаетесь? — прошептала она.
— Да, все время.
— Нет. Да нет же! Ты что, не шутишь?
— Мы с ним как кролики, — хихикнула Аманда и стянула бежевый топ через голову. — Мы как кролики, только с телефонами.
— Ты хочешь сказать, даже когда ты дома? В своей квартире?
Аманда кивнула и снова надела блузку.
— Ничего не могу с собой поделать. В последнее время я стала
отвратительной матерью. — Она принялась застегивать пуговицы.
— Джейкоб носится по комнате и орет, а я швыряю ему сухой завтрак, чтобы он заткнулся, потому что говорю по телефону
с Джеком, который в этот момент хочет узнать, какая у меня сейчас киска. И я просто высыпаю еще одну пригоршню сухого завтрака на пол и отвечаю ему.
— Оба-на!
— А Джейкобу еще нельзя давать сахар.
— Да, знаешь, это не очень хорошо.
— Я знаю, что это нехорошо. Я же тебе сказала — я потеряла рассудок.
— И что ты намерена делать, если Марк обо всем узнает?
— Марк ни о чем не узнает.
— Пойми, не все зависит только от тебя.
— Уж поверь мне. Я чрезвычайно осторожна, — заявила Аманда. — Да ты ведь знаешь Марка. Ему в голову никогда не придет, что я могу изменить ему. У него настолько гипертрофированное
самомнение, что эта мысль никогда не появится
у него в голове. А с тех пор как все началось, мы ни разу не поругались.
Он уверен, что все дело в «Паксиле». Когда он дома, я чрезвычайно внимательна к нему, я по-настоящему
рядом, поскольку так много вру, что мне приходится сосредотачиваться,
чтобы вконец не запутаться.
— Не думаю, что это называется «быть по-настоящему рядом».
— Может быть, не в буддистском смысле… Но поверь мне, я действительно нахожусь с ним в одной комнате.
Аманда и Холли были старыми и к тому же лучшими подругами,
но они не были (похоже, пришло время сообщить вам об этом) старыми лучшими подругами. Первые пятнадцать лет их знакомства они просто поддерживали хорошие отношения. Они одновременно поступили в колледж, жили на разных этажах
одного общежития — странного, похожего на темное чрево кирпичного сооружения, прилепившегося к самому краю кампуса,
с отдельной столовой и устоявшейся социальной экосистемой.
После окончания колледжа они обе переехали на Манхэттен,
и контраст тепличной жизни в общежитии и огромного обезличивающего города заставил их решить, что у них больше общих черт, чем было на самом деле. Они стали настоящими друзьями в нью-йоркском
стиле — то есть поддерживали ни к чему не обязывающие отношения, но встречались в реальной жизни всего пару-тройку
раз в год. Их судьбы за десять лет пересекались в странных, а иногда и в интересных местах: они оказались подружками одной и той же невесты на свадьбе в церкви Санта Лючии, а однажды в течение трех недель даже делили комнату, когда у Аманды туго пошли дела с выплатой кредитов, но по большей части все общение сводилось к тому, что время от времени они пропускали вместе по стаканчику, каждый раз обещая друг другу встречаться чаще. В основном они служили друг другу неким критерием, легким способом проверить, не отстают ли они, по-прежнему
ли они движутся вперед, идут ли их жизни на одном уровне. И они шагали в ногу, до тех пор пока год назад Аманда не родила Джейкоба, а Алекс, муж Холли, не бросил ее. Эти два основательных перебоя случились в течение каких-то
трех недель; может показаться, что эти события должны были стать причиной их разрыва, но на самом деле все произошло с точностью до наоборот.
Холли всегда была как открытая книга, всегда разговаривала очень эмоционально, и эти ее качества проявились еще сильнее на протяжении нескольких месяцев после разрыва с Алексом. Она рассказывала Аманде все. Конечно, Холли абсолютно всем все рассказывала, но через несколько месяцев единственным оставшимся слушателем, а точнее, единственным, кто не получал
за это почасовую оплату, оказалась Аманда. Примерно в третьем триместре мышление Аманды стало нечетким и размытым,
как будто ее мозг укутали толстым слоем ватина, а с рождением Джейкоба ситуация только ухудшилась. Она дошла
до того, что ей стало слишком тяжело следить за развитием сюжета в очередной серии «Закона и порядка», но Холли это было только на руку: в ее случае никакого сюжета не было. Ее случай представлял собой некий нелепый туманный сгусток, он был похож на заросший ярко-зеленой
тиной пруд, и Холли с Амандой проводили долгие часы, копаясь в нем, извлекая на свет ту или иную тему для обсуждения только для того, чтобы снова бросить ее в пруд, а затем нагнуться и выудить ту же самую
тему на следующий день и снова говорить и говорить о ней. Очень кстати Джейкоб оказался любителем поспать, одним из тех редких, почти мифических младенцев, которые спят крепко и долго, как заколдованные персонажи сказок. Очень кстати было и то, что Аманда находилась в состоянии легкого шока: либо ей до смерти надоело материнство, либо она глубоко и всерьез
разочаровалась в нем. Она и сама не могла сказать, в чем дело, да и не хотела этого знать, и потому она набивала пустые углы своего закутанного в вату сознания проблемами Холли, выбрав такой удобный способ игнорирования собственных.
К тому моменту, когда состоялся тот самый ужин у Аманды и Марка, во время которого Холли впервые услышала о «Паксиле», увидела хозяина дома в тапках-носках
и узнала о Джеке, помогая мыть посуду, Аманда и Холли болтали по телефону пару раз в день, виделись примерно раз в неделю, и тем не менее
обе имели свои секреты, которые они предпочитали не раскрывать
даже ближайшей подруге, секреты, которые, как они опасались, могли вызвать осуждение или презрение второй стороны. Секретом Холли были отношения с Лукасом, а Аманды
— с Джеком.
Солнечный свет был уже не таким нестерпимо ярким, когда Холли вышла из поезда линии метро С, поднялась по ступенькам
на Восемьдесят шестую улицу и затем свернула на улицу Централ-Парк
Вест. «У Аманды любовная интрижка». Холли с трудом верила в это. Ей казалось, что она вступает в новую жизнь, в мир взрослых, в котором замужние женщины заводят любовников («Подумать только, заводят любовников! Рразве о таких вещах принято говорить? Но Аманда сама призналась в этом!»), и ей придется просто привыкнуть к нему. та часть ее личности, что по-прежнему
ощущала себя семиклассницей, внушала ей такие мысли: «Как же вышло, что у Аманды есть и муж, и ребенок, и любовник, а я не в состоянии найти более-менее
приличного мужчину своего возраста?»
Она свернула на нужную улицу и подняла голову. Да это же… Он ли это? Холли его не видела уже… Сколько лет? Шесть? Или даже больше? И все же это явно был он. Он всегда стоял в очень характерной позе, сочетавшей преимущества высокого роста и прямой осанки с дерзким разворотом плеч, и даже спустя все эти годы она могла узнать его на расстоянии в полквартала. Он стоял непосредственно перед ее домом и казался не очень-то
веселым. Холли замедлила шаг и уже собралась было развернуться
и пойти в обратном направлении, как он заметил ее и подошел к ней.
— Ты и правда трепалась по телефону с моей девушкой? — не поздоровавшись, спросил он.
— Что-что? — не поняла его Холли.
— Чтоб тебя, Холли! Ты действительно наплела ерунды обо мне Кэтлин?
— Н не имею понятия, о чем ты говоришь, — отрезала Холли. Она направилась к дому, но Спенс не отстал, а пошел рядом с ней.
— Кэтлин. Моя девушка. Она сказала мне, что вы трепались по телефону и сравнивали свои впечатления.
Холли остановилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Она так сказала?
— Вчера вечером.
— Если она так сказала, то да, я и правда помню, что какая-то
женщина по имени Кэтлин связалась со мной и мы с ней немного
поговорили.
— Господи, Холли, не лезь в мою жизнь!
— Прекрасно.
— Ты не поняла: я не шучу.
Холли открыла дверь в подъезд и повернулась к нему лицом.
— Не хочу я лезть в твою жизнь, Спенс. Нно эта женщина сама позвонила мне, она была очень расстроена, и я подумала, что бросить трубку будет слишком жестоко с моей стороны. Я устала. У меня был очень тяжелый день. Приятно было повидаться с тобой, но сейчас — прощай.
Она вошла в здание и закрыла за собой дверь.
Бег против болезни
Бетси Сильверштейн сидела за столом и с ужасом смотрела на свою адресную картотеку. Когда-то
давно она решила пользоваться
картотекой, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность,
— легкий штришок в стиле ретро, с ее точки зрения изысканный, потому что легкие щелчки перебрасываемых карточек успокаивали ее куда лучше, чем различные электронные
аналоги. Однако сегодня утром одна из новеньких, проходя
мимо стола Бетси, воскликнула: «О боже, ты пользуешься
картотекой?!» — и рассмеялась. Бетси попыталась объяснить ей причину, по которой она пользовалась картотекой, и отметить
тот факт, что она вовсе не так стара, чтобы застать те годы, когда картотеки стояли на столе у каждого, но Бетси показалось,
что переубедить девушку ей не удалось. И вот теперь она смотрела на нее, неожиданно испугавшись этого зрелища, как будто перед ней была баночка крема для рук от возрастных пигментных пятен или двухсотграммовая склянка с биодобавками.
— О господи! Ты еще здесь?
Бетси подняла глаза и увидела свою бывшую коллегу Триш Бартон — ореол платиновых волос, выпирающие ключицы, — стремительно приближающуюся к ней и размахивающую многочисленными
сумками для покупок.
— Разумеется, я еще здесь, — отозвалась Бетси и изобразила самую широкую улыбку. — Мне здесь так нравится!
Фраза «Ты еще здесь» четко отражала главную проблему карьеры Бетси. Через несколько лет после окончания Университета
Колгейт Бетси получила работу помощника рекламного агента в рекламной студии и таким образом сделала первый шаг в карьере, которая могла привести ее к двум вершинам. Ей светило либо превратиться в свирепого начальника, выкрикивающего
распоряжения в телефонную трубку, то угрожая, то льстя работникам сферы услуг, сплетен, контрамарок и подарочных наборов, и в общем и целом уже в тридцать два года похожего на прожженного пятидесятилетнего рекламщика; либо выйти замуж. Свадьбу обычно планируют за рабочим столом, имитируя
деятельность, затем беременеют, а на четвертом месяце решают,
что это все слишком тяжело, и признаются коллегам, что деньги, получаемые здесь, ужасно, ну, незначительны по сравнению
с заработками мужа, — и пишут заявление. Тебе устраивают
прощальный обед, на котором подают уцененные коктейли,
а затем ты уходишь и начинаешь новую жизнь. В этой индустрии вообще-то
нет места таким, как Бетси, то есть женщинам,
утратившим былую красоту и умудрившимся за годы постепенного увядания не стать уникальным профессионалом в своей области. Здесь так много зависит от флирта и вечеринок, от умения выжимать обещания из журналистов, появляющихся
на мероприятиях с одной-единственной
целью — воспользоваться
подвернувшимся случаем и переспать с этой симпотной
агентшей, которая трезвонит о своем вот уже битые сутки и, похоже, просто влюбилась. Если она и не переспит с ним, то хотя бы поболтает. Нно Бетси уже выросла из образа инженю и неотвратимо превращалась в объект жалости. Мужчины уже не желали отказываться от полноценного отдыха только из-за
призрачного шанса поболтать с ней на плохо организованной вечеринке с коктейлями, проводимой в выставочном зале BMW, чтобы запустить рекламу духов с запахом влажных салфеток для рук. И в то же время она не могла достать контрамарку на вечернее шоу в «Гринвич-Виллидж» (достать контрамарку на вечернее шоу в «Гринвич-Виллидж» — это такое клише, не думайте,
что она этого не понимает), как бы ни старалась. Какой от нее прок?
— У меня такое впечатление, будто я попала в машину времени,
— воскликнула Триш. — Ты ни капельки не изменилась с тех пор, как я здесь работала. А ведь шесть лет прошло!
— Ты тоже не изменилась, — вернула комплимент Бетси.
— Еще как, — возразила Триш и безнадежно махнула рукой с идеальным маникюром. — Я постарела на двоих детей.
На следующий день, в субботу, Бетси проснулась в пять утра, оделась, взяла такси до площади Колумба и углубилась в Центральный
парк. Распаковка бананов, предназначенных для марафона
«Бег против болезни», оказалась еще более противным занятием,
чем ей показалось вначале. Она должна была доставать их из картонных коробок и раскладывать на столе, проверяя, чтобы на каждом была наклейка корпорации «Доул», а затем нужно было прилепить рядом с этой наклейкой еще одну, в виде розовой ленточки, так, чтобы было красиво и сразу становилось ясно, что компания борется против рака груди. Все следовало выполнить именно в таком порядке, поскольку корпорация «Доул» выступала спонсором мероприятия и утром — но когда именно, Бетси не знала, — целая группа представителей корпорации
медленно профланирует мимо стола с бананами по пути к палатке для особо важных персон, а предыдущие мероприятия показали, что руководители этой корпорации ревностно следят за тем, как используются их наклейки. «С этим и мартышка справится», — подумала Бетси, открыв первую коробку и заглянув внутрь. Впрочем, нет, мартышка бы эти бананы просто съела, но это… стоп, идея!
Накануне днем, вскоре после того как Триш Бартон покинула
офис и отправилась дожидаться поезда в Уэстчестер, Бетси вызвала ее начальница, которую звали Роз.
— Я уже давно хочу поговорить с тобой о твоих планах на будущее, — изящно изложила она суть проблемы.
— Моих планах? — эхом отозвалась Бетси.
— Твоих карьерных планах. Ты здесь работаешь уже довольно
давно, и мне любопытно, кем ты видишь себя через пять лет. Или хотя бы через два года.
— Ну, мне нравится то, что я делаю. Мне нравится моя работа.
Я бы хотела продолжать… выполнять свою работу. Я точно не знаю, какой будет моя жизнь через пять лет или через два года, но таков примерно мой план.
Роз рассмеялась своим знаменитым смехом, похожим на автоматную
очередь, выпущенную по мешку с камнями.
— Я уверена, тебя начнет тошнить от нее еще до того, как пройдет два года.
— Возможно, но…
— Хочу быть с тобой откровенной, Бетси. На твоей должности
карьеру сделать очень сложно. Королева-матка
бывает только одна. А что касается большинства младших рекламных агентов, которых я нанимаю, — ты же их видела: как приходят, так и уходят. Большинство увольняется еще до того, как им исполнится
тридцать. И возможно, оно и к лучшему. Возможно, благодаря этому все остаются бодрыми, свежими и мотивированными.
— Я бодрая, Роз. И я мотивирована.
Так и не произнесенное слово «свежая» повисло в воздухе.
Роз с заговорщическим видом наклонилась вперед.
— Скажу тебе одну вещь, которую вряд ли повторю кому-то
из девочек. Я рассматриваю должность младшего агента по рекламе
скорее как интернатуру. Это шанс для молодежи подучиться,
а затем уйти и использовать приобретенный здесь опыт где-то
в другом месте, там, где можно заработать нормальные
деньги. Не понимаю, как ты умудряешься прожить на те копейки, что я тебе плачу.
Последнее утверждение было ложью. Роз прекрасно знала, как Бетси умудряется сводить концы с концами. Все счета оплачивал
отец Бетси. И если честно, это приводило в бешенство.
Роз выросла в штате Небраска, ее родители торговали автозапчастями, и она сама, без посторонней помощи, построила
карьеру, без единого подарочного чека на сумму, превышающую
двадцать пять баксов. Первые двадцать лет своей взрослой жизни она одевалась в блузки, сшитые из нескольких рубашек, купленных на блошином рынке, и дешевые черные юбки, которые она носила даже после того, как они выцветали до серого оттенка; вместе с другой девчонкой она снимала комнату в трущобах Бруклина за несколько десятков лет до того, как район стал считаться достаточно приличным; ездила на
автобусах, а не на машине; приносила обед с собой, а не покупала
его в кафе; и каждый день яростно сражалась за жизнь в мегаполисе, где пара лишних долларов намного все упрощает. Ей бы хватило пальцев на одной руке, чтобы сосчитать, сколько раз она брала такси до того, как ей исполнилось тридцать! Наконец
она это сделала: взобралась на самый верх своей персональной
кучи, по пути набрав тридцать кило веса, выкурив четыре миллиарда сигарет «Парламент лайт», так и не выйдя замуж и забыв родить ребенка. И все равно маленькая Мисс Стареющий Младший Агент по имени Бетси Сильверштейн, получающая тридцать восемь тысяч долларов в год, носила на плече более дорогую сумочку, чем у нее. Бетси никогда бы не призналась, как так случилось, что год за годом она входила
в офис, упакованная в модные тряпки, ездила на такси, покупала
билеты на благотворительные мероприятия и жила в престижном районе семидесятых улиц. Одна! В трехкомнатной
квартире! Она вовсе не желала, чтобы все об этом знали. Она тщательно все скрывала. Иногда Роз ужасно хотелось, чтобы она выложила все начистоту, назвала точную цифру, сколько у нее денег и откуда именно она их берет: вложены ли они в трастовый фонд, или она получает чек каждый месяц, или отец оплачивает ее счета, и принадлежит ли ей квартира, в которой
она живет, и как давно, и нужно ли ей вообще работать, нужно ли ей вообще работать, НУЖНО ЛИ ЕЙ ВООБЩЕ РАБОТАТЬ?!
— Я никогда не жаловалась на зарплату.
— Я помню, — ответила Роз. Она снова откинулась на спинку
своего сетчатого аэронового кресла, и верхняя часть ее туловища
формой и размерами стала напоминать морозильную камеру. — И все же, думаю, пришло время кое-что
изменять в твоем положении в компании. Нначни придерживаться расписания.
— Роз, я не уверена, что понимаю, о чем ты. Ты хочешь сказать, что я слишком стара для такой работы?
Роз мгновенно учуяла угрозу судебного иска. Вряд ли Бетси подаст иск — это совершенно не в ее стиле, — но Роз никогда
бы не стала тем, кем стала, если бы оставляла подобные юридические
лазейки.
— Конечно же, нет. В нашем деле нет такого понятия, как «слишком старый». Посмотри хотя бы на меня. Черт, да я же просто динозавр какой-то!
— Просто я не хочу управлять целым миром. Не такой я человек. Я только хочу хорошо делать свою работу, и думаю, мне это удается.
— Ага. Ну… — Шестеренки в мозгу Роз закрутились: она почувствовала, что ее перехитрили. — Если все дело в этом, то я намерена сообщить тебе, что впредь я буду относиться к тебе так же, как и ко всем остальным младшим агентам. Потому что нечестно будет, если тебе достанутся самые лучшие задания. Так они ничему не научатся.
— Я понимаю.
— Ну и хорошо.
Вот так Бетси и стала ответственной за бананы. Две новенькие
— блондинки, подозрительно загорелые и практически не отличимые друг от друга, — занимались палаткой для особо важных персон. Бетси понимала, что не так уж много потеряла, — кроме, разве что, увядающих мимоз Ким Кэтролл или самодовольства
Маришки Харгитей. А как только ей удалось справиться
с первым приступом отвращения, Бетси обнаружила, что раскладывание бананов в какой-то
степени даже успокаивает. Их желтый цвет был таким желтым, а маленькие красные наклейки
— такими идеально красными… У нее возникло чувство, что ее латентный навязчивый невроз трансформируется во что-то
полезное. Вокруг в свете раннего утра несколько десятков человек устанавливали палатки для торговли спортивными напитками,
распаковывая футболки и розовые бейсбольные кепки. Небольшая группа волонтеров собралась возле крупной латиноамериканки,
державшей папку с зажимом для бумаг и периодически
дувшей в свисток, висящий на шнурке у нее на шее. Бетси просто отключилась от всего этого шума; ее убаюкало и несложное
однообразное задание, и свежий воздух, и рассвет, и легкий
туман, и бесконечные ряды желтых фруктов.
— Можно мне одну штучку? — произнес кто-то у нее над ухом, пробудив ее от задумчивости.
Бетси должна была награждать бананами только бегунов, а этот тип бегуном уж точно не был. Хотя — почему бы и нет?
— Пожалуйста.
— Спасибо, — ответил он, выбрал банан и принялся его чистить. — Почистить вам бананчик?
— Нет, спасибо.
— Вы уверены? У меня классно получается. Вот, посмотрите.
— Он гордо продемонстрировал ей наполовину очищенный фрукт. — И верхушку почти не повредил.
— Я не ем бананы, — объяснила Бетси.
— Не едите бананов?
— Нет.
— Что ж вы за человек такой, что бананов не едите? Самый лучший фрукт!
— Я знаю, но… — Она взглянула на него и замялась. — Неважно.
— Что вы собирались сказать?
— Ничего.
— Да ладно вам.
— Я хотела сказать, что они калорийные.
— Бананы?!
— Для фруктов. Они более калорийны, чем другие фрукты.
— Ну, по правде сказать, я в шоке. Нна лопатках. — Он откусил
огромный кусок и принялся жевать. — Серьезно. Тайна раскрыта.
— Вы о чем?
Он дожевал и проглотил кусок.
— До сих пор я считал, что вешу полтора центнера из-за
разных вкусностей типа пиццы, пива, мороженого, пончиков с кремом и горячих хот-догов,
бутербродов с блинами в «Макдоналдсе» по утрам, а также того факта, что иногда я за один вечер съедаю два ужина подряд просто потому, что по телику нет ничего интересного, — и вот, пожалуйста: худенькая девушка
открывает мне глаза на правду. Все из-за
бананов!
Бетси улыбнулась. Ей нравилось, когда ее называли худенькой, даже если этот человек был немыслимо толст.
— Вот оно. Больше никаких бананов por moi. Pas des bananas!
— Вы хорошо выглядите.
— Не надо начинать со лжи. Если мы хотим, чтобы у нас с вами появился хоть какой-то
шанс, мисс Бетси Сильверштейн, то давайте сразу же договоримся, что у меня есть масса действительно
неотразимых и уникальных качеств, но я точно не выгляжу
хорошо.
— Откуда вы узнали, как меня зовут? — удивилась Бетси. Ее охватило беспокойство.
— Мы видимся в спортзале.
— Мы видимся в спортзале? — Ее удивление возросло: этот тип явно не был похож на человека, который посещает спортзал.
— Я работаю в вашем спортзале. Продаю дисконтные карточки.
Если уж на то пошло, то я лично продал вам клубную карточку, потому и знаю, как вас зовут. Хотя, судя по всему, особого впечатления я на вас не произвел.
— Простите…
— Лонни, — любезно подсказал он.
— Точно. Лонни. Я вас вспомнила.
— Нет, не вспомнили. Да не переживайте. Самые лучшие продавцы похожи на меня, — хвастливо заявил он. — Их никто никогда не помнит.
— Что ж… — Она решила сменить тему. — Вы пришли сюда, чтобы пробежать десятикилометровый кросс?
— Вы хотите спросить, не бегу ли я от всех болезней? Боюсь, что нет. Я предпочитаю бегать только от тех болезней, шанс заразиться которыми ничтожно мал. От рака яичек, увеличения простаты, обширного облысения… Нет, сегодня я работаю. — Он махнул рукой в сторону унылого вида карточного столика метрах в десяти от них, украшенного красными и желтыми полосками
гофрированной бумаги, на котором красовался большой
стеклянный аквариум. — Может, хотите опустить в него визитку? Я отвечаю за лотерею, и если вы правильно распорядитесь
картами, возможно, мне удастся немного смухлевать в вашу пользу, если понимаете, о чем я.
— А что за приз?
— Ну, мы разыгрываем возможность того, что кто-то
— может,
и я сам — однажды припрется к вам домой, как раз когда вы будете ужинать, и попытается убедить вас подписать договор о трехлетнем членстве в клубе, которым вы воспользуетесь, если верить статистике, — а я думаю, здесь ей верить можно, — аж семь целых четыре десятых раза, но мы все равно будем преследовать
вас, месяц за месяцем, год за годом, так как на вашем счету будет лежать целых восемьдесят восемь долларов, и навязывать
вам обязательное к исполнению соглашение, от которого вы не сможете отделаться даже в случае, если переедете в другой штат, благодаря нашему довольно-таки
сомнительному сотрудничеству
с низкопробными спортзалами по всему миру. Нет. Стоп. Я напутал. — Он почесал затылок и возвел глаза к небу. — Я тут подумал… э… Может, я съел что-то не то?..
Академия чересчур изученных отношений
Выйдя в понедельник утром из дома, Холли, к своему удивлению,
натолкнулась на Спенса. Он стоял на том же самом месте, что и два дня назад, только на этот раз на нем были костюм и галстук, и он размахивал чем-то,
что на поверку оказалось ее книгой, которую сейчас продавали с большой скидкой.
— Да ты меня что, преследуешь? — возмутилась Холли.
— Только что закончил читать твою книжонку.
Тут следует отметить, что, принимаясь за роман, Холли не собиралась
состряпать злобную клевету на Спенса — вовсе нет. Удивительно, как мало преступных намерений предваряют дела, которые, если смотреть на них со стороны, да еще и по прошествии
некоторого времени, кажутся чуть ли не тщательно спланированными
и хладнокровными. С точки зрения Холли, суть романа содержалась в деталях, а детали, как оказалось, вовсе не так легко заменить. Сначала она попыталась изобразить Спенса так, чтобы он сам себя не узнал, не говоря уже о знакомых,
для чего поменяла кое-какие
характеристики, превратив его из высокого светловолосого юриста с превосходным образованием,
выросшего в Сент-Луисе
с любящей покомандовать старшей сестрой и кошмарной матерью, в низенького дантиста с шапкой вьющихся черных волос, единственного ребенка в семье,
родом из Альбукерке. И только добравшись до того момента,
когда Спенс решает отвезти ее к своей семье на Рождество, она поняла главный недостаток своего плана. Она ничегошеньки
не знала об Альбукерке. Не знала даже, холодно ли там в декабре. А а значит, не знала, какие вещи должна была взять с собой героиня. И чем дольше она об этом думала, тем сложнее ей казалась
первоначальная задача — сочинить как можно больше, особенно учитывая тот факт, что настоящее Рождество, которое она в свое время провела с родственниками Спенса, было просто
чудесным и так и просилось на бумагу. Она с удовольствием вспоминала соревнование на самый громкий визг, устроенное матерью и сестрой Спенса на второй день Рождества, за которым
она наблюдала с открытым ртом, уютно устроившись на фамильном диване, обитом велюром точно такого же оттенка, как у золотистого изюма фирмы «Санмейд». «Пиши о том, в чем разбираешься», — подумала она. И именно так и поступила.
— Долго же ты ждал, — заметила Холли, роясь в сумочке, чтобы проверить, на месте ли ключи. Они были на месте. — И что ты думаешь?
— Я думаю, что сейчас убью тебя! Вот что я думаю!
— Я не хочу обсуждать с тобой свою книгу прямо сейчас. Я опаздываю на работу, — заявила Холли и направилась в сторону
метро; Спенс потрусил рядом с ней.
— Господи, Холли, ты даже не попыталась придумать для меня маску!
— Понятия не имею, о чем ты.
— Я о Палмере. Том парне из твоей книжки. О том, который до ужаса похож на меня!
— Спенс, это ведь роман. Там все неправда. Я его выдумала.
— Бред. То, что ты говоришь, бред, и ты это знаешь.
Холли быстро оценила ситуацию.
— Ладно, о’кей, может, я и вставила в книгу парочку эпизодов
из собственной жизни. Но такова работа писателя. И извиняться
я не собираюсь.
— Это полная, абсолютная и злобная клевета!
— Право, я так не считаю.
— Ах, ты так не считаешь?! — возмутился Спенс. — Как ты меня там назвала — отстраненным? А еще холодным, психически
неполноценным женоненавистником!
— Я и хорошие вещи о тебе говорила.
— Н назови хоть одну.
— Что у тебя шелковистые волосы.
— Господи, Холли, я же серьезно. Господи!
— В любом случае, разве ты не понимаешь, что иногда ты очень агрессивен? Не думаешь ли ты, что у тебя есть небольшая скрытая враждебность по отношению к женским убеждениям?
— Это из-за мамы, да? Из-за того, что глубоко-глубоко в душе я ненавижу свою мать? В этом и заключается твоя теория, верно?
Холли лишь пожала плечами и продолжила свой путь.
— Холли, это все — полнейший бред, полнейший.
— Послушай, попробуй сам как-нибудь
сесть и написать книжку. Пойми, иногда приходится кое-что
преувеличить, чтобы получилось интереснее. Нельзя написать книгу о самых обыкновенных
отношениях, в которых никогда ничего не происходит и которые через четыре года разрываются лишь потому, что один из пары не желает связывать себя обязательствами.
— Но я хотел связать себя обязательствами! Боже мой, Холли,
я даже сделал тебе предложение! Я попросил тебя выйти за меня замуж! Чего еще тебе было нужно?
Холли резко остановилась, сделала глубокий вдох и посмотрела
ему прямо в глаза.
— Ты швырнул в меня кольцом, Спенс. Ты сказал, и я в точности
помню твои слова: «Вот твое чертово кольцо!»
— Потому что ты меня уже достала! Я больше не мог терпеть!
— Я не хочу снова с тобой ссориться, — вздохнула Холли и быстро зашагала по тротуару. — И я не намерена извиняться за книгу. Не за что мне извиняться. Когда мы были вместе, ты вел себя как козел. И мне жаль, что ты вел себя как козел, но я ничуть не жалею, что написала об этом. И потом: кому какое дело? Серьезно, Спенс: кому какое дело?! Книга вышла в прошлом
году. Нникто, кроме моих ближайших родственников, ее не читал, а они и так уже тебя ненавидели.
— Из-за нее мои отношения с Кэтлин вконец испортились.
— Спенсер, не болтай ерунды. — На ее лице промелькнуло выражение, которое он не видел уже тысячу лет, но узнал в ту же секунду. — Ты переспал с другой женщиной. Затем солгал
Кэтлин, когда она прижала тебя к стенке. Затем та, другая, отправила
твоей девушке ваше фото. На нем вы были голые, Спенс.
— Господи… — простонал Спенс. — Она и это тебе рассказала?
— Боюсь, что так.
— У меня такое чувство, словно я оказался в эпицентре самого
ужасного кошмара.
— Знаешь…
— Что я должен знать?!
— Я хотела сказать: возможно, эта ситуация тебя чему-то
научит.
— Я не хочу, чтобы ты меня чему-то
там учила! — взревел Спенс. — Я больше не учусь в Академии чересчур изученных отношений Холли Фрик.
— Ладно. Мне все равно, чем ты занят. Просто сделай милость
— прекрати появляться перед моим домом. А теперь мне пора, — заявила Холли, и метро поглотило ее.
Господи, думал Спенс, в данный момент отношения с Кэтлин и так на волоске держатся (фотографии ведь никак не объяснишь!)
— а тут еще и Холли подмешала дерьма в общую кучу своим болтливым языком! Его передергивало при мысли о том, как эти две кумушки болтают о нем по телефону, обсуждают его, сравнивают впечатления… Это просто… нечестно. Вот. Так нечестно! Вся эта история вызывала у Спенса почти первобытное
негодование, потому что он предпочитал не соединять разные
части своей жизни, не перехлестывать одни отношения с другими, чтобы не испортить все разом. Он понимал, что так живут далеко не все, не все делят жизнь на независимые части и отрезки, но только в таких условиях Спенсу было удобно. И вовсе не из-за
нечестности, по крайней мере, не только из-за
нее: ему просто было спокойнее, когда его знакомые не общались
друг с другом без его посредничества. Иначе могут возникнуть
ненужные проблемы.
Вечер воскресенья он провел, растянувшись на диване и читая
книгу Холли со все возрастающим чувством недоверия. Насколько он мог судить, она собрала все нелепые теории, изобретенные
ею на протяжении жизни, — о любви, сексе, отношениях,
— и повесила их на стенку вместе с правдивыми портретами
членов своей семьи, друзей, а также карикатурой на него, после чего ухитрилась уговорить кого-то
издать все это. Неудивительно, что американцы больше не читают книг. Он вспомнил, как до него дошли слухи о том, что Холли написала роман, вскоре после того как книга вышла, и он тут же дал себе слово никогда не открывать ее. Он инстинктивно почувствовал, что это самое худшее, что можно сделать с писателем: просто не открывать его книг. Или, может, прочитать первые три страницы
и бросить. Поставить ее обратно на полку в магазине и так и не купить. Вот какой план он разработал и больше года придерживался
его, пока в руки Кэтлин не попал один экземпляр и она не начала относиться к нему, будто это настоящий юридический
документ, будто это точный, полностью отвечающий действительности отчет о четырех годах в середине девяностых, которые он провел в обществе Холли Фрик.
«Все в точности как в тот раз, когда ты наврал о том, что произошло на мальчишнике у Дерека», — заявила ему Кэтлин по телефону неделю назад. Спенс не понял, о чем она. Мальчишник
у Дерека? Среди его знакомых нет ни одного Дерека! Затем его осенило: он знаком с одним Эриком, а у Эрика и правда был мальчишник; они наняли двух стриптизерш и уговорили их устроить импровизированное шоу: изобразить лесбийский секс на полу гостиничного люкса за доплату в шесть сотен зеленых, и, разумеется, он скрыл это от Холли, и, разумеется, она каким-то
образом обо всем узнала, но ведь с тех пор миллион лет прошло!
Спенс, конечно, заранее заготавливал пару отговорок на случай, если его прижмут к стенке, но только в рамках одной связи, а теперь ему предъявляли обвинения в обмане, совершенном
много лет назад, да еще и по отношению к другой женщине,
и он даже не в состоянии вспомнить ни единой детали! Ну, это уже слишком. Нет, правда, это уже слишком.
А Кэтлин? Не женщина, а детектив какой-то.
Когда все закрутилось,
он подумал, что ему удастся благополучно пережить бурю так же, как это уже случалось раньше. Он решил, что все уляжется через несколько недель, но Кэтлин оказалась настырной:
она выследила Холли, добралась до Безумной Молли и стала
медленно и методично заполнять папочку с надписью «Дело Спенса Сэмюэлсона». Для человека, помешанного на верности, она что-то
очень много времени тратит на парня, который (если объективно взглянуть на имеющиеся факты) не всегда считал верность краеугольным камнем своих любовных связей. Он все ей объяснил, и неоднократно, и каждый раз его версия на пару крошечных шажков приближалась к правде, пока наконец он не решил быть абсолютно (или почти абсолютно) честным. Решение было принято под впечатлением от коллекции цифровых
фотографий Безумной Молли, оказавшихся довольно четкими
и снабженными датой.
Ох уж эти технологии! Именно приспособления, помогающие
продлевать отношения, — сотовые телефоны, пейджеры, электронная почта, — и загоняли вас в результате в ловушку! А когда Спенс услышал о том, что, оказывается, Безумная Молли
явилась к нему в тот день с сотовым в кармане, он едва не сошел
с ума. Она стала требовать ответа на вопрос, пришел ли конец их «отношениям», и принялась давить на него прямо-таки
энциклопедически полной устной версией их «отношений», как она это называла, а в этот самый момент Кэтлин сидела на диване
у себя в Боулдере, прижав телефон к уху, и слушала весь их разговор! И это случилось через две недели после истории с обличительными полупорнографическими цифровыми фотками,
снабженными датой! Ну как можно бороться с подобным коварством?! Вот, например, один тип с его работы уехал на пару дней якобы по делам, а жена осталась дома с двумя детишками.
Неделю спустя она открыла дорожную игру «Скраббл» и обнаружила там записи очков, нацарапанные на бумаге для заметок, где рядом с именем ее мужа стояло имя какой-то
Жанель.
Вот это — настоящее старомодное разоблачение! Старая добрая школа! Но в наши дни о таких вещах уже не услышишь.
Сейчас в ход пошли программы, отслеживающие все действия, произведенные на данном компьютере; тайные сотовые телефоны,
оплачиваемые по карточкам без заключения контракта, неожиданно обнаруживаемые в бардачке машины; кнопки повторного
набора номера, нажатые среди ночи; привычка отмечать
электронные письма друг друга значком «не прочитано»; пароли, секретные пароли, сверхсекретные пароли, вопросы о том, почему ты сменил пароль, вопросы о том, откуда тебе известно, что пароль изменился… Пары по всей стране живут именно так! И в то же время эти новые векторы приватного общения, эти маленькие возможности шепнуть друг другу на ушко пару слов, эти способы поддерживать личный контакт, которые казались такими удобными, пока не становились шилом
в заднице, и помогали вступать в незаконные любовные связи и поддерживать их. Это очень интересно, решил Спенс. Кто-то
обязательно должен изучить все это.
Спенс познакомился с Кэтлин отнюдь не современным, а пожалуй,
даже старомодным способом: во время велосипедного тура в горах возле Моавы, штат Юта. В рекламном проспекте тур назвали «по-деревенски
простым», а в результате они каждый
вечер ужинали рисом и бобами и испражнялись в ведро, под прочувствованные рассказы нечесаного проводника о том, сколько времени уходит на то, чтобы человеческие фекалии разложились в пустыне. В поездке принимали участие семь одиноких женщин, возраст каждой уже заметно приближался к грозному числу 35, и у каждой явственно ощущались первые признаки отчаяния. Впрочем, Кэтлин выделялась на их фоне: казалось, что она приехала именно потому, что ей хочется пересечь
на велосипеде всю пустыню, посмотреть на звезды и пользоваться
ведром вместо унитаза.
Во время поездки ничего особенного не произошло, но в последнюю
ночь, после того как им не покорилась Гладкая скала, они вдвоем выпили по безалкогольной, согласно мормонским традициям, «Маргарите» на открытой площадке местного бара, центральными деталями декора которого служили кактус
и стилизованное изображение ящерицы, и Спенс понял, что думает: «Может быть?..» Она была невысокого роста, с волнующими
изгибами тела, копной непослушных кудрявых золотисто-
каштановых
волос, до последней ночи связанных в конский хвост и распущенных лишь после того, как им удалось наконец по-человечески
помыться в гостинице «Холидей Инн». Она работала ландшафтным дизайнером, специализировалась на ландшафте с экономным расходованием воды, что считала чем-то
вроде философии, возникшей в семидесятых годах прошлого
века, акцент в которой ставился на использование местных растений и планирование с учетом местных водных ресурсов, однако без покушения на величие классического американского
газона. Спенс уловил ее мысль и спросил: «Ты говоришь о тех придурках, которые выращивают разные сорняки в палисаднике?» У нее был собственный дом — изящное бунгало двадцатых годов, которое она дотошно восстанавливала с максимальной исторической точностью, тратя все выходные на то, чтобы слой за слоем сдирать старую краску и рыскать по блошиным рынкам в поисках старинной электроарматуры и редких изразцов. У нее жили две большие желтые собаки, обе выкупленные из приюта (кто бы сомневался), и весь ее график был построен так, чтобы вернуться домой до того, как они нагадят на дубовые полы, новая полировка которых стоила ей целого месяца жизни. Все в ней буквально кричало: «Я и сама о себе позабочусь», — что привлекало Спенса, поскольку он и представить себе не мог, что будет заботиться о ком-то
еще, помимо собственной персоны.
Она постоянно все анализировала, смотрела на происходящее
с разных сторон, устанавливала связи, находила объяснения
и излагала их ему. Кэтлин была так увлечена психотерапией,
что выполняла работу по укреплению отношений за них обоих. Например, однажды, еще в самом начале их романа, Спенс должен был позвонить ей в десять часов вечера (у него в это время была полночь), но не позвонил. На следующий день Кэтлин отправила ему электронное письмо следующего содержания:
«Твои действия говорят о том, что тебе не нравится мое требование звонить мне в определенное время. Я не против, но
ты должен понять, что в результате мы, скорее всего, не сможем общаться так часто, как раньше, из-за
разницы во времени. Ты же знаешь: я принципиально не пользуюсь сотовым телефоном». В общем и целом, вынужден был признаться Спенс, читая утром письмо, ответ был удивительно рассудительным. Да, его действительно возмущала необходимость звонить в строго определенное
время, и последствия казались совершенно справедливыми
(а ведь он всегда с нетерпением ожидал их полуночных телефонных разговоров), но ему было приятно, что она разложила
все по полочкам. Так много мелочей, которые переросли бы в серьезную проблему, вызвали бы нешуточную ссору с прежними
девушками, просто сгладилось под весом ее рассудительности.
Создавалось впечатление, что Кэтлин эволюционировала до уровня, на котором могла поддерживать отношения с ним без его помощи. И эта ее особенность благотворно действовала на Спенса. Он уже устал встречаться с нервозными дамочками, готовыми в любую секунду расплакаться или начать швырять в него всем, что под руку попадет. Кэтлин же часто произносила
фразы, начинающиеся так: «Своим поступком ты хочешь мне сказать, что…» и «Когда ты так поступаешь, я чувствую, что…»
И вот теперь выяснилось, что она ничем не отличается от остальных. И у него на руках оказалась визжащая, рыдающая законченная истеричка. Больше никаких «Скажи, правильно ли я поняла, чего тебе это стоит…» Даже ни единого «Когда ты спишь с другими женщинами, я начинаю чувствовать, что не важна для тебя…» Просто обыкновенное «Да пошел ты, Спенс». Что ж, по крайней мере, он снова был на знакомой территории. Здесь он уже точно бывал.
|
|
