 |
***
Четыре часа спустя Бенедикт Ги прибыл на барже Жана Сулье в Остию. Этот торговый порт уже давно был не таким процветающим, как во времена римских императоров Клавдия и Траяна, однако в нем все еще имелись огромные склады, и торговля тут велась по-прежнему довольно бойко.
Ги безбоязненно сошел с баржи на берег: в бортовом журнале судна фигурировало два члена экипажа, так что с точки зрения формальностей все было в порядке.
— Спасибо тебе, Сулье.
Толстяк был рад тому, что смог помочь Бенедикту Ги. Годом раньше один богатый торговец попытался оспорить право Жана Сулье на осуществление перевозок по Тибру, однако Бенедикт защитил Сулье в суде и спас его от разорения.
— Я уже начал было отчаиваться, что никогда не смогу вас отблагодарить за оказанную мне помощь, — сказал в ответ Сулье.
Покинув территорию порта, Бенедикт отправился в расположенные неподалеку торговые ряды. Там он нашел лавочку, в которой продавали одежду для городских торговцев. Бенедикт купил себе вещи, в которых он смог бы сойти за зажиточного купца: широкие штаны, разноцветный камзол, подбитый мехом длинный плащ, бросающиеся в глаза ожерелья и браслеты, шапку с вышитым краем. На все это Бенедикту пришлось израсходовать один из двух остававшихся у него золотых дукатов, которые ему дал Максим де Шендолле.
Впервые за шесть лет Бенедикт снял с себя траурные одежды вдовца.
Кроме того, он купил себе еще сафьяновую сумку, а затем направился в мастерские, где изготавливались инструменты. Там он приобрел сверло очень маленького диаметра, коловорот и тигель, предназначенный для размельчения красящих веществ, из которых затем делали краску, используемую для написания названий на бортах судов. А еще Бенедикт купил свечи и трут.
Затем он зашел в цирюльню.
— Побрейте меня и подстригите, — сказал он.
Через полчаса Бенедикт лишился своей знаменитой нечесаной бороды и лохматой шевелюры. У него получалась какая-то странная манера маскировки: вместо того чтобы спрятать свое лицо, он его, наоборот, открыл.
Но когда Бенедикт увидел себя в зеркале без столь привычных для него траурных одежд, да еще в костюме торговца, от которого шарахался столько лет, он так сильно побледнел, что цирюльник испугался, как бы его клиент не упал в обморок.
Выйдя из цирюльни, Бенедикт Ги отправился в квартал Мила, где находилось множество построенных еще во времена Римской империи особняков, когда-то принадлежавших заправилам крупных объединений судовладельцев. В этих особняках и теперь жили те, кто играл далеко не последнюю роль в перевозке товаров через устье Тибра.
Ги подошел к одному из самых красивых зданий и, обойдя его, оказался возле густого сада, огороженного высоким решетчатым забором. Бенедикт перелез через забор и направился вглубь сада.
Он прошел по аллее, с обеих сторон которой были разбиты клумбы с фонтанчиками, и, свернув направо, приблизился к невысокому зданию, стоявшему посреди большой квадратной лужайки. Когда-то это был античный храм, посвященный Церере, однако с наступлением христианской эпохи его переделали в часовню. Бенедикт вошел внутрь и оказался перед лестницей, ведущей в подземелье.
Спустившись по этой лестнице, он зажег одну из купленных им свечей. Дрожащее пламя осветило высеченные в скалистой породе могилы и ниши для урн с прахом умерших.
Бенедикт находился в склепе, в котором покоились останки представителей ушедших поколений семьи Салутати — богатых торговцев, чьи наследники по-прежнему жили в районе Мила. Хотя Бенедикт уже два года не видел этих людей и не переписывался с ними, он, как и раньше, считал их своими большими друзьями.
Он подошел к самому последнему из находящихся здесь саркофагов, на розоватом мраморе которого было написано: «Аурелия Ги».
Это была могила его жены.
Он долго стоял перед ней, едва сдерживая слезы, ни о чем не думая, не молясь, не обращаясь к умершей. Просто стоял и смотрел на могилу… Бенедикт никогда и никому не рассказывал о своей жене. Более того, ему очень не нравилось, когда о ней упоминали в его присутствии.
После того как шесть лет тому назад его жену убили, он от отчаяния начал бродяжничать, перебиваясь случайными заработками, которые ему обеспечивал его незаурядный ум. У него не было ни жилья, ни цели в жизни; он легко заводил дружбу с теми, кто был готов напиваться вместе с ним до забытья.
Медленно, но верно Бенедикт Ги, молодой вдовец, сводил себя в могилу.
Салутати — родители и другие родственники Аурелии — с жалостью смотрели на то, как он, снедаемый меланхолией, гибнет прямо на глазах. Четыре года назад им удалось убедить Бенедикта, обладавшего исключительными способностями, обосноваться в Риме, открыть лавочку под своим именем и начать помогать несчастным людям. Они купили дом, в котором раньше была лавка торговца тканями, коврами и украшениями, и отдали его Бенедикту — в надежде что он снова обретет вкус к жизни.
Именно так Бенедикт и поступил, вняв мольбам родственников и друзей. Однако для этого ему пришлось подавить в себе память об Аурелии. Он решил вычеркнуть посвященную ей главу из книги своей жизни и стал избегать всех тех, кто мог ему о ней напомнить. В том числе и представителей семьи Салутати. У них же хватило такта и проницательности, чтобы увидеть в поведении Бенедикта не проявление неблагодарности, а просто стремление хоть как-то выжить.
От того трагического периода жизни у Бенедикта Ги оставались лишь его траурные одежды и данная им клятва никогда не любить другую женщину.
Оронте и Джулия Салутати были бы невероятно удивлены, если бы узнали, что Бенедикт в эти минуты находится в их фамильном склепе, возле могилы своей покойной жены — один, со свечой в руках, торжественный и печальный.
Бенедикт, закрыв глаза, провел ладонью по холодной мраморной плите, под которой она лежала. Он нащупал кончиками пальцев знакомый ему диск с выпуклым изображением священного египетского скарабея.
«Нет, Бенедикт Ги может найти ответ далеко не на любой вопрос…»
Самую главную из всех загадок, с которыми он когда-либо сталкивался, ему так и не удалось разгадать. Он не сумел выяснить, кто и по какой причине изнасиловал и зверски убил его юную супругу.
Аурелию нашли голой и с отрубленной головой в одном из залов библиотеки монастыря в Мантуе. Бенедикту не удалось найти ни свидетелей, ни хотя бы малейших улик — он даже не смог узнать, с какой целью Аурелия туда приехала!
После тысячи безуспешных попыток разобраться в этом запутанном деле Бенедикт потерял веру в себя — и в его жизни начались годы скитаний. Это были годы, в течение которых окончательно сформировался его удивительный ум. Его отчаянные попытки разгадать тайну убийства Аурелии развили в нем способность мыслить до полного умственного изнеможения, рассматривать каждый факт со всех возможных точек зрения, без устали перебирать в уме многочисленные мелкие детали. А еще они выработали у него безупречную память.
Разочарование от того, что ему не удалось узнать правду о гибели Аурелии и он не смог покарать ее убийцу, породило в нем настоящую страсть к борьбе за справедливость и удивительное умение отыскивать крупицы правды среди безграничной лжи. Но именно это разочарование заставляло Бенедикта ужасно страдать всякий раз, когда ему удавалось раскрыть ту или иную тайну: почему, спрашивал себя Бенедикт, он смог распутать так много всевозможных головоломок, но при этом не сумел разгадать самую главную загадку в своей жизни?
Память об Аурелии была его кровоточащей раной, и он знал, что рана эта не зарубцуется до конца его дней…
Бенедикт открыл глаза и, наклонившись, поцеловал мраморную плиту могилы.
«Прости», — еле слышно произнес он и, повернувшись, вышел из фамильного склепа семьи Салутати.
***
В этот же день Бенедикт Ги покинул Остию. Трясясь то в одной, то в другой попутной повозке, которые разъезжали, несмотря на суровую зиму, по дорогам вокруг Рима, он проехал через Доминию и сделал остановку в Фелико Компатти.
В Травентино ему пришлось прождать целых шесть часов, пока с дороги убирали рухнувшие под тяжестью снега деревья. В Вареццо Ги подсел в повозку молодого аристократа, ехавшего в Анкону и затем в Венецию, чтобы отправиться оттуда на Восток.
Юноша этот оказался весьма болтливым — впрочем, как и все люди его возраста, которые считают себя необычайно начитанными. Бенедикту пришлось не раз и не два поправлять его не совсем правильные высказывания. Так, например, он процитировал молодому аристократу целые страницы из произведений арабских толкователей идей Аристотеля и объяснил, каким образом Эратосфену почти за три столетия до Рождества Христова удалось измерить длину окружности Земли с помощью тени от палки и тени от пирамиды. А еще он с удовольствием рассказал юноше о своих самых любимых мыслителях, произведения которых, по его мнению, затмевали творения всех остальных сочинителей. Бенедикт увлеченно говорил о Роберте Гроссетесте, о Гуго Сен-Викторском и, конечно же, о Роджере Бэконе, который преподавал в Оксфордском университете и труды которого, став фундаментом всех наук, рано или поздно приведут всех людей к правильному пониманию Бога и Вселенной.
— Некоторые утверждают, что если человек желает понять, как устроен сотворенный Господом мир, то он тем самым наносит оскорбление Создателю. Я же хочу верить, что в тот день, когда человек сумеет самостоятельно докопаться до тайн мироздания, Бог ничуть не будет оскорблен тем, что Его дети, дабы приблизиться к Нему, решились пройти такой долгий и трудный путь, — сказал Бенедикт.
— Но чтобы приблизиться к Господу, вполне достаточно и молитвы, — поспешил возразить юный аристократ.
— Да, это верно, — согласился Ги. — Однако молитва не дает нам объяснения, почему желудь превращается в дуб и почему за ночью всегда следует день.
Главные выводы, которые сделал для себя молодой аристократ после беседы с Бенедиктом Ги, — это то, что о людях не следует судить по их одежде и что иные торговцы из Остии могут быть такими же образованными, как университетские профессора, и иметь феноменальную память!
Бенедикт Ги и молодой аристократ расстались на въезде в деревушку под названием Серономия. Бенедикт устроился на ночлег на постоялом дворе, где он поужинал жареными каштанами и ржаным хлебом. Спал он в комнате с низким потолком, в которой можно было бы разместить человек десять. Одеяние богатого торговца вынуждало его тратиться намного больше, чем он рассчитывал, ибо все кому не лень норовили содрать с него втридорога, — но тут уж Бенедикт ничего не мог поделать.
На следующее утро он приехал в Спалатро — маленькую деревушку, о которой ему несколько дней назад рассказала его служанка Виола.
Он пришел на деревенское кладбище и бродил между прямоугольными могилами до тех пор, пока не увидел двойную могилу со статуей святой Моники. Это была могила отца Эвермаше, бывшего священника деревни Кантимпре.
В ночь перед попыткой его ареста в Риме, после многочисленных откровений Мартена о Райнерио, Бенедикт заинтересовался деревней Кантимпре, которая, как ему удалось выяснить, не так давно привлекла внимание кардинала Расмуссена и его молодого помощника. У Бенедикта имелись копии сообщений о чудесах, якобы происшедших в этой деревне, находящейся в области Керси. Именно из одного из таких сообщений он узнал, что кюре Эвермаше похоронен в Спалатро.
Бенедикт уже несколько дней искал способ, с помощью которого можно было бы «выманить лису».
И вот он его нашел.
14
Ате привезла Перро в богатое цистерцианское аббатство. Величественное здание поразило мальчика огромными размерами, высокими белыми стенами и залитыми ярким светом помещениями.
После кровавой расправы в лесу Ате все время держала Перро рядом с собой. Люди в черных одеждах, которые их сопровождали, куда-то исчезли. Исчезла и девочка из подожженной деревни. Перро теперь ехал в крытой повозке с роскошным внутренним убранством и мягкими сиденьями. Ате распрощалась с черной одеждой наемника и красовалась в своих самых лучших нарядах — широких платьях с оборками, корсажах с круглым вырезом, шелковых шапочках и вышитых бисером перчатках.
На ночлег они останавливались в больших замках и монастырях. Однажды Перро услышал, как Ате представила его как своего сына. Поскольку она была дочерью канцлера Артемидора де Брока, ее везде встречали с большим почтением.
В цистерцианском аббатстве Перро поселили в комнате, которую обычно занимал архиепископ, когда приезжал сюда.
Перро никогда раньше даже в голову не приходило, что на свете существуют такие огромные вытяжные колпаки, какие он увидел над печью в комнате. Стоявшая здесь кровать была не меньше главной комнаты того дома, в котором Перро жил в Кантимпре. Еще в этой комнате имелась большая латунная ванна, наполненная водой, от которой распространялся запах лаванды.
Солнце клонилось к закату. Все аббатство содрогалось от громких звуков: монахи нараспев читали вечернюю молитву.
Перро сидел на стуле. Ате, как обычно, находилась с ним в одной комнате, и он, угнетенный ее присутствием, сидел неподвижно и молчал. Он вообще за несколько последних дней не произнес ни одного слова.
Мальчик то и дело невольно вспоминал о том, как Ате пронзила мечом грудь женщины, а затем убила еще нескольких человек. А еще ему становилось грустно при мысли об огромных расстояниях, которые они преодолевали каждый день, все больше и больше удаляясь от Кантимпре.
Ате провела целый час перед бронзовым зеркалом, расчесывая волосы и заново заплетая их в толстую косу. Она была одета лишь в белую рубашку до пят. Приведя в порядок прическу и долив кипятка в ванну, она проверила, заперта ли на задвижку дубовая дверь и все ли оконные створки плотно закрыты.
Заметив, что Перро наблюдает за каждым ее движением, она сказала:
— Год назад я везла одного ребенка — такого, как ты. Он сдуру бросился в пропасть и погиб, хотя даже не знал, куда я его везу. Я не хочу, чтобы с тобой произошло что-нибудь подобное.
Она опустилась в ванну прямо в рубашке, придерживая косу рукой. Оголив правое плечо, Ате посмотрела на рубец от удара, который ей нанесли в деревне, когда она пыталась насильно увезти оттуда девочку. Рана уже полностью зажила, и рубца почти не было видно.
— Замечательно! — воскликнула она. — Ты прекрасно с этим справился.
— Я тут ни при чем, — прошептал Перро.
Ате вздрогнула.
— Ты что-то сказал? Черт побери, я уже и не надеялась услышать твой голос…
Перро опустил голову.
— К заживлению вашей раны я не имею никакого отношения, — тихо произнес мальчик. — И вообще, когда кто-нибудь рядом со мной исцеляется, это происходит не по моей воле. — Он пожал плечами. — Это происходит само по себе.
Ате улыбнулась.
— Какой ты странный мальчик!
Она устроилась в ванне поудобнее и начала рассказывать:
— Я выросла на Востоке, вдали от своего отца. Там такой удивительный человек, как ты, привлек бы к себе внимание самых выдающихся ученых, тебя бы изучали, оберегали, нянчились бы с тобой. А здесь тебя приходится прятать, скрывать твой Божий дар, лгать!.. Ты еще этого не понимаешь, но если я сейчас нахожусь рядом с тобой, Перро, то в том числе и для того, чтобы спасти тебе жизнь…
Мальчик поднял голову.
— А Морен?
— Кто?
— Морен. Мой друг, которого по вашему приказу пронзили мечом. Ему вы жизнь не спасли!..
Ате, подумав немного, вспомнила малыша, убитого в доме священника в Кантимпре.
— Да, это верно, — сказала она. — Как бы тебе это объяснить?.. Тот священник, отец Аба, он, насколько мне известно, учил вас различным поговоркам, да?
— Да, учил. А откуда вы это знаете?
— Я все про тебя разузнала еще до того, как приехала за тобой. Думаю, отец Аба должен был научить вас и этой старинной пословице: «Чтобы добраться до миндаля, нужно разломать скорлупу». Смерть твоего друга была необходимым злом. Она продемонстрировала нашу решимость увезти тебя с собой и выставила нас в глазах жителей как шайку кровожадных чудовищ… — Ате улыбнулась. — Это очень сильно усложнило задачу тех, кто захотел бы нас найти. Думаешь, они смогли бы вообразить себе, что меня примут здесь, в аббатстве, как знатную даму, путешествующую со своим сыном?
Перро долго молчал, а потом заметил:
— Отец Аба, между прочим, рассказывал нам, чем рискует тот, кто отнимает жизнь у другого человека. За убийство Морена вы попадете в ад!
Ате расхохоталась.
— Ты когда-нибудь познакомишься с древними письменами, в которых объясняется, что у женщин нет души. Да, Перро, у меня нет души, и я одна из тех немногих представительниц моего пола, которые могут себя с этим поздравить: меня нельзя покарать за те ужасные поступки, которые я совершаю! Ты никогда не задавался вопросом, почему женщина так легко может прослыть колдуньей и чародейкой? Это потому, что дьявол не может с нами ничего сделать. У меня нет души, Перро, и я могу делать все, что мне взбредет в голову!
Мальчик нахмурил брови.
— Я вам не верю. У моей матушки есть душа, я это точно знаю!
Ате пожала плечами.
— Нет, Перро, у нее нет души…
Ее позабавило негодующее выражение лица этого ребенка.
— Я хочу вернуться к своим родителям, — неожиданно заявил Перро. — Я хочу вернуться в Кантимпре!
— Это от меня не зависит, — сказала, помрачнев, Ате.
— Что со мной будет? Когда я снова смогу увидеть своих родителей?
— И это тоже от меня не зависит. Решения принимаю не я. Мне известно только то, что вас обоих ждут — и ту девочку, и тебя. Я должна привезти вас к кое-каким людям. А потом произойдут великие события!
— А что это за люди? — поинтересовался мальчик. Его лицо вдруг посуровело. Он пристально посмотрел на Ате и снова спросил: — Кто они такие?
Внезапно Ате вскрикнула и резко выпрямилась в ванне. Она провела рукой по своему правому плечу и почувствовала жгучую боль. Мгновением позже она с изумлением увидела, что ее рубашка окрасилась кровью: рана на ее плече снова открылась, и оттуда обильно потекла кровь!
Она в страхе посмотрела на Перро.
Мальчик очень сильно побледнел.
Он сам испугался, увидев, чего ему удалось добиться в порыве гнева…
15
Отец Аба, сидя на осле, ехал по лесной дороге. Справа от него скакал на лошади предводитель разбойников Изарн. Вот уже несколько долгих дней священник путешествовал по Лангедоку в компании местных преступников.
В этот день Аба и Изарн, слегка оторвавшись от своих спутников, остановились на опушке леса, в четверти лье от укрепленного замка Молькравель.
Каменные стены по периметру замка выглядели весьма впечатляюще: они были высокими и толстыми. Замок находился на холме протяженностью около ста метров и был опоясан рвом, заполненным водой. Главная башня замка, расположенная в его центре, возвышалась над галереями с навесными бойницами. Эта сорокаметровая башня, аккуратно сложенная из камней, подпиралась толстенным столбом, который располагался как раз напротив подъемного моста, защищенного двумя выступающими наружу башенками.
— Вот здесь и живет Гю де Монморанси, — сказал Изарн. — Он является — по материнской линии — родственником английской семьи Монтфортов. Он получил этот замок от Церкви, после того как его конфисковали у мятежников-катаров.
Замок был окружен исключительно природным ландшафтом: поблизости не было ни жилых домов, ни вообще каких-либо строений. Со всех сторон к нему подступали леса.
— Эта крепость так просто не сдастся, — стал рассуждать вслух Изарн. — Проезжая часть моста поднята, а другим путем нам вовнутрь никак не пробраться…
— Вы собираетесь атаковать этот замок? — недоверчиво спросил отец Аба.
— Ты не зря удивляешься. — Изарн покачал головой. — Без катапульт и стенобитных орудий тут ничего не добьешься.
— Тогда каким же способом вы собираетесь захватить этот замок?
Изарн улыбнулся.
— Способ очень простой — предательство. В этом замке, как и во всех остальных здешних крепостях и замках, у нас есть свои люди. В нужный момент они опустят подъемный мост, откроют ворота — и мы сможем ворваться в замок. Но придется действовать очень быстро: как только обитатели поймут, что на них напали, они разведут на вершине донжона огромный костер — сигнал бедствия, — который увидят в четырех соседних замках, и тогда к ним прибудет подкрепление.
Когда шайка Изарна двигалась из Кастельжино к замку Молькравель, к ней присоединились еще человек сто: местные крестьяне, которым постоянно не хватало еды и денег; разбойники, промышлявшие сами по себе; всевозможные проходимцы и искатели поживы. В результате Изарн стал предводителем небольшого войска.
Он приказал своим воякам рассеяться по окружавшим замок лесам и выставить посты на всех дорогах. Те тут же бросились выполнять его распоряжение.
Удивившись высокой дисциплине разбойников и примкнувших к ним различных отщепенцев, отец Аба повернул назад и снова подъехал к Альторасу.
Слепой старик выглядел изможденным. Он не выходил из своей подогреваемой повозки и все время кутался в толстые покрывала. Подобная поездка посреди зимы вполне могла свести его в могилу. Отцу Абе невольно вспомнилась легенда о том, что Альторас якобы стал бессмертным. Усталость и недомогание, тем не менее, не помешали старику выслушать его приверженцев, живущих в окрестностях замка Молькравель. Они во всех подробностях рассказали о жизни в замке и о его хозяине.
Отец Аба не упустил из этих рассказов ни единого слова.
Гю де Монморанси когда-то имел ужаснейшую репутацию. Он слыл солдафоном, склонным к насилию и бесчинствам. Всем было известно, что своих первых двух жен он задушил собственными руками.
Отец Аба вспомнил о «кономорах», о которых ему рассказывали в архивах Нарбона монахини-доминиканки, — тех самых «кономорах», которые сначала меняли одну за другой жен, а затем начинали растлевать детей…
Однако в один прекрасный день Гю де Монморанси куда-то исчез. Его не было видно в замке почти целый год. Поговаривали, что хозяина замка по особому распоряжению высокопоставленных прелатов Церкви отвезли в Италию. Как бы там ни было, когда Монморанси снова появился в Молькравеле, он из дикого зверя превратился в ягненка. Его невозможно было узнать: он стал набожным, учтивым, начал прислушиваться к мнению простолюдинов; его пучило и тошнило, когда ему напоминали о бесчинствах, творившихся не так давно в замке. Гю де Монморанси стал объектом почитания всех окрестных жителей как покаявшийся злостный грешник, на которого снизошла милость Господня.
Говорили, что после столь резких перемен в образе жизни и поведении Гю де Монморанси, происшедших шесть лет назад, к нему в замок то и дело стали приезжать прелаты. В покоях, где он раньше с распростертыми объятиями принимал самых известных шлюх графства, теперь все чаще останавливались на ночлег епископы…
От постов, занимающихся сбором дорожной подати, и от осведомителей разбойников пришли сообщения, что в этих краях никто не видел людей в черных одеждах, однако из замка с наступлением темноты иногда выезжали какие-то всадники.
О похищенных детях тоже никто ничего не слышал.
Зато женщину с длинными рыжими волосами в окрестностях замка Молькравель все хорошо знали. Местное население относилось к ней с большим уважением: во время своих регулярных приездов в замок она помогала нуждающимся и больным и — от имени Гю де Монморанси — щедро раздавала милостыню и делала пожертвования. Эта женщина впервые появилась в Молькравеле вскоре после того, как его хозяин стал примерным христианином. Звали ее Ате де Брейак.
Рыжеволосая женщина, фальшивая серебряная монета, деревня Кастельжино, через которую провозили Перро, еще один ребенок с удивительным Божьим даром… Отец Аба впервые почувствовал, что его поиски близятся к завершению и что он наконец-таки напал на след тех, кто увез его сына. Все говорило о том, что след этот ведет сюда, в замок Молькравель.
Гю де Монморанси уже больше не появлялся на людях, если не считать его участия в праздничных церемониях на Пасху и в День всех святых. Подъемный мост его замка опускали только для того, чтобы кого-нибудь выпустить или впустить, — и тут же снова поднимали. За последние годы стены замка были значительно укреплены. Гю де Монморанси, хотя и превратился едва ли не в святого, очень сильно кого-то боялся — это было очевидно.
— Если он насильно удерживает у себя мою дочь, — пробурчал Изарн, — то у него достаточно оснований для страха.
— А не слишком ли рискованно нападать на такой укрепленный замок? — спросил отец Аба.
Альторас улыбнулся.
— Кроме наемных убийц, грабителей, бывших шулеров и сутенеров в нашем отряде есть еще три десятка вояк, которые сражались на Востоке за возвращение христианам Святой земли. Не суди о них по физиономиям. Они были прославленными воинами, а некоторым из них даже довелось попробовать себя в роли правителей областей в далеких странах. Почему они оказались среди нас? Это их дело. Если они пришли к нам, то отчасти потому, что мы никогда не задаем лишних вопросов людям, которые уже перестали бояться смерти. Как бы там ни было, при виде этих высоких стен они не оробеют…
Отец Аба посмотрел на серые стены замка, пытаясь представить себе, что же сейчас за ними может скрываться.
На следующий день по распоряжению Изарна кто-то из его людей проник в замок, затесавшись в толпу жителей близлежащей деревни, которых впустили для посещения мессы, проходившей в замковой часовне. Вернувшись из замка, лазутчик рассказал о двух десятках тяжело вооруженных стражников, множестве лучников и нескольких оборонительных устройствах, расставленных вдоль дозорного пути крепостной стены. Еще у Гю де Монморанси было очень много прислуги, которая в случае чего тоже могла взяться за оружие. Находились ли в замке епископы? Да, двое. А еще три монаха-августинца.
Исходя из того, что у разбойников имелись в замке свои люди, Изарн решил попытаться захватить Молькравель с наступлением темноты.
— Тут нет ничего невозможного, — с самоуверенным видом заявил он.
Отец Аба настаивал на том, чтобы и ему разрешили принять участие в штурме. Изарн согласился и приказал отдать священнику привезенный им из Кантимпре меч. Отец Аба горел желанием проникнуть в замок и не смущался, что ради этого ему, возможно, придется пролить чью-то кровь.
Он готов был штурмовать замок, сражаясь бок о бок с людьми, многие из которых опустились почти до уровня животных. Однако их зверские физиономии отнюдь не пугали священника: за последние дни он и сам стал походить на разбойника, от которого шарахались мирные люди.
Когда стемнело, Изарн отдал довольно странный приказ:
— Те, кто еще верит в Бога, пусть помолятся, потому что выжить в сегодняшнем ночном штурме удастся далеко не всем.
Отец Аба с удивлением увидел, как разбойники один за другим начали бормотать молитвы, заученные ими, скорее всего, еще в детстве.
А сколько уже времени он, священник из Кантимпре, не испытывал необходимости преклонить колени, чтобы помолиться? «Известны случаи, когда наемные убийцы отрекались от своего ремесла и становились неплохими священниками, — подумал отец Аба. — Но много ли священников отказались от своего сана и стали убийцами?» Он вдруг увидел перед своим мысленным взором улыбающихся Эспри-Мадлен и Перро, вспомнил об их спокойной жизни в Кантимпре, о своих тайных и необычайно страстных встречах со своей возлюбленной в Париже…
Живя в Кантимпре, отец Аба очень часто рассказывал своим прихожанам о принесении в жертву Исаака и восхвалял величие поступка Авраама. Сейчас он в это уже не верил.
Даже ради Господа он не пожертвовал бы своим сыном.
С наступлением ночи в многочисленных узких окнах донжона замерцали огоньки свечей и отблески факелов. Судя по всему, людей в замке и в самом деле было довольно много. Из-за крепостной стены донеслись удары колокола: пришло время вечерней молитвы.
После нескольких часов ожидания, ставших для отца Абы настоящей пыткой, огоньки в замке начали гаснуть: его обитатели укладывались спать. Наконец в небо взвилась стрела с горящим наконечником, оставлявшая в темноте искрящийся след.
— Друзья, пора! — крикнул Изарн.
Его люди, не зажигая факелов, под прикрытием темноты начали двигаться к холму, на котором стоял замок. Вскоре они подошли к оборонительному рву, обступив подъемный мост как с левой, так и с правой стороны.
Отец Аба шел к замку вместе со всеми. Он чувствовал нервное и физическое напряжение окружавших его людей, видел, как на фоне темного ночного неба все отчетливее прорисовываются укрепления замка, казавшиеся сейчас еще более высокими и мощными.
Из-за туч выглянул месяц, и его свет отразился от снежного покрова. Отец Аба держал привезенный им из Кантимпре меч в правой руке — держал так крепко, что у него побелели костяшки пальцев. Люди, шагавшие рядом с ним, были вооружены мечами, палицами, резаками, арбалетами. Многие из них облачились в кольчуги.
Подъемный мост медленно и бесшумно опустился на двух массивных цепях: там, с внутренней стороны замка, уже орудовали люди Изарна.
«Эти вояки, пожалуй, и в самом деле непобедимы, — подумал отец Аба, наблюдая, как мост опускается, подчиняясь воле разбойников. — Действительно ли французский король является полноправным хозяином в своей стране, если такие вот шайки грабителей, которых, кстати, полным-полно по всей Франции, способны проникнуть в любое укрепленное поселение?»
Край моста уперся в противоположный от замка берег, давая разбойникам возможность перебраться через наполненный водой глубокий ров, не замочив ноги.
В проеме распахнутых ворот отец Аба заметил по ту сторону крепостной стены лишь два горящих факела, которые были прикреплены по обеим сторонам двери, расположенной в нижней части донжона и украшенной четырехгранными пирамидками. Между донжоном и внешней стеной замка не было ни души.
Брешь в обороне замка, без единой капли крови пробитую разбойниками, никто из обитателей замка пока еще не заметил.
— Всех ночных стражей уже прикончили, — удовлетворенно произнес Изарн и крикнул: — Вперед!
Его «воинство» было разделено на два одинаковых по численности отряда. Первому отряду предстояло захватить ключевые позиции в замке, а второй должен был вмешаться со свежими силами чуть позже — когда возникнут наибольшие очаги сопротивления.
Изарн, Лето Помпонио и четверо других воинов, будучи верхом на лошадях, проскакали по мосту, а отец Аба и другие «пехотинцы» тут же бросились вслед за ними.
Прошмыгнув через открытые ворота, священник осмотрелся. На внутреннем дворе замка лежали большие кучи дров и соломы, а рядом валялись перевернутые вверх дном ручные тележки. Копыта лошадей громко застучали по выложенному булыжником двору. В донжоне, несмотря на это, не вспыхнуло ни единого огонька…
А еще отец Аба заметил, что подъемный механизм моста здесь, в отличие от других подобных замков, находится не на уровне земли, а установлен в верхней части крепостной стены, в результате чего, даже ворвавшись во внутренний двор замка, разбойники не могли контролировать подъем моста.
Изарн приказал выламывать двери донжона. Он слез с коня и, как только одна из этих дверей разлетелась на части под ударами его молодцов, вошел внутрь башни.
Но тут на вершине донжона вспыхнуло огромное пламя!
Это был тот самый сигнал бедствия, которого так опасался Изарн.
Пламя осветило все пространство вокруг замка, и в воздухе сразу же засвистели стрелы.
Изарн и его люди попали в ловушку.
Отец Аба бросился на землю, пытаясь уберечься от стрел. Мост через ров опять пришел в движение: два высвобожденных противовеса в течение всего нескольких мгновений подняли его вверх.
«Предатели» Гю де Монморанси, похоже, предали Изарна Живодера.
Отца Абу едва не придавила рухнувшая наземь лошадь, в бок и грудь которой вонзились сразу пять стрел. Священник, перепрыгивая через тела убитых и раненых, бросился к какой-то тележке, чтобы спрятаться за ней.
Разбойники ошалело метались то в одну, то в другую сторону, невольно сбивая друг друга с ног. Из трех распахнувшихся дверей донжона выскочили стражники. Они были одеты в белые плащи, чтобы отличать друг друга от воинов противника.
Отец Аба, вступив в схватку с двумя стражниками, убил одного и отсек правую кисть второму, и тот, упав наземь, стал корчиться от боли.
Из донжона донеслись яростные крики и звон мечей: Изарн и его люди рвались на верхние этажи башни.
Отец Аба почувствовал, что у него по лицу течет кровь, но так и не понял, чья она. Он решил сорвать плащ с убитого им стражника и накинуть его на себя, чтобы с помощью этой хитрости уберечь себя от лучников. Однако даже в белом плаще он подвергся нападению одного из противников, которого, впрочем, ему удалось убить: отец Аба проткнул его насквозь мечом.
Оглядевшись по сторонам, священник заметил справа от себя часовню. Он подбежал к ней и изо всех сил ударил плечом в дверь.
Монах-августинец, тайно наблюдавший через щелку за кипевшей на внутреннем дворе замка кровавой схваткой, отлетел под его натиском на несколько шагов назад.
Часовня была освещена двумя светильниками, представлявшими собой установленные на треноги чаши, в которых плавали в масле горящие фитили. Августинец — на нем, по всей видимости, лежала обязанность звонить в колокол, когда наступало время очередной молитвы, — побледнел от страха.
— Sanctuarium! — крикнул он в отчаянии.
Отец Аба резко захлопнул за собой дверь, схватил августинца за шиворот и приставил лезвие меча к его горлу.
— В этом замке есть дети? — спросил отец Аба.
— Я ничего не знаю, — промямлил августинец.
— Где находится Ате?
— Не знаю. Я не знаю ни одного человека с таким именем.
Священник догадался, что монах твердо решил держать язык за зубами.
— Говори, а не то я перережу тебе горло!
Августинец бросил на отца Абу высокомерный взгляд.
— Вы тем самым поможете мне побыстрее попасть в рай, а себя обречете на мучения вечные, сын мой…
Отец Аба услышал в глубине часовни какой-то звук и, присмотревшись, увидел еще одного августинца, помоложе. Этот юноша стоял за деревянным столбом и, время от времени выглядывая из-за него, с ужасом смотрел на отца Абу.
Священник одним сильным движением меча перерезал первому августинцу горло, а затем бросился вглубь часовни и схватил второго монаха.
— Отвечай, иначе с тобой будет то же самое!
Юноша на вид был слабым и трусливым, и отец Аба подумал, что уж вот этого-то молокососа он сумеет заставить все рассказать. Времени у него было мало: люди Изарна скоро должны были пасть под мечами и стрелами воинов Гю де Монморанси.
— Сюда привозили детей? — спросил отец Аба угрожающим тоном.
Этому августинцу было лет восемнадцать, не больше, и он все никак не мог оторвать взгляд от своего старшего товарища, истекающего кровью на каменных плитах часовни.
— Сюда привозили детей? — повторил свой вопрос отец Аба, поднимая меч.
Августинец съежился — как ребенок, боящийся получить удар, — и еле слышно, одними лишь губами, прошептал:
— Да.
Отец Аба почувствовал, как у него екнуло сердце.
— Где они? Где? Отведи меня к ним!
Он с силой толкнул августинца, и тот поспешно взял один из светильников.
— Для этого нужно выйти из часовни, — жалобно пробормотал он.
— Ну так пошли. Только не вздумай попытаться меня обмануть.
Выйдя из часовни, отец Аба увидел, что замок охвачен ярким пламенем.
Изарн и трое его молодцов сумели добраться до вершины донжона. Там стояла огромная бадья с подожженным маслом, от которой высоко вверх поднималось ярко-оранжевое пламя. Изарн, видя, что его отряд тает буквально на глазах, решил опрокинуть эту бадью, залить все вокруг горящим маслом и таким образом посеять в рядах противника панику. Он и трое его людей выломали длинный брус и вчетвером стали с его помощью раскачивать бадью. Опрокинуть ее не удалось, но зато, когда она сильно накренилась, горящее масло выплеснулось через край и потекло, словно расплавленный воск, по стене донжона, проникая в окна и бойницы.
Со стороны это зрелище было похоже на апокалипсис.
Всех, кто находился в замке, охватил ужас.
А Изарн и трое его подручных, еще раз качнув бадью, снова окатили стену донжона горящим маслом, а затем спрыгнули с вершины башни на более низкие укрепления, чтобы расправиться с находившимися там лучниками.
И тут подъемный мост снова опустился!
Все еще находившийся с внешней стороны стен замка второй отряд разбойников бросился на подмогу своим товарищам, но, как только эти вояки пробежали по мосту, мост опять резко поднялся, а ранее поднятая решетка ворот, наоборот, стремительно опустилась. На глазах ошеломленного отца Абы некоторые из разбойников слетели с поднимающегося моста в ров, и по ним тут же начали стрелять лучники, высунувшиеся из бойниц башенок, расположенных по обе стороны ворот. Что касается других разбойников, то и пешие, и конные были зажаты между поднявшимся мостом и острыми выступами решетки ворот.
Августинец, едва переставляя подгибающиеся от страха ноги, подвел отца Абу к имевшейся позади часовни небольшой приоткрытой двери. Через эту дверь можно было попасть на лестницу, ведущую куда-то вниз, внутрь крепостной стены.
Августинец в нерешительности остановился.
Отец Аба толкнул его в спину, чтобы заставить снова идти вперед.
Они зашагали вниз по лестнице…
|
|
