 |
Глава пятая
Водоворот событий
Анна и Мария сразу же узнали Хрисанфа, хотя выглядел он необычно: оборванный, с пятнами крови на одежде, с царапинами и синяками на лице. Столь неожиданное его появление в доме Клинцов показалось хозяевам зловещим знаком. Усадив незваного гостя на скамью и дав ему воды, Анна с замиранием сердца приготовилась слушать его рассказ. Было понятно, что в их дом он явился не случайно и принес отнюдь не радостные известия.
Тут же прибежала испуганная Евдокия. Вышел в сени и Андрей, еще не успевший в это утро уйти из дому по делам службы. Многие гридни уже уехали на войну, но Андрей был в числе тех, кому князь приказал оставаться в Киеве и помогать Владимиру Мстиславичу поддерживать порядок.
Увидев, что все домочадцы в сборе, Хрисанф сбивчиво заговорил, мешая русские и греческие слова:
— Увы, увы, я принес вам плохие новости. Я направлялся сюда в свите моего молодого господина Гелиодора. Зоил, его дядюшка, заболел, а Гелиодор не смог дотерпеть до осени и двинулся в Киев, чтобы увидеть прекрасную нимфу своей мечты. — Хрисанф бросил быстрый взгляд на Марию, которая невольно покраснела и опустила глаза. — И вот, у порогов, у этого опасного порога… как его… Неясытя мы встретили вашего господина Дмитрия вместе с сыном. Но при каких ужасных обстоятельствах состоялась эта встреча!.. На ваши ладьи напали половцы. Бой был жестоким. Мы с Гелиодором и наши люди тут же пришли на помощь Дмитрию и Константину. Поверьте, если бы не мой господин, Дмитрий мог бы погибнуть. В последний миг Гелиодор успел отразить удар половецкой сабли, нацеленной на…
Анна вскрикнула и едва не лишилась чувств. Мария, сама испуганная и бледная, тут же кинулась к матери, поддержала ее. Запричитала, всхлипывая, Евдокия. Андрей молчал, но по тому, как нахмурились его брови, как заходили желваки на скулах, было видно, что и он сильно встревожен. Анна, с трудом переведя дыхание, постаралась побыстрее взять себя в руки и велела Хрисанфу продолжать рассказ. Грек втайне был доволен тем впечатлением, которое произвел на слушателей.
— Так вот, — продолжал он, — господин Гелиодор спас Дмитрия от смерти, но, увы, не смог спасти его от плена. Половцев было слишком много, и они связали раненых Дмитрия и Константина и увели их в шатер к своему главарю. Гелиодор тоже был ранен, да и я, как видите, потрепан…
— Почему же вас с Гелиодором половцы не взяли в плен? — недоверчиво спросил Андрей. — Да и вообще странно, с чего это вдруг они стали нападать на купцов? Ведь князь давно с ними замирился.
— В том-то и дело, что это не обычный разбой, — ответил Хрисанф, тяжело вздыхая. — Ваш отец объяснил мне, почему так случилось. Половцы не просто напали на первого встречного купца. Они искали именно Дмитрия. А подослали их черниговские князья, когда прослышали, что Дмитрий и его сын отправились в дорогу. Враги великого князя стараются убрать всех его влиятельных сторонников.
В столь смутные времена, да еще учитывая давнюю дружбу черниговских князей с половцами, рассказ Хрисанфа отнюдь не выглядел неправдоподобным.
— Где же теперь Дмитрий и Коста? — спросила Анна, стараясь подавить рвущееся наружу волнение. — Что с ними?
— Как я уже сказал, госпожа, они ранены. А слуги, которые их сопровождали, тоже либо ранены, либо убиты. Главарь половцев сначала хотел увезти Дмитрия и Константина в Чернигов, но потом мой господин Гелиодор сумел договориться с ним о выкупе. Вы ведь знаете, эти кочевники очень жадны, и Гелиодору удалось их подкупить. Они согласились оставить Дмитрия и Константина лечиться у монахов на Монастырском острове. Там же сейчас лечится и мой господин, который тоже серьезно ранен. Гелиодор отдал половцам все свои деньги, но все равно немного не хватило. Они требуют еще пятьдесят гривен серебром. Но не это главное. Половцы, увидев, как отважно греки ринулись защищать русичей, решили, что Дмитрий связан с ромейскими архонтами. Они стали допытываться, не вступил ли князь Изяслав через Дмитрия в сговор с византийцами. Под угрозой пытки Гелиодору пришлось сказать, что он защищал русского купца как своего будущего тестя. Но вы же знаете, насколько подозрительны половецкие разбойники. Главарь заявил моему господину: «Пусть твоя невеста приедет сюда, на остров, и здесь обвенчается с тобой, а заодно и привезет остаток выкупа. Тогда мы поверим, что ты не участвуешь в княжеских распрях, и не донесем на тебя черниговским князьям». — Хрисанф посмотрел на Анну и Марию. — Теперь в ваших руках свобода и жизнь Дмитрия, Константина, а также моего господина Гелиодора. Решайте, как поступить.
Но женщины молчали, ошеломленные и подавленные внезапно свалившимся несчастьем. Зато пылкий и недоверчивый Андрей тут же с грубоватой прямотой обрушился на грека:
— А чем ты докажешь, что все твои слова — не выдумка? Может, ты сам подкуплен Давидовичами и хочешь заманить в ловушку кого-нибудь из нашей семьи?
— Помилуй Бог, какое я имею отношение к этим Давидовичам или другим вашим князьям? — всплеснул руками Хрисанф. — Но, понимая, что вы меня плохо знаете и можете мне не поверить, я попросил Дмитрия написать вам несколько слов. Вот. Узнаете его почерк? Конечно, раненый писал нетвердой рукой, но все же…
Хрисанф вытащил из-за пазухи и передал Анне листок пергамента, испачканный в нескольких местах кровью.
Записку поочередно прочитали Анна, Андрей и Мария. Не очень уверенным, но вполне узнаваемым почерком Дмитрия там было нацарапано: «Во всем доверяйте Хрисанфу. Он надежный человек. Не бойтесь отпустить с ним Марию».
Андрей переглянулся с матерью и недоуменно пожал плечами. А грек, словно желая опередить любые возражения, поспешил сказать:
— Не знаю, что там написано, я не владею русской грамотой. Но на словах господин Дмитрий велел мне передать, что заранее благословляет брак Марии с Гелиодором. Очень уж понравился вашему отцу отважный и благородный юноша.
Мария смущенно опустила глаза, а ее брат, все еще исполненный сомнения, проворчал:
— Как мы можем согласиться на такое, если совсем не знаем твоего господина? Кто он, этот Гелиодор? Каков из себя?
— У меня имеется его портрет, — с готовностью откликнулся Хрисанф.
Он извлек из потайного кармана и положил на стол предмет, похожий на небольшую икону. Изображение не могло не понравиться. Юноша, напоминающий ангела, кудрявый и большеглазый, с тонкими и одновременно мужественными чертами лица, смотрел на зрителей живым и умным взглядом. Мария с замиранием сердца подумала о том, что, если Гелиодор и в жизни так же хорош, как на портрете, то его совсем не трудно будет полюбить. В эту минуту ей даже не пришло в голову, что портретный незнакомец вовсе не похож на кого-то из тех молодых византийцев, которых она видела возле Софийских ворот.
— Ну что ж, смазливый отрок, — усмехнулся Андрей. — Но в народе говорят: «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто для дела гож».
— Это мудро, — согласился Хрисанф. — Но если я сам начну хвалить моего господина, вы, пожалуй, мне не поверите. Лучше почитайте письмо вашего ромейского друга Никифора.
Анна дала знак дочери, и Мария тут же выхватила у Хрисанфа письмо и принялась читать вслух. Похвалы, расточаемые в конце письма Зоилу и Гелиодору, несколько удивили Анну, знавшую трезвую и скептическую натуру Никифора. Она взяла у дочери письмо и внимательно его перечитала. Потом, подняв глаза на грека, спросила:
— А Дмитрий видел это письмо?
— И видел, и читал. Вернее, я ему прочитал, когда он лежал раненый.
Представив мужа и сына, изнемогающих от ран где-то вдали от родного дома, Анна прикрыла глаза и бессильно уронила письмо на колени. Тогда Андрей подошел к матери и тоже заглянул в письмо, после чего обратился к греку:
— Никифор пишет, что передает моим родителям подарки — кинжал и дорогую ткань. Где же они?
— Андрей, побойся Бога! — воскликнула Евдокия. — До подарков ли нам сейчас?
— Просто хочу знать всю правду, — упрямо заявил молодой гридень.
— Половцы забрали эти подарки себе, — ответил Хрисанф. — Впрочем, они обещали все отдать невесте, если она в скором времени приедет и привезет серебряные гривны.
Минуту длилось молчание, потом Анна спросила грека:
— Может ли кто-нибудь подтвердить твой рассказ?
— Только двое моих верных слуг, которые были отпущены в Киев вместе со мной. Остальные либо полегли в бою, либо остались на острове ухаживать за господином.
— Эх, жалко, что дядя уже не служит на Монастырском острове! — воскликнула Мария.
Отец Филарет, бывший игумен монастыря на святом острове, был родным братом Дмитрия Клинца и звался в миру Федор. Год назад князь Изяслав назначил его епископом в Смоленск.
— Странно… — прошептала Анна и украдкой посмотрела на свой оберег. — У меня почему-то вовсе нет предчувствия, что Дмитрий и Константин сейчас на острове лечатся от ран.
Хрисанф быстро обвел взглядом всех присутствующих, а потом снова обратился к Анне:
— Решайся, госпожа. Время дорого. Половцы ведь могут передумать и выдать ваших близких черниговским князьям, а то и продать в рабство.
— Мы сейчас все обсудим в кругу семьи, — твердо сказала Анна. — А ты, Хрисанф, иди пока умойся и поешь.
Она позвала служанку из поварни и велела ей позаботиться о необычном госте. Когда Хрисанф вышел, Евдокия со слезами в голосе обратилась к свекрови:
— О чем тут еще думать, матушка? Надо спасать отца и Косту! Сейчас это главное!
— А если половцы просто хотят заманить Марию в ловушку? — спросила Анна. — Они всегда охотятся на молодых и красивых девушек. А сейчас лето, на рынке рабов оживление. Нет, я не могу отпустить дочь.
— Но если бы это было опасно, отец бы сам не велел Марусе ехать, — возразила Евдокия. — А он ведь даже советует отпустить ее с этим греком. И, притом же, она поедет не одна, с охраной.
— Не нравится мне все это, — поморщился Андрей. — Даже если половцы не обманут, что будет с Марией? Почему она должна выходить замуж за какого-то грека, с которым никто в нашей семье не знаком? Разве нельзя спасти отца и Косту как-то иначе, не впутывая в это дело сестру?
Тут в разговор вмешалась Мария, которой надоело, что снова за нее решают ее судьбу.
— Почему вы все думаете, что я еще маленькая? — спросила она, топнув ногой. — Я и сама могу за себя ответить. Так вот. Сейчас от меня зависит спасение отца и брата, и я поеду без всяких колебаний. И не думайте, что я не сумею разобраться, хорош или плох этот Гелиодор. Если он будет мне противен, то никакие силы не заставят меня выйти за него замуж. А ты, матушка, — тут она повернулась к Анне, — не стращай меня половцами. Разве ты сама когда-то не доехала до Монастырского острова в сопровождении одного только старого конюха Никиты? А мне чего бояться, если поеду с охраной? И половцы сейчас уже не такие дикие, как раньше, с ними можно договориться. В конце концов, ведь и во мне есть частица половецкой крови! Нет, поеду, поеду, и не отговаривайте меня!
Анна с нежностью и тревогой смотрела на дочь, подозревая, что не только любовь к отцу и брату, но и желание встретиться с необычным женихом влечет Марию в путь.
Внезапно Андрей, словно что-то вспомнив, спросил:
— А если этот Хрисанф просто вор? Может, он все придумал лишь для того, чтобы выманить у нас деньги?
После короткого молчания Анна ответила:
— Это вряд ли. Будь он простым мошенником, то наверняка запросил бы куда поболее пятидесяти гривен. А эти деньги нас не введут в разорение. Не гривен жалко, а Марусю страшно отпускать.
Во время разговора кое-кто из челяди заглядывал в сени, прислушиваясь. Неожиданно вперед выступила швея Глафира и, словно ненароком задев плечо Андрея своей пышной грудью, подошла к столу, вокруг которого собралась семья Клинцов.
— Сдается мне, я вчера уже видела этого иноземца в Киеве, — сообщила она, обращаясь сразу ко всем и ни к кому лично. — Он поздно вечером пробирался к дому тиуна Вокши. И лицо у него было чистое, без царапин и синяков.
— Точно это был он? — настороженно спросил Андрей, поворачиваясь к Глафире.
— Может, и не он, — пожала она плечами. — А может, и он. Но платье было греческое, это уж точно.
— Мало ли в Киеве греков, — сказала Анна. — Ты могла ошибиться.
— Могла, — согласилась Глафира и стрельнула глазами в Андрея. — А все-таки похож.
— Мне этот Хрисанф совсем не нравится, — заявил Андрей и, встав со скамьи, стукнул кулаком по столу. — Нет у меня к нему доверия! А потому я сам буду сопровождать Марию до острова.
Последние слова молодого гридня услышал Хрисанф, незаметно появившийся на пороге комнаты. Обведя глазами всех присутствующих, он уже хотел вставить слово, но внезапный шум на улице помешал и ему, и другим участникам разговора. Все разом кинулись к окну.
Княжеские бирючи (герольды) скликали граждан на вече к Святой Софии. Владимир Мстиславич собирался обнародовать послание своего брата, великого князя Изяслава, стоявшего сейчас с войском на реке Супой.
Теперь уже Андрею стало не до семейных забот; верный присяге, юноша был прежде всего дружинником князя. В отсутствие Изяслава он обязан был выполнять все распоряжения Владимира Мстиславича и быть всегда подле него. Едва взглянув на испуганную мать и сестру, он кинулся к двери, и через несколько мгновений его лиловый плащ уже замелькал в конце улицы.
Анна и Евдокия, выглядывая в окно, не заметили, как из комнаты исчезла Маша, а вслед за ней неслышно удалился Хрисанф.
На вече, столь же многолюдном, как то, что еще совсем недавно собиралось возле Мстиславова двора, князь Владимир стоял рядом с митрополитом Лазарем и тысяцким Рагуйло. Самые знатные из киевских бояр столпились возле помоста, окружив Изяславовых послов. А народ все сходился и сходился; простые киевляне желали собственными ушами услышать объявление княжеской воли.
На этот раз Марии не удалось проникнуть на самую площадь. Когда она пробегала мимо Фотиевого дома, ее увидела выглянувшая за ворота Ольга, которая тут же велела своему ключнику задержать девушку, что он тотчас же исполнил. Подойдя к сестре, Ольга попыталась силой увести ее в свой дом, но Маша была так захвачена водоворотом событий, что не хотела пропустить даже малую их часть. Сообщив старшей сестре о несчастье, постигшем отца и брата, она предложила ей вместе пойти в родительский дом и поддержать мать и невестку. Встревоженная Ольга на минуту отвлеклась, чтобы перед уходом дать указания нянюшке и другим слугам. А Мария, тут же воспользовавшись короткой заминкой, выскользнула за ворота сестриного двора и со всех ног помчалась к площади. Но время было уже упущено, и она оказалась лишь на дальних подходах к центру веча. Маша не могла видеть, а только слышала главных участников события. Над площадью разносился зычный голос Изяславова посла:
— Великий князь целует своего брата и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется…
Сзади Машу кто-то дернул за рукав. Оглянувшись, девушка увидела Янку и Рагуйло. Также краем глаза она заметила, как в компании прорвавшихся на площадь нищих и бродяг мелькнуло заросшее и злобное лицо Блуда. Наверное, воспользовавшись общей суматохой, дорожный попрошайка сумел проникнуть внутрь городских стен.
— Смотрите, посол-то еще молодой, статный, — сказала Янка, подпрыгнув, и тут же попросила Рагуйло: — Взял бы ты меня на плечи, а? Я бы тогда вам с Марусей все обо всех рассказала.
— Ну да, ты вон какая пышка, тяжелая, наверное, — пробурчал Рагуйло. — Лучше я Марусю подниму.
— Зато я маленькая, а Маруся высокая, — заявила Янка. — И она совсем не хочет к тебе на плечи. Правда, Маруся?
Маша рассеянно покачала головой, стараясь не пропустить ни одного слова из княжеского послания. Рагуйло, покряхтев, нехотя подсадил Янку себе на плечи. А вестник между тем продолжал:
— Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость кресного целования, тайно согласились с Ольговичем и Юрием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог сохранил вашего князя.
Янка, довольная своим постаментом в виде плеч молодого эмальера, то и дело приговаривала:
— Один посол молодой, а другой старый, борода седая. Нет, вру! С бородой — это не посол, это же митрополит Лазарь. А рядом — твой тезка, слышишь, дружок? Этот тысяцкий Рагуйло — важный боярин, почти как Улеб. Эх, жаль, Улеба сейчас нет в Киеве, при нем как-то спокойней. Но да ведь он там, где великий князь; небось, и послание это помогал составлять. А вон и Андрей! Твой-то брат, Маруся, прямо добрый молодец. И все возле князя Владимира, все его охраняет.
— Да, Изяслав поручил Андрею и еще двум гридням охранять своего брата, — рассеянно подтвердила Маша.
А над площадью гремели суровые слова княжеского послания:
— Теперь, братья киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладьях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас.
Мария даже вздрогнула, когда в ответ на этот призыв киевские граждане всех сословий, будто заранее сговорившись, единогласно выдохнули:
— Идем за Изяслава, и с детьми!
Кричали воинственные дружинники и мирные ремесленники, богатые бояре и полунищие оборванцы, немощные старики и безусые юноши. Мария почувствовала, как, несмотря на летнюю жару, холодный озноб пробежал у нее по телу. Ей стало страшно оттого, что призывы к войне способны так зажечь толпу. Лишь мысль о том, что война с предателями и сеятелями смуты является делом справедливым, немного успокаивала девушку.
Постепенно шум на площади стихал; люди уже не кричали, а молча, с суровыми лицами ждали напутствия князя Владимира Мстиславича и благословения митрополита Лазаря.
Оглянувшись по сторонам, Мария вдруг увидела в толпе Хрисанфа. Склонив голову, он что-то говорил своему слуге. На мгновение у девушки мелькнула мысль, что странно встретить грека здесь, на чужом для него русском вече. Впрочем, некоторые иноземцы бывают очень любопытны и стараются побольше вызнать, но потом часто рассказывают о Руси небылицы. Хрисанф поднял голову и, встретившись взглядом с Марией, приветливо ей улыбнулся, но девушка, не веря в его искренность, тотчас отвела глаза.
По всему было видно, что столь единогласное вече должно окончиться спокойно; ничто не предвещало бури. Но то, что случилось в следующую минуту, могло показаться происками дьявола, всегда умеющего найти порочную душу и подвигнуть ее к злодейскому слову или поступку.
И в этот раз среди всех отыскался один человек, бросивший это слово. В минуту, когда люд на площади затих, ожидая благословения митрополита, откуда-то из гущи толпы громко прозвучало:
— Вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче! Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол. Деды наши за то пострадали! А Игорь Ольгович, враг князя и народа, не в темнице сидит, а живет спокойно в Феодоровском монастыре. Умертвим его, а тогда пойдем наказать Черниговских!
Киевляне столь ненавидели Игоря Ольговича, бывшего у них князем всего один месяц, что тысячи голосов подхватили призыв неведомого смутьяна:
— Смерть Игорю!
Князь Владимир, отвечающий в отсутствие Изяслава за столицу, побледнел, как полотно, услышав такие призывы. И он, и митрополит, и тысяцкий Рагуйло прекрасно понимали, что Святослав Ольгович, как любящий брат Игоря, никогда не простит киевлянам его убийства и еще больше озлобится против Изяслава. А у Юрия Суздальского будет повод начать новую войну за киевский стол.
Но злое слово было брошено, и теперь люди на площади перестали быть гражданами веча, а стали жаждущей крови толпой. Князь Владимир, стараясь перекрыть шум и рев этой толпы, срывающимся голосом взывал:
— Киевляне! Брат мой не хочет убийства! Игорь останется под стражей, а мы пойдем к своему государю.
Но в ответ раздавались голоса:
— Добром невозможно разделаться с племенем Олеговым!
Потомки Олега Гориславича, не раз наводившего половцев на Русь, были ненавистны киевлянам.
Увидев, что дело принимает опасный оборот, Рагуйло опустил Янку на землю и обратился к обеим девушкам:
— Бежим отсюда! Здесь такое может начаться, что вас раздавят в толпе.
Янка охотно устремилась вслед за Рагуйло, а Мария через несколько шагов оглянулась, ища глазами брата. Лиловый плащ Андрея мелькнул среди воинов, окруживших князя Владимира. На пару мгновений девушка задержалась, стараясь получше разглядеть основных участников действия, и этого оказалось достаточно, чтобы быстро напиравшая толпа отделила ее от друзей. Рагуйло и Янка оглядывались, звали Марию, но толпа несла их за собой, и они не могли остановиться. Маша, оказавшись в людском водовороте, едва не упала, но, к счастью для нее, вовремя успела стать за выступ стены, мимо которой, словно безжалостный поток, гремела толпа, направляясь к Феодоровскому монастырю. Поодаль девушка заметила брата, который помогал князю Владимиру сесть на коня. В какое-то мгновение перед ней мелькнула и потрепанная фигура Блуда, воровато шарившего глазами по сторонам.
Наконец, когда основная часть толпы умчалась вперед, Мария вышла из своего укрытия и, подхватив юбку, чтобы удобней было бежать, кинулась вдогонку за всеми.
Князь Владимир, сидевший на коне, тщетно пытался преградить путь разъяренному людскому потоку. Тысяцкий Рагуйло, хватая самых неистовых за руки, был отброшен ими на землю и едва успел подняться, чтобы не быть растоптанным.
Казалось, вся злоба, все обиды, накопившиеся в душах людей и давно искавшие выхода, теперь нашли подходящую минуту для своего бурного излияния. А несчастный Игорь оказался той жертвой, которую дьявол вовремя подкинул, чтобы распалить и утолить худшие человеческие страсти.
Увидев, что Игоря уже выводят из монастырских ворот, Маша спряталась за дерево и, содрогаясь от ужаса, наблюдала, как люди с искаженными ненавистью лицами тащат несчастного за собой, а он молит Владимира о помощи. Князь спрыгнул с коня и, подбежав к Игорю, накинул ему на плечи свой плащ. А дальше случилось невероятное. Киевляне, столь любившие Мстиславичей, теперь будто утратили разум: они стали толкать и бить Владимира, расшвыривать в стороны его бояр, срывать с них кресты и цепи. Андрей был в числе первых защитников князя; он заслонил Владимира своим телом, сдерживая напор разъяренных киевлян. И в этот миг Мария опять увидела в толпе Блуда. Оборванец находился совсем близко от Андрея. Девушку это насторожило. Если бы двумя минутами раньше она повернула голову направо и увидела, как Хрисанф что-то шепотом сказал Блуду и незаметно протянул ему нож, она бы многое поняла. Но Маша смотрела только вперед, на основных героев ужасного действа, и не заметила того, что делалось в стороне и тайком.
Когда же Блуд оказался рядом с Андреем и в руке у него блеснул нож, Мария подумала лишь об одном: трусливый оборванец решил воспользоваться случаем, чтобы свести счеты с ненавистной ему семьей Клинца. А ведь Андрей, не ожидавший ужасного окончания веча, даже не надел кольчугу. Девушка пронзительно закричала, стараясь предупредить брата, но ее крик потонул в общем шуме. Тогда, не разбирая дороги, она устремилась вперед, но подвернула ногу и упала прямо в колючую траву. Словно в страшном сне Маша издали увидела, как Блуд направил удар ножа прямо под левую лопатку Андрея. Но в последний миг юноша успел почувствовать опасность и стремительно повернулся назад. Благодаря этому движению нож вонзился ему не со стороны сердца, а сбоку. Маша снова закричала: ведь следующий удар озлобленного бродяги мог оказаться смертельным. И тут внезапно из толпы выскочил Хрисанф и вонзил свой кинжал в спину Блуда. Злодей, не успев даже оглянуться, рухнул замертво.
Что происходило дальше, Мария понимала очень смутно. Двое гридней и Хрисанф со своим слугой понесли раненого Андрея к его дому. Девушка пошла следом, спотыкаясь и припадая на пострадавшую ногу. Оборванная внизу юбка цеплялась за камни и придорожную траву. Сейчас внимание Маши было приковано к брату, и она не замечала многих событий, что продолжали стремительно разворачиваться в городе. Лишь на повороте к своему дому она подняла голову и осмотрелась вокруг. Толпы здесь уже не было; киевляне переместились на торговую площадь, куда потащили тело убитого по дороге Игоря.
В доме Клинцов царила тревога, граничащая с ужасом. Исчезновение Марии, страшные события, в которые по долгу службы был вовлечен Андрей, — все это наложилось на печальные известия о Дмитрии и Константине. Женщины наполняли дом слезами и причитаниями, а мужская половина челяди отправилась на площадь, чтобы узнать, как развиваются события, а заодно поискать непоседливую боярышню Марию. Потом наведались Янка и Рагуйло и своим рассказом только усилили тревогу, охватившую всех домочадцев.
Неизвестность казалась женщинам ужасной, но не меньший ужас они испытали, когда в дом принесли раненого Андрея, вслед за которым брела оборванная, смертельно бледная Маша. Анна едва не лишилась чувств, подумав самое худшее. Но, как мать семейства, она обязана была держаться, а потому быстро взяла себя в руки. Разобравшись во всем и узнав, что, по крайней мере, с Машей не случилось ничего плохого, а рана Андрея, хоть и опасна, но не смертельна, Анна и другие женщины немного успокоились. Андрей, превозмогая боль, рассказал, что спасением своим обязан Хрисанфу, перед которым и ему, и всем остальным должно быть стыдно за напрасные подозрения. Анна и Ольга горячо поблагодарили грека, а он вскоре ушел, пообещав принести хорошее лекарство для раненого.
Ненависть Блуда к семье Клинцов была известна, и женщины наперебой принялись сетовать, что Дмитрий в свое время зря пожалел этого озлобленного бродягу. А Маша, вспомнив, как Блуд недавно преследовал их с Янкой, но остановился, испугавшись близости монастыря, вдруг ощутила смутное подозрение. Что-то странное, ненатуральное было во внезапном нападении Блуда на Андрея, — как будто трусливого бродягу кто-то сильно напоил вином для храбрости. Или, может, бесчинства разъяренной толпы так подействовали на подлого, но, в сущности, безобидного попрошайку? Впрочем, сейчас Маше было не до того, чтобы задумываться о нем.
Вернулись ключник и конюх и рассказали обо всем, что происходило в городе уже после убийства Игоря. Полуголое тело несчастного князя убийцы волокли до самой торговой площади. Затем стали вокруг и смотрели на него в недоумении, словно не узнавая дело рук своих. Тысяцкий Рагуйло пришел и с горечью объявил гражданам:
— Воля народная свершилась. Игорь убит. Погребем же тело его по христианскому обычаю.
Люди, может быть, почувствовав укоры совести, кричали:
— Убийцы не мы, а Давидовичи и сын Всеволодов. Бог и святая София защитили нашего князя Изяслава!
Слушая этот рассказ, Маша ясно себе представляла, как после сатанинского наваждения люди вдруг стали приходить в себя, как безликая яростная толпа снова обретала лица, и разум постепенно восстанавливался там, где еще минуту назад царили хаос и безумие. Девушка внезапно поняла, что сегодня воочию увидела не просто неистовый самосуд, но борьбу Бога и дьявола за души людские.
К вечеру Андрею стало хуже. Он уже метался в лихорадке, но при этом не переставал повторять:
— Надо ехать, надо выручать отца и Косту. Я теперь полностью доверяю Хрисанфу. И если этот Гелиодор так же хорош, как его слуга, что ж… пусть Мария за него выходит. Надо ехать, пока не началась война, а то потом на дорогах будет опасно…
Он даже порывался встать, обещая, что уже завтра сможет сопровождать Марию к острову. Раненый еще не понимал, что его выздоровление затянется надолго.
Анна и Мария просидели возле Андрея всю ночь, поили его целебными травами, прикладывали к ране бальзам.
Утром пришел Хрисанф, принес какое-то снадобье, якобы привезенное из монастыря на горе Святой Афон. Анна вежливо поблагодарила грека, но все же, повинуясь внутреннему побуждению, не стала давать сыну незнакомое лекарство. Она послала Марию к давним друзьям семьи Клинцов — иноку Феофану и инокине Наталье, которые могли найти хороших врачей и укрепить дух больного святыми молитвами.
Повидавшись с сестрой Натальей, бывшей некогда в миру Надеждой Вышатичной, Мария заспешила в Феодоровский монастырь к отцу Феофану. Но там она не застала ни его, ни других монахов: все ушли на Копырев конец к монастырю Святого Симеона, где должны были предать земле тело несчастного Игоря. Мария тоже направилась туда, надеясь найти отца Феофана, а отчасти и повинуясь невольному любопытству.
Между тем небо над Киевом все больше хмурилось, с востока наползали свинцовые тучи, предвещавшие бурную летнюю грозу. Казалось, в сгустившемся воздухе было разлито какое-то тяжкое, тревожное предчувствие.
Но Маша так спешила, что не замечала ни туч, ни других предвестников бури. И все же она успела лишь к концу отпевания. Увидев среди иноков Феофана, девушка хотела незаметно подойти к нему поближе, но вздрогнула и застыла как вкопанная, услышав слова игумена Анания, совершавшего печальный обряд. Седой и хилый с виду старик неожиданно мощным голосом крикнул, обращаясь к толпе притихших зрителей:
— Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!
И в этот миг гроза, собиравшаяся все утро, разразилась наконец могучим раскатом грома. Испуганные крики, слезы и причитания вчерашних неистовых судей были ответом на это небесное знамение.
Глава шестая
Опасные спутники
Из-за навалившихся несчастий Анна заболела, но, превозмогая слабость, ухаживала за раненым сыном. Князь Владимир справлялся о его здоровье и даже прислал лекарство. Через несколько дней, когда стало ясно, что жизнь Андрея уже вне опасности, Анна решилась наконец, вняв просьбам сына, дочери и невестки, благословить Марию в путь. Хрисанф, который теперь, как спаситель Андрея, пользовался полным доверием семьи, все настойчивей подталкивал к этой поездке, уверяя, что половцы, прослышав о войне, могут увезти Дмитрия и Гелиодора в Чернигов, чтобы угодить своим давним сообщникам.
Брат не мог ехать вместе с Марией, но для охраны ей были даны четверо крепких дружинников во главе с Нерадцем. И вот, в один из августовских дней, провожаемая слезами и напутствиями женской половины дома, Мария тронулась в путь. Так совпало, что в этот же день в столицу вернулся великий князь. Еще раньше из уст в уста передавались по Киеву слова, сказанные им, когда он узнал об убийстве Игоря: «Теперь назовут меня его убийцей! Бог мне свидетель, что я не имел в том ни малейшего участия ни делом, ни словом. Он рассудит нас в другой жизни. Киевляне поступили неистово».
Теперь многие граждане опасались, что Изяслав, вернувшись в столицу, накажет виновных. Однако этого не случилось. Подъезжая к Золотым воротам, Мария услышала, как бирючи оповещали, что князь хоть и скорбит о случившемся, но не станет наказывать грешников, которые, поддавшись лукавому, не ведали, что творят. Теперь в столице князь будет ждать смоленскую рать, чтобы объединенными силами двинуться на врагов.
Мария тяжело вздохнула при мысли, что «враги» — это те же русичи, единоверцы, ветви одного дерева.
Уже выехав за ворота, она вдруг подумала об Улебе и Фотии, которые, конечно же, прибыли в Киев вместе с князем. Надо бы посоветоваться с ними перед поездкой. Но как только она высказала эту мысль Хрисанфу, он тут же запротестовал: дескать, князь и его приближенные сейчас будут заняты важными делами, Марии придется их ждать, а это лишняя потеря времени, да и что нового может посоветовать Фотий, когда мать и брат ее уже благословили? Доводы казались разумными, и девушка с ними согласилась.
Ладья, на которую сели путешественники на пристани возле Перевесища, была невелика, но быстроходна. Ее хозяин, купец из Воиня, на днях закупил в Киеве товар и собирался плыть к себе домой. С ним договаривался Хрисанф, но семье Клинцов этот купец тоже был известен и пользовался у них доверием. Купец заранее оговорил, что сам он вместе с товаром и своими гребцами высадится в Воине, а путники наймут там новых гребцов и поплывут к Монастырскому острову.
Поначалу все было спокойно, и Маша, несмотря на свалившиеся несчастья, даже радовалась возможности полюбоваться новыми местами. Живописные берега и островки проплывали перед ней, как в сказке, и девушке минутами казалось, что река несет ее куда-то навстречу сияющим далям прекрасной мечты.
Первая неприятная неожиданность случилась после остановки в Воине. Едва купец выгрузил свой товар и попрощался с путешественниками, как Хрисанф тут же заявил Марии и Нерадцу, что нанимать гребцов им вовсе не надо, поскольку сюда, в Воинь, уже прибыли люди его хозяина Гелиодора. Через несколько минут к ладье приблизилась целая ватага греков. Хрисанф, перегнувшись через борт, приветствовал их громкими криками. Мария и Нерадец, на которого была возложена главная ответственность за охрану девушки, не могли не насторожиться.
— Что это значит, Хрисанф? — спросила она, не скрывая удивления. — Ты же говорил, что все ваши люди либо полегли в бою, либо остались на острове ухаживать за Гелиодором.
— Так оно и есть, госпожа, — с тонкой улыбкой ответил грек. — Но теперь, когда раненые уже поправляются, Гелиодор счел нужным послать своих слуг навстречу тебе, для пущей безопасности твоего путешествия.
Пришлось смириться с этим объяснением. Под пристальными взорами русских дружинников греки стали прямо с берега запрыгивать в ладью. Из них двадцать человек были действительно похожи на бедных гребцов, а четверо казались птицами более высокого полета: два крепких, прилично одетых верзилы и двое смазливых, изнеженных с виду юнцов, которые тут же с радостными криками бросились на шею Хрисанфу. Маша стояла в стороне, но услышала, как один юнец насмешливо спросил:
— Значит, везешь и невесту, и приданое?
— Осторожно, Дула, — тихо сказал Хрисанф. — Она знает греческий.
Маша чуть отступила назад. Слова Хрисанфа заставили ее насторожиться. Отчего греки опасаются, что она подслушает и поймет их разговор? Что у них за тайны от нее?
Увидев, с какой нежностью относится грек к этим юношам, которым с виду было не более шестнадцати-семнадцати лет, Мария подошла поближе и спросила:
— Скажи, Хрисанф, эти юноши — не твои ли сыновья? Или, может, — племянники?
— Они? — Хрисанф вдруг захохотал и обнял обоих парней за плечи. — Нет, это мои рабы. Правда, красавчики? А зовут их Дула и Пигонит.
— Странные какие-то имена, будто прозвища, — поморщилась Маша. — Но ты ведь шутишь, эти нарядные юноши не могут быть твоими рабами. Наверное, они друзья Гелиодора?
Дула и Пигонит вдруг засмеялись и, как показалось Маше, окинули ее почти презрительными взглядами. Ей совсем не понравились эти юнцы, несмотря на их миловидность.
Чем дальше, тем сильнее одолевали Машу сомнения. Какие-то недоговорки, смешки, переглядывания — все казалось ей подозрительным. Она пока не хотела делиться своими сомнениями с Нерадцем и другими русичами, чтобы не тревожить их понапрасну, но сама стала все внимательней приглядываться к грекам. Кажется, Хрисанф даже заметил ее настороженность и однажды, словно стремясь успокоить девушку, бодрым голосом сказал:
— Не волнуйся, госпожа: осталось всего два дня пути. Скоро увидишь и отца, и брата, и жениха. А потом минуем пороги, сядем на корабль и быстро поплывем в прекрасный Царьград.
— Ну, это как сказать, — пожала плечами Мария. — Если мой батюшка решит, что сперва надо ехать в Киев, а потом уже в Царьград, то я так и сделаю.
— Но когда тебя обвенчают с моим господином, ты должна будешь слушаться его, своего мужа, а не отца, — вкрадчиво заметил Хрисанф.
Мария ничего не сказала в ответ, но тревога ее почему-то еще больше усилилась. Одно утешало — до Монастырского острова, как говорил ей Нерадец, оставалось не более одного дня пути.
Вечером, когда уже стемнело, ладья причалила к берегу, и Хрисанф велел натянуть между деревьями полотнище, получилось что-то вроде шатра. Заявив, что здесь, в Скифии, ему безумно досаждают комары, грек залез в это укрытие, нимало не заботясь об удобствах для главной участницы путешествия. Такая неучтивость обычно вежливого грека показалась Маше очень странной. Было похоже, что по мере приближения к острову Хрисанф становится все наглей и ничуть не волнуется, какое впечатление произведет на невесту своего господина.
Для Марии дружинники тоже соорудили некое подобие укрытия, и она, измученная не столько путешествием, сколько своими тяжкими сомнениями, погрузилась в дремоту, под тихий плеск днепровских волн.
Утро выдалось пасмурным, темным: похоже было, что днем обязательно пойдет дождь. Гребцы потягивались, разминали руки и ноги, собираясь вновь приняться за свою дневную работу. Русские дружинники с тревогой посматривали по сторонам. Нерадец сказал Марии:
— Чем ближе к острову, тем тревожней. Чует мое сердце, что половцы где-то рядом.
— Ничего, — успокоила его Мария. — У Гелиодора и Хрисанфа с ними договор, половцы уже получили свой выкуп и нас не тронут. Они ведь тоже понимают торговые выгоды.
— Все же надо этого Хрисанфа побыстрее разбудить, — сказал Нерадец.
— А разве он еще спит? — удивилась Мария, бросив взгляд на шатер.
— И он, и мальчишки, — подтвердил дружинник. — Что-то больно они ленивы, не похожи на слуг. Точно ли этот Гелиодор у них господин? Если так, то ведь они и тебя должны слушаться, боярышня.
— Ну что ж, пойди, разбуди их, Нерадец, — велела Маша.
Дружинник подошел к шатру, заглянул внутрь, но тут же отпрянул назад и с гадливостью пробормотал:
— Тьфу, нечисть какая…
— Что там? — испуганно спросила Маша.
— Тебе этого знать не надобно, боярышня, — сказал дружинник.
Некоторые гребцы стали посмеиваться, и девушка все поняла. Маша знала о существовании содомского греха, как и о многих других тайнах бытия, ибо ее родители были убеждены, что детей нельзя воспитывать в неведении, что для борьбы за свое место в жизни надо знать обо всех ее сторонах, как добрых, так и порочных.
Вскоре Хрисанф и два его юных дружка вышли из укрытия и, ничуть не смущаясь, попросили себе вина. Слуга подал им флягу, и они поочередно из нее напились. Потом Хрисанф отдал распоряжение всем грузиться на ладью и продолжать плавание.
Простая душа благочестивого русича не могла стерпеть подобного бесстыдства и, в конце концов, возмущенный Нерадец не выдержал и накинулся на грека с обвинениями:
— Как же ты посмел, нечестивец поганый, творить непотребства, когда здесь рядом находится благородная девица? Она же к своему жениху направляется, а ты у него в услужении. Разве он тебе дозволяет такое?..
— Успокойся, благонравный скиф, — с усмешкой сказал Хрисанф. — Не думай плохо о том, чего не знаешь. Мы просто играли. У нас такая игра, понимаешь? Игра, забава. Успокойся. Лучше выпей вместе с нами вина. Остров уже близко, скоро мы его увидим, и кончатся все наши волнения.
Хрисанф дал знак слуге, и тот принес глиняный кувшин с вином. Нерадец и другие русичи уже не знали, что и подумать. Слуга подал кружки всем русичам, включая Марию, и стал наливать в них вино. Девушка растерянно смотрела на хмельной напиток, который пила всего два раза в жизни. А Хрисанф, не давая русичам опомниться, продолжал говорить:
— У некоторых моряков есть такая примета: когда приближаешься к цели своего путешествия, надо обязательно выпить вина. Иначе не найдешь счастья там, куда направляешься.
Дула, Пигонит и двое слуг поддержали Хрисанфа приветственными возгласами. Нерадец посмотрел вдаль и увидел, что Монастырский остров уже обрисовался в тумане пасмурного дня. Путешествие подходило к концу, и теперь можно было не отказывать себе в удовольствии отведать хорошего греческого вина. Нерадец выпил залпом, другие русичи последовали его примеру. Мария тоже выпила. Тотчас слуги принесли корзину с едой. Дружинники набросились на печеную рыбу и лепешки с сыром. А Маша съела несколько сушеных сладких фиников — восточное лакомство невесть откуда оказалось в ладье. Подняв голову, она встретилась взглядом с Хрисанфом, и ей почудилось, что он смотрит на нее с насмешкой. Но вдруг и Хрисанф, и другие спутники, и борта ладьи, и речные берега, — все качнулось куда-то в сторону, потом в другую, потом стало медленно вращаться и терять ясность очертаний. Маша подумала, что зря, наверное, выпила этого вина: оно оказалось слишком крепким. Девушка еще успела заметить, как сонно закрылись глаза Нерадца, бородатая голова его упала на грудь, а потом и сам он повалился на дно ладьи. Дальше все заволоклось туманом, и Мария, ничего уже не сознавая, погрузилась в глубокий и долгий сон.
Проснувшись, она не сразу вспомнила, что с ней случилось. Но, когда вялые и рассеянные после тяжелого сна мысли собрались наконец воедино, девушка тут же вскочила на ноги и испуганно осмотрелась вокруг. Все события последних дней встали у нее перед глазами. Она заснула после выпитого вина прямо в ладье, под открытым небом, а теперь находилась в каком-то тесном помещении с маленьким оконцем. Возле одной стены стоял высокий сундук и две скамейки, а возле другой — некое подобие кровати, представлявшее собой тюфяк, прикрытый толстой тканью. Именно на этом жестком ложе Мария и проспала так крепко, что и не вспомнила, как здесь очутилась. Пол под ногами слегка качался, и девушка поняла, что по-прежнему находится не на суше. Но этот корабль не был маленькой ладьей, на которой путники добирались до Монастырского острова. Недоумевая, как и почему она попала сюда, и желая поскорей узнать правду, Маша кинулась к двери, но открыть ее не смогла. Ей вдруг стало страшно. К страху примешивалась нестерпимая головная боль и сильное чувство голода. Выглянув в оконце, девушка увидела корабельную палубу, а за ней — тихие речные волны и очертания далекого берега. У борта стояли и беседовали двое людей; один из них был Хрисанф. Маша высунула голову наружу и позвала своего странного спутника. Хрисанф оглянулся, и по его лицу скользнула насмешливая улыбка. Он тут же открыл дверь, и девушка, слегка шатаясь, вышла из кормового помещения на палубу. Да, это судно было не ладьей и даже не насадом, а самым настоящим дромоном , хотя и небольшим.
— Как же так?.. — Маша растерянно осмотрелась вокруг. — Мы пересели с ладьи на корабль? Зачем? Что случилось за это время?
— Успокойся, госпожа, — ласково сказал Хрисанф. — Мы вместе с твоим отцом решили, что на этом корабле будет удобней путешествовать.
— С моим отцом? А где он? Где Коста? Где Нерадец и другие русичи?
Оглядываясь, Маша видела вокруг только греков, в том числе и тех четверых, что подсели в Воине. Только гребцов не было видно, поскольку на корабле, в отличие от ладьи, они сидели под помостом.
— Не волнуйся, госпожа, с твоими близкими все в порядке, — заверил ее Хрисанф. — Просто сейчас они в другом месте.
— Но куда мы плывем? — Маша взглянула на подернутые дымкой берега. — Разве такой корабль пройдет через пороги?
Дула и Пигонит захихикали, а Хрисанф спокойно ответил:
— Пороги и Крарийская переправа остались позади. На этот корабль мы сели уже за островом Хорса.
— А я все это время спала? — удивилась Маша и тут же вспомнила побежденного внезапным сном Нерадца. — Может, вы подсыпали в вино сонный порошок? Где русские гридни? Они ведь тоже заснули, да?
— Успокойся, присядь. — Хрисанф почти силой усадил ее на скамью. — Мы не сыпали тебе порошка. Дело в том, что ты заболела сонной болезнью. Такое случается, если человека укусит одна ядовитая муха, иногда залетающая в эти края. Лечить такую болезнь может только знаменитый византийский врач Лукий по прозвищу Асклепий. И потому твой отец разрешил моему господину Гелиодору доставить тебя в Константинополь. На повозке мы перевезли тебя по суше мимо порогов, а потом отнесли на этот корабль.
— Но где отец и Коста?
— Они остались долечиваться на острове. С ними Нерадец и другие воины.
— Так что же, они отпустили меня одну?
— Не одну, а с твоим женихом.
— С Гелиодором? — Маша слегка покраснела. — Значит, он тоже на этом корабле?
— Нет, твой отец решил, что неприлично до венчания жениху и невесте находиться так близко. И потому Гелиодор плывет на другом корабле, немного впереди. — Хрисанф показал рукой куда-то вдаль. — Но ты его увидишь очень скоро. Может быть, даже сегодня вечером.
Проходивший мимо Пигонит как-то странно и немного визгливо засмеялся.
А Маша вдруг почувствовала, что ее тревога переходит в страх. Похожий на небылицу рассказ о сонной болезни, ядовитой мухе и чудесном враче Асклепии, ехидные смешки юнцов, отсутствие русичей на корабле, — все это показалось ей не просто странным, но даже зловещим. Девушка поняла, что попала в какую-то непонятную, но оттого еще более опасную ловушку. Стараясь не показать грекам своей растерянности, она бодрым голосом заявила:
— Но я ведь уже проснулась — значит, излечилась от этой сонной болезни. Теперь нет надобности везти меня в Царьград. Я хочу вернуться на остров, к отцу и брату.
— Что ты, что ты, госпожа! — замахал руками Хрисанф, скрывая усмешку. — Ты еще далеко не излечилась. Эта болезнь очень коварная. Она отпустила тебя лишь на время. Но скоро приступ повторится с новой силой. Тебе и сейчас, я думаю, не очень хорошо. У тебя ведь что-нибудь болит?
— Да… — Маша взглянула на него с удивлением. — У меня болит голова.
— Вот видишь! Это верный признак сонной болезни. А что еще ты чувствуешь?
— Я очень хочу есть, — вздохнула Маша, которой было немного стыдно, что, несмотря на тревоги и переживания, она не утратила аппетит.
— Эта болезнь поглощает много сил, и ты должна хорошо питаться, — заявил Хрисанф и тут же отдал распоряжение слугам принести еды.
Маша, понимая, что, пока она на корабле, ей все равно никуда не деться, окинула взглядом свою плавучую тюрьму. Борта здесь были гораздо выше, чем у ладьи. Две мачты возвышались посреди помоста, парус надувался от попутного ветра. На более высокой мачте была укреплена корзина, в которой сидел сторожевой корабельщик.
Впрочем, долго осматриваться Хрисанф ей не дал, повел в кормовое помещение, куда слуги принесли обед. Вместе с Машей и Хрисанфом уселись за стол Дула и Пигонит, общество которых было ей весьма неприятно. Девушка отказалась от вина, да и за еду принялась с большой осторожностью. Но вскоре ее аппетит, разбуженный запахом вкусных блюд, так разыгрался, что она и не заметила, как проглотила и нежную слабосоленую рыбу, и сыр, и белое куриное мясо, и тушеные овощи. Наконец, насытившись, она подняла глаза на Хрисанфа и, не обращая внимания на насмешливые взгляды юнцов, спросила:
— А долго я проспала?
— Не долго, — ответил грек, улыбаясь. — Один день, одну ночь и еще полдня. Но следующий приступ может оказаться гораздо дольше.
— Правда? — Маша снова ощутила приступ головной боли. — А нельзя ли его избежать?
— Можно, — еще шире улыбнулся Хрисанф. — У меня есть одно лекарство от Асклепия. Оно способно заглушить эту болезнь. Но лишь на время. А по-настоящему вылечить ее можно только в Константинополе.
Слуги принесли фрукты, мед, орехи и какие-то незнакомые Маше восточные лакомства.
— Видишь, как старается угодить тебе господин Гелиодор, — сказал Хрисанф, указывая на принесенные блюда. — Он очень любит тебя и не может дождаться вашей встречи.
Дула противно хихикнул, и Маша опять почувствовала себя в ловушке.
— Вы все от меня что-то скрываете, — сказала она, обведя глазами присутствующих. — Но зачем? Куда вы меня везете? Что вам от меня нужно? Может быть, хотите продать в рабство?
Хрисанф понял, что девушка близка либо к обмороку, либо к приступу ярости, и снова поспешил ее успокоить:
— Мы ничего от тебя не скрываем, госпожа! Какое рабство, помилуй Бог! Ты едешь в Константинополь, чтобы обвенчаться со своим женихом. Твои родители благословили этот брак. И не надо так тревожиться, это может усугубить твою болезнь. Вот, прими ложечку этого волшебного лекарства, оно уймет тревогу.
Хрисанф пододвинул к ней чашку с каким-то снадобьем, похожим на тесто.
— Его приготовил врач Асклепий? — недоверчиво спросила Мария. — А если после этого лекарства я снова засну, как после вина, и вы меня куда-нибудь завезете?
— Нет, после этого лекарства ты не заснешь, обещаю тебе, — с таинственным видом сказал грек. — Наоборот, ты почувствуешь бодрость и могущество, у тебя словно вырастут крылья. Да ты не бойся, это не отрава. Смотри, с каким удовольствием берут лекарство мои друзья.
Девушка настороженно наблюдала, как смазливые сыновья порока зачерпнули ложку странного зелья и, закатывая глаза, поочередно ее облизали.
— Вот видишь, они живы и здоровы и чувствуют себя превосходно, — улыбнулся Хрисанф.
— А ты почему не берешь? — спросила Маша.
— Мне это не надо, — пожал плечами Хрисанф. — Я здоров и не должен отнимать драгоценное лекарство у больных или слабых людей. Ну же, возьми, попробуй, тебе понравится. И голова перестанет болеть. Смотри, как взбодрились мои ученики.
Маша обратила внимание, что Дула и Пигонит действительно выглядят счастливыми: у них заблестели глаза, порозовели щеки, лица озарились блаженными улыбками. Девушка подумала, что, пожалуй, можно и рискнуть — хотя бы для того, чтобы исчезла, наконец, эта назойливая головная боль. Она осторожно зачерпнула снадобье маленькой ложечкой и проглотила его, запив водой с медом.
— Вот и хорошо. — Хрисанф, как ей показалось, вздохнул с облегчением. — Скоро все боли и заботы тебя отпустят. А потом ты увидишь своего жениха — и он окажется именно таким, о каком ты мечтаешь.
Через минуту девушка почувствовала, что боль и в самом деле улетучивается; голова уже не казалась налитой свинцом, а, напротив, обрела необычайную легкость. Лица и все предметы вокруг стали ярче, красивей, голоса зазвучали громче и мелодичней, и на душе у Марии сделалось тепло и радостно. Порочные мальчишки, прыгавшие вокруг своего покровителя, уже не раздражали ее; Хрисанф был не коварным хитрецом, а милым и добрым человеком. Девушка больше не думала об опасностях и ловушках; будущее представлялось ей необозримой долиной блаженства.
Маша не заметила, как мужчины вышли из каюты, оставив ее одну. Впрочем, она не замечала даже стен, внутри которых находилась. Стены давно раздвинулись, явив ее взору сады и рощи, полные цветов и птиц с разноцветным опереньем. На солнце блестели струи воды, рассыпаемые причудливыми водометами. В огромных белых вазах среди мраморных колонн цвели розы, искрящиеся каплями росы. Девушке казалось, что она не просто идет, но летит сквозь это великолепие, приближаясь к чему-то еще более чудесному. Потом она очутилась в зале огромного дворца, который сверкал, словно хрустальный. Дух захватывало от ширины этого зала, а пол там был прозрачным и гладким, как озеро. И Маша скользила по этому залу, словно зимой по льду, и смеялась, охваченная сумасшедшим восторгом. Минутами ей казалось, что она поскользнется, упадет, и ее страшило это падение, но страх был жгучим и приятным. Скоро она и вправду упала, но не ударилась, не испытала боли; ее подхватили сильные мужские руки. И Маша сразу поняла, что это и есть тот самый незнакомец из сна. Ей хотелось увидеть его лицо, она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза. А он вдруг прижался губами к ее губам, и скоро Маша почувствовала, что задыхается от восторга. Краем сознания девушка еще успела вспомнить, как Хрисанф говорил ей, что скоро она увидит жениха. И тогда, оторвав свои уста от требовательных, властных губ незнакомца, она спросила:
— Ты Гелиодор?
— Нет, я не Гелиодор, я твой возлюбленный.
— Но кто ты? Как твое имя?
— У меня нет имени. Только ты можешь дать мне имя.
Он снова поцеловал ее, и она почувствовала, что падает навзничь. Маша и в самом деле упала на тюфяк в каюте, но ей казалось, что она лежит на прекрасном ложе, усыпанном цветами. Ласки незнакомца становились все жарче, и девушка чувствовала, что ее охватывает какое-то острое, сильное ощущение, идущее из глубины тела. Задыхаясь, она взяла голову мужчины обеими руками, желая увидеть лицо. И увидела. Он был прекрасен, но не как ангел на иконе, показанной Хрисанфом; это была другая, земная красота. На мгновение у Маши мелькнула мысль, что какой-то пират решил воспользоваться случаем, чтобы овладеть обманутой, одурманенной зельем невестой Гелиодора. Но теперь ей было все равно. Даже если бы таинственный пришелец оказался злодеем, это не уменьшило бы того восторга, который она испытывала в его объятиях. Ей чудилось, будто она поднимается в небеса и низвергается в бездны, и душа ее на короткие мгновения холодела, чтобы тут же наполниться новым невыразимым блаженством.
Сколько продолжалось это парение по грешному раю, Маша не знала. Наверное, потом все перешло в тяжелый, болезненный сон. Когда же обессиленная и дрожащая, она наконец очнулась, то увидела, что лежит все в той же каюте, где обедала вместе с Хрисанфом и его дружками. В маленькое оконце проникали лучи дневного света.
Маша помнила все, что произошло с ней ночью. Был ли это сон? Наверное, да. Хрисанф снова чем-то опоил ее. Но почему на этот раз сон был таким явственным, таким небывало ярким?
Она уже хотела выбежать из каюты и найти Хрисанфа, чтобы потребовать у него объяснений, как вдруг он сам вошел и, окинув девушку насмешливым взглядом, спросил:
— Как ты себя чувствуешь, красавица? Лекарство придало тебе сил?
— Чем ты снова опоил меня, Хрисанф? — спросила она взволнованно. — Ты говорил, что твое зелье излечит меня от сонной болезни, но я снова спала. И видела очень странные сны.
— Сны? Но так и должно быть, — улыбнулся грек. — Это действие лекарства. При сонной болезни таких прекрасных и ярких сновидений не бывает. Иди, прогуляйся по палубе, свежий воздух тебя взбодрит.
Но Маша не почувствовала бодрости. Правда, не было уже и прежнего страха, он сменился каким-то странным, почти веселым равнодушием. Несколько раз она пыталась поговорить с Хрисанфом о своей участи, но грек неизменно ее успокаивал и обещал прекрасное будущее.
А мимо проплывали днепровские берега, и Маша, опершись о борт, любовалась ими и поневоле вспоминала свои ночные видения. Ей даже молиться не хотелось, хотя минутами она ясно понимала, что в ее странном положении остается уповать только на Бога.
За поздним обедом, похожим скорее на ужин, Хрисанф снова попотчевал Машу и своих «учеников» таинственным лекарством. Вначале девушка хотела отказаться, но мысль о прекрасных снах взяла верх.
|
|
