 |
Моему отцу посвящается
Часть первая
Я просто не умею быть счастливой
Непрошеная, ранящая мысль. Сердце болезненно сжа¬лось. Эта мысль оглушала. Бывает ли так, что достаточно одного мгновения, случайного озарения — и счастье поки¬дает тебя? Что делать, чтобы вновь обрести беззаботную радость детства?
Валентина подумала о своем брате, о соучастнике всяче¬ских проказ, товарище, с которым они вместе проводили долгие летние дни, ходили на рыбалку, пили свежий лимонад в кондитерской в Шалоне. Эдуард с редким терпением учил ее лазить по деревьям и играть в шахматы, учил всем тем мальчишеским забавам, участием в которых она так горди¬лась. Он был на десять лет старше ее, он был ее убежищем, ее крепостью, хранителем ее тайн. Она боготворила его, не¬взирая на то что подросток порой дразнил свою младшую сестренку, но не обидно, по-доброму. Он как будто догады¬вался о той хрупкости, что скрывалась под маской, которую надевала храбрая на словах, маленькая одинокая девочка.
Гул голосов, взрывы смеха обрушились на нее внезапно, как волна прилива. На какое-то время она выпала из реаль¬ности, оказалась так далеко от этой шумной парижской го¬стиной, украшенной пирамидами из желтых и белых цветов. Нервным жестом молодая женщина провела рукой по юбке из жемчужной парчи, откинула кружевную вуаль и сделала шаг назад, как будто намереваясь убежать.
Андре озабоченно посмотрел на нее. Он стоял очень прямо, почти по стойке «смирно», облаченный в строгий свадебный фрак. Каждый раз, когда он смотрел на нее, его милое лицо теряло серьезность, а карие глаза озаряла безмятежная радость. Валентина же пребывала в душевном смятении и искренне за¬видовала веселящимся — увы, она радости не ощущала.
«Что я наделала?» — испуганно подумала девушка, с ужа¬сом осознавая, что совершенно не знает этого человека. Он был другом ее брата — это единственное, в чем она не со¬мневалась.
Семья Фонтеруа, как и ее собственная семья, владела зем¬лями в Бургундии, близ Шалон-сюр-Сон. Еще до войны, теплыми летними вечерами, ее отец и Эдуард ездили ужинать к Фонтеруа. Так как в Монвалоне не было детей ее возраста, Валентину никогда с собой не брали. В воображении девочки дом Фонтеруа представлялся волшебным местом, куда от¬правляются только в нарядных платьях и лишь на заходе солн¬ца. Эдуард обещал, что когда сестра подрастет, он возьмет ее туда и они будут танцевать при свете луны и пить шампанское с пузырьками, щекочущими нос. Он не сдержал своего обе¬щания. Он не вернулся с войны.
Валентина послала Андре успокаивающую улыбку. Нервный смех вызвал спазм в горле. Все идет как нельзя лучше, не прав¬да ли? Да и могло ли быть иначе? Она уже произнесла свадебные клятвы, и сотня приглашенных дам в вечерних туалетах и муж¬чин в накрахмаленных манишках терпеливо ждали своей оче¬реди поздравить ее. Однако невеста хотела лишь одного: швырнуть куда-нибудь букет из флердоранжа, сорвать вуаль и убежать в паутину парижских улиц, туда, где мелкий, но неумолимый дождь превращал в размытые пятна уличные фона¬ри и поливал машины, выстроившиеся в ряд перед особняком.
Андре попытался взять ее за руку. Валентина прошептала невнятные извинения и пообещала вернуться через несколь¬ко минут. Она выбежала из огромного зала, миновала один коридор, затем другой. После помолвки девушка не раз при¬езжала в дом будущего свекра, но она все равно ощущала себя здесь потерянной, чужой. С правой стороны располагалась застекленная дверь, выходящая в сад. Холодный воздух при¬нес облегчение. Валентина положила обе руки на ограждение террасы. Зернистый камень оставил у нее на ладонях причуд¬ливый рисунок.
…
Валентина вздрогнула. Какой-то мужчина, прислонившись к затененной стене и скрестив руки на груди, внимательно наблюдал за ней.
— Простите?
— Эта калитка, там, в глубине сада, на которую вы смо¬трите, — она открыта. Я только что видел, как ею пользовал¬ся дворецкий.
— Я не понимаю…
— Вот уже несколько минут, как я наблюдаю за вами. Вы напоминаете животное, попавшее в ловушку. Однако свобо¬да близко, буквально в двух шагах от вас. Если, конечно, свобода существует. И если у вас хватит мужества.
Он направился к молодой женщине, и теперь, на свету, она смогла разглядеть его худощавое лицо. Тонкий нос, серые по¬лупрозрачные глаза, обладающие каким-то магнетизмом, тем¬ные волосы, более длинные, чем это было принято. Незнакомец был одет в ярко-фиолетовый костюм на шелковой подкладке, на белом жилете поблескивала золотая цепочка карманных часов. Никогда раньше Валентина не видела этого мужчину; она даже не могла припомнить, чтобы он был среди гостей, которых она встречала у входа. Его высокомерная улыбка воз¬мутила ее. Девушке не нравилось, когда незнакомые люди пытались разгадать ее мысли. Ее взгляд стал суровым.
— Вы извините меня, месье, но я не улавливаю сути того, что вы мне говорите.
Затем, с бьющимся сердцем, она резко развернулась на каблуках.
В коридоре, проходя мимо зеркала, Валентина проверила, не выдает ли ее лицо той сумятицы, что царила у нее в голове. Гладкое стекло отразило изящную, казалось, почти невесомую молодую женщину с темными волосами, собранными рако¬виной на затылке, ее огромные удлиненные глаза, отливающие зеленью, взгляд, подернутый льдом. Прямой нос, красиво очерченные розовые губы. «Ты — копия матери», — сказал ей несколькими часами ранее взволнованный отец. Но откуда она могла знать, как выглядела ее мама? Она умерла при родах, и на протяжении всего детства Валентина воспринимала ее отсутствие как величайшую несправедливость.
— Мадемуазель Валентина Депрель… мадам Андре Фон¬теруа… — тихо прошептала она.
Одна и та же особа. Валентина казалась себе совершенно чужой.
Какая элегантная дама не знает адрес Дома, расположенного на бульваре Капу¬цинов, всего в двух шагах от Оперы и от церкви Мадлен? Ва¬лентина слушала родителя весьма рассеянно. Была ли тому причиной ее безмерная усталость? В двадцать лет она чувство¬вала себя старухой.
Внезапно она поднялась, прервав излияния отца. «Я соглас¬на, папа», — прошептала она. Валентине уже приходилось встречаться с Андре Фонтеруа, как в Бургундии, так и в Пари¬же. Это был сдержанный мужчина, не лишенный привлека¬тельности. Среди претендентов на ее руку и сердце девушке не нравился никто. А Эдуард, он одобрил бы этот союз?
Валентина улыбнулась отцу, которого ее улыбка, кажется, успокоила. В этот момент ее свекор поднялся со своего места. Один за другим гости повернули головы в его сторону.
— Мои дорогие друзья, не волнуйтесь, я буду краток! — прозвучал приятный тенор Огюстена Фонтеруа, и все разго¬воры стихли. — Я хотел бы сказать вам, дорогая Валентина, что мы горды и счастливы тем фактом, что вы вошли в нашу семью. И конечно же, в этот вечер мне бы хотелось произнести самые теплые слова в адрес моего дорогого друга Рене Депре¬ля. Кто бы мог подумать, когда мы только познакомились, что однажды у нас появятся общие внуки! — Отец Валентины улыбнулся и поднял бокал. — Мы не раз беседовали, Рене, о нашей жизни, о будущем, о том, сколь значительную роль в наших судьбах играют для вас — финансы, для меня — тор¬говля мехами. Однажды вы сказали мне, что меховщик — это не профессия, это — призвание, страсть. Те из моих коллег, что оказали мне честь и сегодня вечером пришли в этот дом, не станут с вами спорить. — Раздались аплодисменты, смеш¬ки. — Мех — это страсть, вы правы, и у нас есть особая, уди¬вительная миссия, о которой можно только мечтать. Мы по¬святили нашу жизнь женской красоте. — Огюстен сделал паузу и улыбнулся Валентине. — Мое дорогое дитя, Дом Фон¬теруа не мог не вдохновиться блеском вашей красоты и вашим изяществом. А потому позвольте мне преподнести в качестве свадебного подарка вот это манто, которое я разработал спе¬циально для вас и назвал его «Валентина»!
…
Двое слуг распахнули створки двери. В комнату вошла молодая женщина, закутанная в длинное черное бархатное пальто, декорированное драгоценными камнями. Ее личико окаймлял воротник из белоснежной лисы, тем же мехом были отделаны рукава манто. Восхищенные гости встретили восторженными возгласами это творение современного ди¬зайнерского искусства, изысканное сочетание сияющей бе¬лизны и переливающегося черного цвета.
Огюстен взял руку невестки и поцеловал ее. Тронутая его вниманием, Валентина одарила свекра ослепительной улыб¬кой, которая всегда поражала ее собеседников: столь разите¬лен был контраст меж ее отстраненным взглядом, ее серьез¬ным видом и этой лучезарной улыбкой.
Андре поднялся и в свою очередь поблагодарил отца. Он выглядел удивленным, даже взволнованным. По всей види¬мости, изготовление пальто хранилось в величайшей тайне. Хотя Андре не уступал отцу в росте и комплекции и был намного моложе родителя, он казался почти хрупким рядом с этим статным мужчиной с седыми волосами и кустистыми бровями. В тот момент, когда Андре что-то негромко говорил Огюстену, тот отеческим жестом положил руку на плечо сына. Валентина подумала, что, должно быть, нелегко жить и работать в тени столь выдающейся личности.
Ужин подходил к концу, и гости начали подниматься из-за стола. Валентина не знала большую часть приглашенных на свадьбу, в основном это были друзья Фонтеруа. Она поискала глазами свою лучшую подругу и, услышав ее смех, обернулась. После долгих раздумий и колебаний Одиль все-таки осме¬лилась надеть вечернее платье из красного крепа, расшитого жемчугом, — и не ошиблась в выборе. Она боялась, что крас¬ный цвет будет диссонировать с ее рыжей шевелюрой, но на самом деле Одиль походила на сияющий факел, поражала яркой красотой. Взбудораженная молодая женщина уронила веер. Ее сосед тотчас наклонился за ним. Поднимаясь, он встретился взглядом с Валентиной. Это был незнакомец с тер¬расы, на его лице все так же играла высокомерная улыбка, но при этом серые глаза заговорщически блестели. Он подал веер Одили, не отрывая взгляда от Валентины. Юная невеста вздрогнула.
Согласно обычаю, новобрачные должны были первыми покинуть место торжества. Одиль крепко сжала подругу в объятиях, как будто та отправлялась на край света. Не¬сколько раздраженная, Валентина вывернулась из ее цепких рук. Мужчина стоял все там же, неподвижный. Он отвесил невесте легкий насмешливый поклон. Тут к Валентине, ра¬достно щебеча, ринулась какая-то почтенная матрона. Мо¬лодая женщина позволила расцеловать себя в обе щеки. Ког¬да она вновь поискала глазами незнакомца, он уже исчез.
…
Растерявшаяся Одиль почувствовала, что ее сердце забилось чаще. Она не осмеливалась дразнить нового знакомого, как она поступила бы с любым из молодых людей, ухаживающих за ней. Никогда раньше она не встречала такого странного, равнодушно- ледяного взгляда, который при этом был удиви¬тельно притягательным. Одиль поклялась себе не поддаваться мужским чарам, но во время ужина, когда она встречала взгляд светлых глаз Пьера Венелля, она чувствовала себя обнаженной.
— Я знаю одно симпатичное местечко, где можно выпить последний бокал вина.
— Я… я, право, не уверена…
— Не стоит изображать невинное дитя. Сегодня я уже от¬ведал свежей плоти, что так необходимо для моего рациона. Но, если вас это не успокаивает, можете взять с собой наперсницу.
— Я уже достаточно взрослая, чтобы делать то, что захочу, и наперсница мне не нужна, — ответила задетая за живое Одиль. — Ждите меня здесь, я заберу свое пальто.
В ванной комнате, усевшись перед туалетным столиком из лакированного дерева, Валентина расчесывала волосы. Отблески света играли в зеркалах трюмо.
Она не боялась предстоящей ночи, лишь сожалела о том, что не пожелала лишиться девственности раньше, как Одиль, которая отпраздновала подписание мирного договора, по¬хоронив свою невинность. Вследствие полученного воспитания, а также из-за природной лени Валентина не стала подыскивать себе первого любовника, отличающегося осо¬бой деликатностью, такого любовника, о котором она порой вспоминала бы, невзирая ни на что. Она не хотела испытать разочарование. Валентина не любила разочарований. На ее долю их и так выпало достаточно.
Первым, наиболее горьким разочарованием было то, что Валентина никогда не знала собственной матери. Девочка ис¬пытывала жгучую зависть, глядя на своих сверстников, к ко¬торым склонялись для поцелуя их мамы, напоминающие бла¬гоухающих фей. Однажды, после прогулки с гувернанткой, она зашла в кабинет отца и приблизилась к портрету дамы в голу¬бом, висящему над камином. Именно тогда Валентина впер¬вые уделила особое внимание этому большому полотну.
…
Эта безупречность, восхитившая Валентину в шесть лет, безупречность, которой она начала опасаться несколько поз¬же, стала для девушки недостижимым образцом. Валентина, полагавшая, что ей так и не удалось стать эталоном жен¬ственности, позируя для портретов, предпочитала демон¬стрировать обнаженное тело. Таким образом она бросала вызов запретному совершенству.
Однажды девочка ощутила аромат одеколона брата. «Она ушла на Небеса, но она заботится о тебе. Как ангел-хранитель, понимаешь?» — прошептал Эдуард.
…
Однажды в грозу Валентина проснулась посреди ночи. Она выскользнула из уютной постели и сбежала по лестнице. Плит¬ки пола вестибюля леденили ступни. Она пересекла высокое темное помещение и устремилась к прямоугольнику света, па¬дающему через приоткрытую дверь кабинета. Девочка пришла повидать своего «ангела», а увидела отца в рубашке с расстег¬нутым воротником. Скорчившись в кресле, мужчина рыдал. В тот вечер ей показалось, что мир рухнул. С бьющимся сердцем девочка на цыпочках вернулась в свою спальню. Впоследствии Валентина, сама не понимая почему, настороженно относи¬лась к грозам, приоткрытым дверям и плачущим мужчинам.
К счастью, Эдуард смог развеять ее сомнения. Она верила: ничто не может сокрушить ее брата. Даже когда он отправил¬ся на войну, надев красивую форму — голубой китель и крас¬ные брюки, Валентина не испугалась. Герой ее детства станет героем Франции. Так и должно быть. Она читала и перечиты¬вала его письма с фронта, письма с нацарапанными кое-как рисунками на полях.
Но его отсутствие угнетало. Дни стали длинными, а раз¬влечения редкими. Два раза Эдуард приезжал в увольнение, и Валентине показалось, что он изменился, но она не стала задаваться вопросом почему. Она была чересчур занята собой, ей хотелось, чтобы ее кумир увидел, что она стала взрослой, превратилась в интересную девушку, поэтому не заметила, как печально улыбался Эдуард, глядя на младшую сестренку, игра¬ющую в хозяйку дома, на ее подобранные волосы и неесте¬ственные жесты.
Устав от праздности, Валентина отправилась в военный госпиталь, расположенный недалеко от их дома, — она реши¬ла предложить свою помощь. Монахиня с белой накидкой, покрывающей голову, провела девушку по палатам. Валентина медленно шла между кроватей, на которых лежали раненые. От запаха эфира и страданий першило в горле. Получалось, что все письма Эдуарда были сплошным враньем. Война ни¬сколько не похожа на забавное, пусть и не совсем приятное приключение. Она поняла, что брат лгал, чтобы уберечь ее, и эта ложь и его доброта одновременно растрогали и взбесили девушку — Эдуард по-прежнему считал ее ребенком.
Теперь Валентина проводила вторую половину дня, читая вслух романы молодым ослепшим солдатам; она писала за них письма, делала им перевязку. Стиснув зубы, поборов отвра¬щение, юная особа прикладывала хрупкую руку к лицам, по¬крытым волдырями, вслушивалась в сиплое дыхание солдат, которые порой даже не могли вспомнить собственное имя. Она представляла при этом брата, попавшего в похожий го¬спиталь, оставшегося один на один со своей бедой.
Щетка для волос выскользнула из пальцев и упала на пол. Валентина встала и завернула кран, чтобы вода перестала литься. На секунду она закрыла глаза. Наступит ли день, когда пройдет боль утраты?
|
|
