 |
Часть первая
Чистилище
В любой больнице первым противным мероприятием является заполнение персонального листка. Стараниями медперсонала он может перерасти либо в лаконичную историю болезни, либо в многотомник, которому не суждено быть изданным. Роддом не исключение. Оценив усугубляющееся состояние роженицы, опытная дежурная медсестра задает десятка полтора-два вопросов обо всем, что составители этой анкеты сочли важным для данного события. Очень актуален, например, вопрос, каким по счету ребенком в семье была сама роженица.
Перенести анкетирование на потом удается лишь тем, кому уже невмоготу и кто, собрав руками внизу переднюю и заднюю часть подола юбки (не упустить бы на пол драгоценное!), покрикивая всякое, лихорадочно ищет глазами, куда бы лечь. Этих допрашивать бесполезно. Их допросят позже или разберутся с родственниками. Тех, которые родили в дороге, в лифте или случайно, не дождавшись «скорой», дома, все же «описывают» по ходу следующих мероприятий.
Да! С собой нужно иметь паспорт и направление из женской консультации. Это святое! И все женщины, зная об этом, носят их с собой, куда бы ни шли, уже где-то за месяц до предполагаемого счастливого дня.
Но бывают несознательные личности, которые умудряются в тот самый день выйти с другой сумочкой. Вот студентка Ириша, например. Этот белокурый, кудрявый, когда-то стройный, но теперь пузатенький ангел был запуган персоналом примерно такими фразами: «Знаем мы вас, молодых! Забыла! Мы таких уже видели! Ни тебе имени, ни прописки, ни направления, а потом — шасть! А стране — подарочек!»
Муж в приемном покое уверял, что не собирается делать подарочки стране, Ириша плакала то ли от боли, то ли от обиды, а процесс шел своим чередом. Записали все со слов, поставили в карточке большой вопросительный знак карандашом, а Иришу отвели в предродовую палату на втором этаже, но поглядывали строго.
Кстати, чтобы вы случайно не подумали, что в это заведение можно было попасть в том, в чем вам бы хотелось, расскажу о форме одежды. Не без вздоха, содрогания, брезгливости и смеха сквозь слезы.
Мало кто ложится сюда заранее. А тем, кому «припекло», по большому счету не до нарядов, лишь бы скорее да благополучненько… Но обряд переодевания — это тоже святое! Все свое нестерильное и порочно-домашнее оставляется родственникам или в «хранильном шкафчике».
Взамен выдаются:
— тапки-шлепанцы, якобы кожаные, якобы прошедшие санобработку, огромные;
— косынка-треугольник х/б на голову;
— рубашка ночная х/б, безразмерная (страшная);
— халат, когда-то байковый, цвета когда-то веселого, без пуговиц, то есть запахивающийся, но и без пояса.
На наивный вопрос о поясе ответ медперсонала неопытным: «А шоб не повесилась на ем сдуру в туалете! Знаем мы всякие случаи!» На вопрос — «А как же?..» следует ответ: «А ручками придерживай, милая!»
Может, кто и не заметил, но трусов в этом списке нет. И не потому, что у роженицы есть свои. Свои брать нельзя ни в коем случае! Что уж отвечают на вопрос по этому поводу, не скажу, но явно что-то не менее аргументированное и однозначное. Трусы — это то вожделенное, что втихаря тебе передадут родные на следующий день после родов, замаскировав их под бутерброд, пачку печенья или еще бог знает что.
Но это потом. А пока — очередная малоприятная необходимость — очищение большой клизмой и… (ой, мамочки!) бритье… Сразу вспоминается анекдот, как Абрам брил Сару, которой стало пора… Он ей говорит: «Сара, сделай вот так! (и показывает ртом)». Как бы это объяснить- то словами? Хотя мужчины, бреющиеся каждое утро перед зеркалом, должны бы понять, что нужно сделать, чтобы получше выбрить сначала одну щеку, потом другую, только вряд ли это Саре удалось… Зато нашему младшему медперсоналу с их тупыми многоразовыми лезвиями «Нева» вполне удавалось. Хотя было одно ухищрение и с противоположной стороны — не доставить им такого удовольствия, управившись с этим дома до того.
У всех по-разному
Следующий этап — предродовая палата. В ней одно окно и четыре кровати, здесь обычно не задерживаются. Напротив через коридор — родзал, который пока страшная тайна… Ириша лежит тихонько, орать стесняется. Постанывает, когда невмоготу терпеть. Яблоки ест, когда легчает. Книжку читает английскую время от времени. Нянечка бурчит: «Грамотные больно стали! Рожать пришли, а гляди — книжки не наши читают. Ты, милая, так неделю не разродишься, потому что не про то думаешь!»
Рядом не на шутку орет еще одно чудо природы — молодая, экстравагантного вида даже в стандартном мин здравовском халате, ярко-рыжая, с потрясающим маникюром «первородка», как здесь говорят. К ней то и дело подбегают врачи или акушерки, что-то дают выпить, что-то колют.
— Че орешь-то так? Что тебе, хуже всех, что ли? — постанывая, спрашивает Ириша.
— Нет, не хуже, наверное, — подмигивая, отвечает Анжела, — просто меня подружки научили: кто больше орет, тому и внимания больше. И правы были. Видала?! А ты читай, читай, может, поумнеешь!
Ириша обиженно отворачивается к окну и трет кулаком поясницу — скорей бы… Интересно все же, кто будет — мальчик или девочка? Хотелось бы доченьку. Такую малюсенькую, ласковую и смешную — в чепчиках, кружевах и бантиках… Впрочем, мальчики — тоже интересный народ. Но это игрушка для папы — пойдут машинки, футбол, рыбалка… Единственное, что определили точно, — не двойня. (УЗИ было тогда невиданной редкостью. Для особо приближенных.) Со сроком наврали, конечно. Сказали, что в новогоднюю ночь как раз. А вот вам — еще 24 декабря только. Будто ей, студентке, нужен был этот их больничный?! Все бегала, сессию досрочно сдавала. А может, оно и к лучшему — есть надежда дома Новый год встретить. Подошла нянечка, принесла передачку — мандарины, бульончик и записочку. И сказала, что документы ее уже подвезли, пусть не волнуется. Она уже и забыла об этой обиде, зато на этаже, как получили документы, так и успокоились и вовсе подходить перестали. Съела мандаринку, потом вторую. Поспать бы… Но какой тут сон — схватки все чаще, а врач, осмотрев, говорит, что рано еще. Из палаты в открытую дверь видны большие круглые железные часы на стене в коридоре. Как-то слишком медленно движется на них минутная стрелка. Анжелу после стимуляции прижало так, что, взвыв не своим гласом (такого уже не подделаешь), она ухватила между ног подол рубашки и рванула на коридор. Там к ней кинулись акушерка и врач и увели в родзал. Вскоре, после суеты и душераздирающих животных криков, перемежающихся с вполне профессиональным человеческим матом, раздался писк новорожденного. Старушка-нянечка (местное радио) сообщила, что родился мальчик.
В палате появилась новенькая. Невысокая толстушка (там поначалу все толстушки) восточного типа. Познакомились. Армянка. Зовут Армида. Эта не лежала. Все ходила из угла в угол. Говорила — ей так легче терпеть, да и ребеночек скорее опускается. Только во время схваток замирала возле металлической спинки кровати, нагибалась к ней лбом, вцеплялась руками и стонала-бормотала по-своему. Подходили к ней тоже довольно часто. Обращались внимательно, заботливо. Не прошло и двух часов, как Армида родила девочку.
В предродовую никто не возвращался. Отмучавшихся, но счастливых мамаш через некоторое время увозили на каталке в послеродовую — большую-большую и многолюдную палату в конце коридора. А деток по какому-то оригинальному решению сразу же, едва показав родительницам, измерив и описав, уносили неизвестно куда и зачем. Ириша тоже стала ходить — лежать-то уже надоело, может, и правда процесс быстрее пойдет?
Вечерело. Она ходила по длинному широкому коридору, останавливаясь во время схваток, стискивая зубы и держась за живот. Когда отпускало, брела дальше, с любопытством первоклашки разглядывала все вокруг — таких же, как сама, беременных и уже родивших, которые еле бредут в сторону туалета, придерживая живот одной рукой, а халат — другой.
В торце коридора — большое окно. Там давно неподвижно стоит женщина, уткнувшись в стекло лбом и глядя на улицу. Ириша подошла к ней. На улице — никого, только снег да темный вечер. Постояла рядом. Взглянула на женщину. По лицу ее текли слезы.
— Что, очень больно? — спросила сочувственно Ириша. — Давно уже здесь?
— Два дня.
— И что — до сих пор никак?! — удивилась Ириша, прикидывая, что ее мучения тоже могут затянуться, зря она не послушала Анжелу.
— Да нет, все уже позади.
— Ой, так что же вы плачете? — спросила на «вы», потому что женщина показалась ей намного старше.
— Умер мой ребеночек. Задушили пуповиной, пока тянули, — прошептала женщина, и опять по ее лицу потекли слезы. — А теперь вот молоко прибывает… И зачем оно мне? Вряд ли будет у меня еще шанс, года не те. — Женщина всхлипнула и ушла в маленькую палату, крайнюю по коридору.
У Ириши ком подкатился к горлу от этих слов, и она похолодела от ужаса перед предстоящим. Смерть, как близкая реальность, как возможная спутница рождения, конец — неизбежность начала… Две крайние точки отрезка неизвестной пока длины. Страшно! Холодно… Одиноко… Хочется домой, к родным и любящим людям!
Повторились схватки, она вцепилась в подоконник пальцами и сжала зубы. Присела и заплакала от бессилия, боли и усталости. Так жалко себя… Через несколько минут отпустило. Придерживая живот, Ириша по брела к предродовой с непреодолимым желанием лечь и заснуть, если уж домой никак нельзя. Заглянула в приоткрытую дверь родзала — «Господи, что же они так кричат?!» Оттуда навстречу ей выбежала санитарка с эмалированным судочком в форме почки в руках. В нем было что-то ужасное — темно-кровавого цвета, мокрое и блестящее…
«Боже! Печень!» — ужаснулась Ириша. Ей стало совсем страшно.
Страшно ей было давно, как и всем, наверное, в первый раз, но сейчас ее охватил животный ужас. За этой широкой двойной дверью с выкрашенными белой краской стеклами творилось что-то необъяснимое.
Как могла быстро, дошла она до своей кровати и легла-притихла в плену своих мыслей, только шептала:
— Ребеночек мой! Деточка! Хоть бы уж скорее, и жива-здорова…
Но тут же отвлеклась от жутких мыслей — в палате опять пополнение. Новенькая была постарше ее, лет двадцати семи. Врачи говорили о крупном плоде, предлагали кесарево сечение. Та отказалась.
— Не могу я лежать долго после операции, мне помогать некому, муж сутками на работе, а еще дочка есть, четыре годика, расстроилась, что я завтра не смогу в садик на утренник новогодний прийти… Мне надо рожать естественным путем. Эх, дура, и что ж я сдобу-то так трескала?! Но уж очень хотелось! — развела руками новенькая.
Ольга, так ее звали, тоже долго не залежалась. Вторые роды, говорят, всегда скорее (в этот момент Ириша клялась всеми святыми, что с нее хватит и первых на всю оставшуюся жизнь). Примерно через час Ольгу увели в родзал. Орала она ужасно. Врачи суетились и нервничали. Ириша оцепенела и все время вспоминала женщину у окна. Через некоторое время из родзала раздался Ольгин крик низким голосом:
— Все, не могу больше! Режьте! Согласна на кесарево! Режьте!!!
А дальше, вперемежку с матом, крик акушерки:
— Ага! Режьте… когда уже полбашки торчит! Раньше надо было думать! Терпи теперь!
Порезали, конечно. Только не там, где просила. Потом зашили, как умели. Пацанчик зато здоровенный родился — четыре четыреста — богатырь! Орал долго и солидно, басом, без писка и надрыва. А Ольга плакала и приходила в себя. Старушка нянечка подошла к Ирише с новостями. Увидев ее испуг, пожалела, как могла, утешила, ободрила.
Ириша достала из своего пакета мандаринку, почистила и попросила передать Ольге в родзал — подарок за мужество.
Что-то Ириша засиделась. Думала, не покричать ли? Но вóды еще не отошли, вряд ли кто-то ею займется. Опять скажут — ходи, жди, мучайся…
Едва улегся шум вокруг Ольги — мимо предродовой провезли на каталке и бегом повернули в родзал женщину, только поступившую, но уже очень срочную. Ириша услышала краем уха — третьи роды, стремительные. Все закончилось довольно быстро по сравнению с богатырской эпопеей. Опять крики, стоны, опять местное заклинание: «Терпи! Тужься!» И вскоре — писк малыша.
«Девочка!» — почему-то подумала Ириша.
И тут раздался вопль:
— Опять девка?! Засуньте ее обратно!!! Я пацанаааа хочуууу!!! — Господи, — взмолилась шепотом комсомолка Ириша, — Господи! Девочка, конечно, лучше, но мне бы хоть кого, лишь бы живого-здорового, и поскорее!!!
К ней через некоторое время подошла акушерка. Послушала допотопной деревянной трубочкой живот — сердцебиение плода присутствует.
— Что-то ты, дорогуша, все без толку у нас маешься. Дам-ка я тебе стимуляцию.
Принесла какой-то порошок в маленьких бумажных самодельных пакетиках. Велела принимать, запивая водой, каждые пятнадцать минут. Что делать? Придется пить. Гадость, конечно, горький до ужаса, но, может, дело хоть пойдет скорее. Запивала минералкой прямо из стеклянной бутылки, кривилась, поглядывая через дверь на еле ползущую стрелку железных настенных часов, что над входом в родзал.
«Процесс» и правда пошел. Во время очередных схваток произошло что-то странное — напрягшись от боли, Ириша почувствовала, что из нее вдруг хлынуло много горячей воды, которая разом оказалась под ней на простыне большой теплой лужей. «Воды отошли! — догадалась она. — Значит, скоро уже…» Крикнула проходящую мимо нянечку. Та подтвердила ее догадку, но сухое белье давать отказалась — все равно уже недолго лежать. Взяла полотенце с соседней кровати, подсунула под спину — накрыла лужу. Растерянная и настороженная, Ириша замерла. Схватки тоже как будто замерли — стали затихать.
«Не схватки, а прятки какие-то», — подумала она.
Привели новенькую. Без особых церемоний указали ей на свободные кровати. Чувствовалась знакомая напряженность, как тогда, с отсутствием документов. Чтобы не лежать в неловком молчании, Ириша решила познакомиться. Новенькая была молодая, лет двадцати двух, тоже напуганная происходящим с ней и вокруг. Она еще не привыкла ко всему этому чужому, когда и дурацкий наряд, и вид этой казенной мебели, и отсутствие внимания к тебе занимают слишком много места в голове, пока не переключишься на свой, такой важный процесс, ради которого, собственно, ты здесь.
— Меня Ирой зовут, а тебя? Ты что, тоже без документов умудрилась, что они чертом смотрят? — сказала Ириша.
— Света я. Нет, с документами. Просто я в разводе. Недавно. Но они почему-то думают, что я ребенка оставлю. Глупый народ… Может, я только ради малыша и жить-то буду. Должен же в жизни быть какой-то смысл, правда? Я так ее хочу. И уже очень-очень люблю…
— Ой, а ты уверена, что это девочка? — показала пальцем на живот Светланы Ириша.
— Конечно, девочка! Я знаю. Я точно знаю. Чувствую… Я ей уже даже одежки первые купила и пеленочки, все, что надо.
— Вроде нельзя, говорили, заранее покупать, — ляпнула Ириша. — Мне вот муж все купит к выписке, как забирать будет… — И запнулась. — Прости. Прости, пожалуйста! А кто же тебя будет забирать?
— Посмотрим, — сказала Светлана и вышла в коридор, придерживая халат.
С места основных событий
Опять подошла акушерка. Что-то ей не понравилось. Принесла штатив, поставила капельницу. Нельзя, говорит, теперь медлить, раз воды отошли. Почти ночь… Затишье в родзале. Персонал в конце коридора в ординаторской ужинает, посудой позвякивает. Скоро Новый год. Наверное, отмечают. Может, больше в этом году вместе не соберутся. Капли капают. Часы в коридоре тикают. Медленно все, как во сне… Полотенце под спиной пропиталось остывшими водами. Холодно. Тянет в пояснице… Учащаются и усиливаются схватки… Пока терпится. «Интересно, — думает Ириша, — может, это я такая терпеливая? Вот так тихо себе и рожу, потому что орать неловко. Ведь чего орать, если можно просто закусить губу или сжать кулаки, чтобы ногти впились в ладошки? Это только в кино показывают, как радистка Кэт в беспамятстве в немецком роддоме кричала по-русски. Правда, она вроде контуженая была…»
И вдруг ход ее мыслей прерывает ужасный толчок боли внутри, с резким движением к выходу, нестерпимое желание обхватить колени двумя руками, прижать их к себе и тужиться, чтобы… чтобы… что…
— АААААААААААААААААААААААааааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!
Хватает руками колени, забыв про иголку от капельницы, та протыкает вену и выходит наружу рядом, прошив ее, течет кровь, течет лекарство, звон брошенной посуды и топот ног по коридору, крик еще оттуда:
— Дыши глубже! Дыши глубже!!! — Подбежали, вынули из руки иглу, сбросили одеяло, заглянули. — Срочно! Головка выходит!
И под руки — в родзал, на ходу меняя мокрую рубашку на чистую, что-то возбужденно говоря, чтобы успокоить (будто такими голосами успокаивают!), быстро помогают взобраться на специальный высокий белый стол, холодный, большие круглые лампы разом загораются и бьют в глаза, где-то у ног суетятся пожилая врач и акушерка. Какой-то момент передышки. Слушают трубочкой живот. И вдруг снова дико-раздирающая боль.
— Тужься! Тужься!!! Держись руками за стол! Тяни на себя! Ты ж с виду спортсменка! Ну, еще! Еще! Молодец! Кричи! Кричи! Да не горлом тужься, животом, мать твою!!!
— Нет. Не получилось… Ладно, отдохни минутку…
Нянечка вытирает тампоном пот и слезы с лица Ириши, гладит по руке:
— Потерпи, милая, потрудись немного еще, уже чубчик видно!
Ириша только хотела спросить про чубчик, как повторились потуги, и она с гортанным рыком, по-пионерски старательно взялась «трудиться», выталкивая то, с чем уже за время беременности сроднилась и свыклась, что, казалось, будет с ней всегда.
Вдруг двери родзала распахиваются и на каталке ввозят еще одну женщину — «скорая» привезла ее уже в родах. Врач и акушерка на миг отвлекаются к ней.
— Не бросайте меняяааааааааааа!!!! Я умруууууууууу!!!! — в ужасе кричит Ириша. Акушерка кидается обратно. Врач кричит:
— Доктора! Доктора срочно! Анестезиолога!!!
Иришин крик был таким неожиданным для нее самой, таким отчаянным и искренним, сила, разрывающая ее в этот миг, была так неотвратима… Акушерка взялась руками за что-то горячее, покидавшее тело Ириши, и, выкручивая его потихоньку, разделила одно живое существо на два.
Ириша вдруг обмякла, ослабела и притихла. Неужели — все?! Акушерка подняла перед собой маленькое смешное тельце, шлепнула его ладошкой по попке, и раздался писк, плач, крик — трудно дать этому звуку определение…
— Смотри! — показала акушерка. — Нет, ты не на глаза смотри! Вот сюда гляди — чтобы потом пацана не просила! Видишь — дочка!
— Дочка?! Как здорово! — всхлипнула Ириша, засмеялась и тут же заплакала. — Смешная такая. А почему она плачет?
— Странный вы народ, первородки! — проворчала нянечка. — Все-то вам надо объяснять. Не плачет она, это она так с миром здоровается! А вот ты чего ревешь, спрашивается?
— Я? От счастья, наверное, я не знаю, просто само плачется…
У соседнего стола возле новенькой суетилась врач, ей на подмогу призвали дремавшего где-то анестезиолога, очень высокого седого мужчину, которому порой приходилось заниматься не только наркозом, но и помогать при обычных родах, когда случался аврал. Крики новенькой доносились до сознания Ириши как будто из другого измерения, и хотя и были громкими, но уже не проникали в душу, потому что где-то рядом попискивал ее махонький родной малышик, вернее, малышечка. И этот звук был теперь куда важнее всех других на свете звуков… Дочка…
Вдруг Ириша почувствовала новые, уже потише, схватки…
— Боже! — вскрикнула она. — Это что? Двойня?!!!
— Уймись, какая двойня?! Гляди — живота-то уже нет! Это детское место отходит. Не нужна больше квартирка твоей малявочке! — объяснила нянечка. Акушерка потихоньку выкрутила из Ириши эту «квартирку», положила ее в эмалированный судочек в форме почки и велела нянечке отнести его в холодильник. «Фух! — подумала Ириша по поводу своих прежних опасений при виде кровавой печени в судочке. — Только интересно — зачем же в холодильник-то?» Но спрашивать ничего не стала. Не было сил…
Малышке обработали пупочек, потом ее взвесили, измерили, описали, как положено, на ручку повесили на бинтике кусочек клеенки с указанием Иришиной фамилии, даты и времени рождения и того, что это ДЕВОЧКА! Мамочке тоже полагалась на руку такая же «этикеточка». Потом малышку запеленали и куда-то унесли. Как жаль… Так и не дали ни подержать, ни рассмотреть толком… Сказали, завтра, может, дадут покормить, если с обеими будет все хорошо. Вернулась нянечка. Принесла почищенную мандаринку. Сказала, что подруга из предродовой передала, Светлана, значит. Опять сработала местная традиция! Большое дело — поддержка в такой момент, пусть даже от совсем чужого человека, если уж своим близким никак нельзя быть рядом. Потом поставили капельницу. В компенсацию потерянной крови. Почему-то с глюкозой. Только уже в другую руку.
На соседнем столе родился мальчик. Орал по-мужски. А мама орала по-женски… Потом их обеих — Иришу и соседку — «штопали». Мало приятного, с учетом экономии обезболивающего, но это все были уже такие мелочи после пережитого. Принесли и зачем-то положили им на животы круглые грелки со льдом. Но и это мелочи. Погасили лампы. Временное затишье на этаже. Спать. Спать…
Где-то через час-полтора Иришу отвезли на каталке в послеродовую палату, сгрузили на кровать и она блаженно уснула. Впервые за много месяцев — на животе. Последнее, что она успела сказать, засыпая:
— Нянечка, дорогая, позвоните домой, скажите им все сами…
|
|
