Часть вторая
Москва, 1939
1
Сашенька видела, как из машины выходит ее муж — в начищенных до блеска сапогах, в синей гимнастерке с малиновыми петлицами.
— А вот и я. — Ваня Палицын поздоровался с женой, которая стояла на веранде, и махнул рукой водителю, чтобы тот открыл багажник. — Сашенька, позови детей. Скажи, что папа приехал! Я привез им гостинцы! И тебе привез, милая моя!
Сашенька лежала на диване на дощатой веранде своей дачи и пыталась вычитывать гранки журнала. Этот одноэтажный особняк с белыми колоннами был в начале века построен одним нефтяным магнатом из Баку. На горячем ветру над ее головой трепетали легкая паутинка и легкая ткань. На веранде пахло жасмином, гиацинтами и жимолостью, в саду цвели яблони и персиковые деревья. С соседнего участка доносилась ария Ленского в исполнении Козловского. Сосед с воодушевлением подпевал.
Она уже некоторое время отдыхала на веранде и с удивлением обнаружила, что сама мурлычет себе под нос мотив. У нее на коленях играл и требовал внимания сын Карло, которому исполнилось три с половиной годика, так что работать было невозможно. На самом деле его звали Карлмаркс, он родился во время гражданской войны в Испании, когда Сашенька с гордостью каждый день надевала испанский берет, — поэтому и мальчика называли на испанский манер.
— Карло, мне нужно это прочесть. Пойди разыщи Снегурочку, поиграйте вместе или попросите Каролину приготовить вам что-нибудь вкусненькое!
— Не хочу! — взвизгнул Карло. Это был красивый, крепкий светловолосый карапуз с широким лицом и ямочками на щеках. Он целовал мать в щеки. Мальчик скорее напоминал медвежонка, но настаивал на том, что он кролик.
— Я хочу остаться с мамой. Посмотри, мамочка, я глажу тебя! — Сашенька посмотрела на сына, в его красивые карие глазки, и поцеловала в ответ.
— Ты будешь кружить девушкам головы, Карло, мой медвежонок! — сказала она.
— Я не Карло, мама. Я кролик!
— Ладно, товарищ Кролик, — согласилась она. — Ты мой самый любимый товарищ Кролик на всем…
— …белом свете! — закончил он за нее. — А ты — мой лучший друг!
Потом она увидела, как подъехала машина.
— Папа приехал! — сказала Сашенька, поднимаясь.
— Откройте ворота! — крикнул водитель.
— Заезжай, — ответили ему. Сашенька узнала голос их конюха.
Ворота распахнулись, и через проем стала видна караулка с охранниками в синей форме в начале подъездной аллеи. Они охраняли, собственно, не ее дом — Ваня занимал довольно важный пост, но дальше по этой улице жили Молотов и Жданов (члены Политбюро), маршал Буденный и дядя Мендель.
Машина — зеленый «ЗИС» (модификация американского «линкольна») с длинным капотом, квадратной кабиной и хромированным бампером — неспешно въехала в ворота. Подняв облако пыли, «ЗИС» остановился, чуть не раздавив цыплят, уток и лающих собак. У ворот на привязи безмятежно пасся пони.
— Посмотри, товарищ Кролик, папа приехал!
— Я только поцелую папочку, мамуля! — сказал Карло, спрыгнул с ее колен и побежал обнять отца.
Сашенька последовала за ним по деревянным ступенькам.
— Ваня, какой приятный сюрприз! Ты, наверное, сварился в этих сапогах! — Однако носить сапоги даже в своем кабинете в самый разгар лета (а май в том году выдался в Москве на редкость жарким) было скорее показателем большевистской стойкости, чем практической необходимостью или удобством. Товарищ Сталин постоянно носил сапоги.
Карло бросился отцу в объятия. Отец поднял его и стал кружить. Карло визжал от радости.
— Как прошел парад? — поинтересовалась Сашенька, любуясь тем, как похожи отец и сын.
— Жаль, что тебя не было на трибуне! — ответил ее супруг. — Новые самолеты настоящие красавцы. Я видел Менделя и моего нового начальника с его грузинами. Сатинов сказал, что придет позже…
— В следующем году я постараюсь быть, — пообещала она. Сашенька с утра дала Каролине отгул, чтобы та посмотрела парад, но она уже вернулась. Сначала Сашенька жалела, что не увидит демонстрацию силы Советской страны — парад на Красной площади, самолеты и танки, ударников труда и физкультурников в нарядной форме. Мощь Красной Армии наполняла ее гордостью, ей нравилось приветствовать руководителей страны со своего места на гостевой трибуне. Но в этом году ей захотелось побыть одной с детьми на даче.
— Дядя Ираклий приедет на обед? — спросил Карло. — Я хочу с ним поиграть!
— Папа говорит, что приедет, но наверное, ты уже будешь спать, Кролик.
Ваня обнял Сашеньку за тонкую талию, потом взял ее лицо в свои огромные ладони и поцеловал.
— Любовь моя, ты такая красивая! — произнес он. — Как у тебя дела?
Она выскользнула из его объятий.
— Я так устала, Ваня, после заседания женсовета, составления планов для школы и детского дома, а тут еще в типографии возникли накладки, какая-то дурацкая опечатка…
— Ничего страшного? — Она заметила, как сузились его глаза, и поспешила успокоить его.
Время репрессий, казалось, миновало, но даже очевидная случайность была опасна. Ваня с Сашенькой еще не забыли, что произошло с наборщиком, который написал «Столин» вместо «Сталин».
— Нет-нет, ничего серьезного! А потом у Каролины подгорели пироги, и Карло хныкал… А что здесь? — спросила она, кивая на коробки в багажнике.
— Это мне подарок? — спросил Карло.
— Подожди, сейчас посмотрим, — засмеялся Ваня. Он отстегнул кожаную портупею и кобуру, бросил их водителю Разуму.
Свою щеголеватую синюю гимнастерку он стянул через голову, под нею оказалась белая сорочка и подтяжки, которые поддерживали синие с красными лампасами брюки, заправленные в сапоги. Он вернулся в машину, помог Разуму, который носил такую же синюю форму, достать три больших предмета, упакованных в голубую бумагу.
Разум был бывшим боксером с красным расплющенным носом. Он участвовал в гражданской войне, получил шрам на правой щеке, который, как он уверял, оставил ему сам генерал Шкуро (хотя Ваня шутил, но в действительности Разум, будучи пьяным, упал на осколок стекла во время званого обеда).
Оставив два меньших пакета у машины, Ваня с Разумом медленно понесли третий к дому.
— Папочка! — Их пятилетняя дочь Снегурочка, зажав в руках розовую подушку-думку, в одних шортах выбежала из дома, обняла отца, который поднял ее на руки и поцеловал в лоб.
— Посмотри на меня! Посмотри, папа! — воскликнула она, размахивая в воздухе своей любимой «подушкой-подружкой».
— Мы всегда на тебя смотрим, — ответила Сашенька. — Покажи папе свой танец с подушкой.
Снегурочка была для своего возраста рослой девочкой, худенькой и очень бледной (отсюда и прозвище), с голубыми глазами и розовыми губками. Сашенька все не могла поверить, что у них с Ваней родилось такое прекрасное создание, хотя девочка очень напоминала Сашенькиного отца Самуила Цейтлина — из «бывших»: бывшего барона, бывшего кровопийцу. Внезапно Сашеньку охватила грусть, она не уставала задаваться вопросом, где сейчас ее отец. Никто не знал, жив ли он — а большевик о таком и не спросит.
Высоко поднимая ноги, размахивая подушкой, Снегурочка заскакала, как жеребенок.
— Смотри, папочка, тебе нравится мой новый танец с подушкой? — Ее невероятный танец всегда заканчивался восклицанием: «Кручусь-верчусь, кручусь-верчусь, сейчас полечу!»
Сашенька захлопала в ладоши, Ваня засмеялся.
— Смотри! — Снегурочка указала пальцем на ярко-красную бабочку и сделала вид, что полетела за ней, размахивая руками как крыльями.
— Ты еще будешь выступать в Большом театре! — заявил Ваня. — Будешь народной артисткой!
Снегурочка подбежала к отцу, прыгая от радости и нетерпения, и он снова поднял ее на руки. Он был таким высоким, что ноги дочери взметнулись высоко над землей.
— Чем ты сегодня занималась, Снегурочка?
— Я не Снегурочка! Показывай подарки, папочка!
— Ну, тогда Воля. — Это было настоящее имя дочери, в честь организации «Народная воля» — тоже хорошее революционное имя, подумалось Сашеньке.
Она понимала, как ей повезло, что Ваня оказался таким любящим отцом в такое суровое время борьбы, когда среди ответственных работников нежность была не в моде, хотя Сатинов шепотом поведал им, что даже Сталин каждый вечер помогает своей дочери Светлане делать уроки. Сашенька с Ваней были крепкой ячейкой социалистического общества, вместе делили тяготы, потому что оба очень много работали, оба были на удивление заботливыми родителями. Но потом товарищ Каганович, доверенное лицо Сталина, заявил на заседании жен офицеров командного состава: «Воспитание советских детей такое же важное дело, как и ликвидация шпионов и борьба с фашизмом, а советская женщина обязана заботиться о муже и детях!»
Полная женщина в удобных туфлях и цветастом платье, с седыми волосами, забранными в пучок, засуетилась возле маленькой девочки:
— Снегурочка, нужно обуть туфельки, — проворчала няня Каролина, которая также была кухаркой, — или загонишь занозу, как Карло!
Ваня поставил Снегурочку на землю.
— Время открывать подарки, — объявил он. — Но сначала этот большой — для вашей любимой мамочки.
Ваня с Разумом втащили громоздкий предмет на веранду.
— Вот! Открывай!
— А можно я открою? — попросила Снегурочка, вырываясь из объятий матери.
— Спрашивай у мамы! — ответил Ваня, улыбаясь Сашеньке. — Это ее первомайский подарок!
— Конечно, открывай, — разрешила Сашенька.
— Тогда вперед, товарищи Подушка и Кролик! — сказал Ваня. Они рвали оберточную бумагу, пока в ослепительных лучах солнца не показался роскошный холодильник бежевого цвета, отделанный нержавеющей сталью, с хромированными буквами «Дженерал Электрик» на передней панели.
— Нравится, дорогая?
Сашенька была в восторге. Холодильник американского производства в корне изменит их жизнь на даче, особенно в такую жару. Она обняла мужа, который попытался поцеловать ее в губы, но она увернулась, и он запечатлел поцелуй на ее щеке.
— Спасибо, Ваня. Но где ты ухитрился его достать?
— Это подарок от наркома за хорошую работу, но он сказал, что список утверждал сам товарищ Сталин. — За их спинами вся прислуга: водитель Разум, конюх Головатый, няня Каролина и старый садовник Артем, — любовалась американским холодильником.
Но Снегурочка с Карло уже разрывали бумагу на остальных свертках и доставали два новеньких велосипеда.
— Велосипед! — закричала Снегурочка.
— Ой, доченька, ведь ты хотела именно велосипед на праздник! — воскликнула Сашенька, обменявшись взглядом с мужем: «Ты на самом деле хороший отец, спасибо тебе за все!» Она взяла Снегурочку за руку.
— Снегурочка, скажи «спасибо» своему чудесному папочке!
— Я не Снегурочка. Меня зовут Подушка! Спасибо, папочка! — Девочка подбежала к отцу и бросилась к нему на шею.
— Нужно сказать «спасибо» партии и товарищу Сталину! — добавила Сашенька. Но дети уже пробовали оседлать подарки.
— Спасибо, товарищ Ста… — Снегурочка потеряла интерес к этой фразе и понеслась за бабочкой, а Карло попытался сесть на велосипед, но упал — и в результате были слезы, утешающие объятия и мороженое на кухне.
***
Часам к трем на улице стало слишком жарко; воздух сгустился и, казалось, гудел от зноя. Серебристый сосновый бор, который окружал их дом, звенел, как летом, поблизости раздавался гул голосов, звон бокалов, ржание лошадей.
Сашенька отдыхала в гамаке, наблюдая за тем, как Ваня, все еще в сапогах и галифе, но с обнаженным торсом, широкоплечий и мускулистый, ставит на велосипед для Карло еще два колеса для устойчивости, используя запчасти от старой детской коляски. Сашенька дивилась его находчивости (раньше он был токарем), она вспомнила, как они впервые встретились на Путиловском заводе в Петрограде, когда ей было семнадцать, а ему чуть больше. У них не было сентиментальных признаний и ухаживаний, с гордостью думала Сашенька, никакого буржуазного мещанства или гнилого либерализма, они были слишком заняты революцией. Они просто договорились пожениться и не позаботились зарегистрировать свой брак в загсе, пока правительство не переехало в Москву. Потом началась гражданская война. Она занималась партийной работой, а по вечерам училась в Промакадемии. Затем их с Ваней направили в деревню выбивать хлеб из упрямых крестьян и коллективизировать их маленькие наделы. Они жили в одной из клетушек Дома Советов, как и другие пары, и не имели собственности. «Не могу поверить, — думала она сейчас, — что нам уже скоро сорок». Смольный институт благородных тупиц казался далеким, будто Средние века.
За забором сосед сменил пластинку на патефоне и начал подпевать одной из песен Дунаевского из музыкального фильма «Веселые ребята».
— Дунаевский приедет позже, на закуску, Ваня, — сказала она. — Вместе с Утесовым и несколькими новыми писателями. Их привезет дядя Гидеон. Ему, может, даже удастся уговорить прийти Беню Гольдена.
— Кого? — переспросил он, нахмурившись и прилаживая колесо к велосипеду.
— Писателя, чьи рассказы о гражданской войне в Испании я недавно читала, — ответила она.
Ваня пожал плечами. Сашеньке захотелось, чтобы муж больше интересовался певцами, писателями и известными киноартистами. И не случайно. Ваня однажды назвал их «сборищем ненадежных и зачастую подозрительных элементов, а твой дядя Гидеон хуже всех». Она знала, что Ваня предпочитает общество партийных работников и военных, но те бывали такими жесткими и суровыми, а с началом репрессий стали еще хуже. Кроме того, Сашенька работала редактором, ее журнал читали жены всех ответственных работников. Поэтому знакомства с известными людьми было частью ее обязанностей.
— Приедет Сатинов и дядя Мендель, тебе будет с кем поговорить о политике, — ответила она.
— Сколько человек ты пригласила? — спросил он, пытаясь отбалансировать велосипед.
— Не знаю, — мечтательно ответила она. — У нас большой дом…
Эта дача была их недавним приобретением, и иногда звуки и запахи здесь напоминали Сашеньке семейный загородный особняк Цейтлиных, где Мендель приобщил ее к марксизму.
Сашенька с Ваней получили дачу прошлым летом, в 1938 году, тогда же им дали и квартиру на Грановского, и личного шофера. Чистка в партийных рядах — жестокий и кровавый процесс. Многие не выдержали испытания, их выбросили на обочину, приговорили к смерти, к «высшей мере наказания», говоря официальным языком. Некоторые из старинных Сашенькиных подруг и знакомых оказались предателями, шпионами и троцкистами... Она никогда не думала, что столькие скрывались под масками, прикидывались верными коммунистами, когда на самом деле являлись фашистами, вредителями и предателями. Столько товарищей исчезло в «мясорубке» — Сашенька, как и все ее знакомые, убрала их фотографии из семейного альбома, зачеркнула их лица. Даже Ваня с Сашенькой чувствовали себя неуютно, хотя оба были преданными борцами за революцию.
Ваня встал и позвал Снегурочку; девочка выбежала из-за угла, а за ней маленький Карло.
— Велосипеды готовы. — Ваня посадил дочь на сиденье. — Не спешите, товарищ Подушка, потихоньку, не так быстро, ноги на педали, крути…
— И я хочу, — запищал Карло.
— Подожди, Карло, ох, Карло… Не волнуйся, медвежонок, я тебя держу!
— Я кролик, папочка! — гневно закричал малыш. Родители засмеялись. — Не смейся, глупая мамочка!
Сашенька улыбнулась, ее сердце было полно любви к маленькому сыночку. И пусть он бывает груб с нею, лишь бы папе, у которого крутой нрав, не грубил.
— Осторожней, Кролик, — предостерегла она, но было уже поздно: желая во что бы то ни стало догнать сестру, он поехал слишком быстро, свернул, чтобы не сбить цыпленка, и упал с велосипеда.
— Хочу к мамочке! — заплакал он.
Сашенька снова взяла его на руки, при этом он тут же перестал плакать и потребовал, чтобы его опять посадили на велосипед.
— Папочка, мамочка! Посмотрите на меня! — Он снова взгромоздился на велосипед.
— Мы не сводим с тебя глаз! — засмеялась Сашенька. Обернувшись, она увидела, как Снегурочка мастерски управляется с машиной. Она спрыгнула с велосипеда, сияя как новая монета, бросилась папе в объятия и потом стала танцевать, пытаясь поймать бабочку и размахивая подушкой одновременно.
— Здесь слишком жарко, и я очень проголодался, — заявил Ваня. — Пойдемте в дом. Слишком жарко.
2
Где-то час спустя Сашенька сидела, скрестив ноги, на полу, играла с детьми в детской рядом с «красным уголком», где висели портреты Ленина и Сталина. Она слышала, как на кухне Разум с Ваней спорят о футбольном матче «Спартак» — «Динамо» (Москва). «Динамо» сыграло неудачно. «Спартаковцы» снесли форварда «Динамо» в штрафной площадке, но судья ограничился предупреждением.
— А может, он вредитель? — пошутил Разум.
— А может, ему нужны новые очки?
Никто бы не стал полгода назад шутить о вредительстве, даже на футбольном матче. Людей арестовывали и расстреливали за меньшее. Сашенька вспомнила, как арестовали директора московского зоопарка за то, что он отравил советского жирафа, как арестовали школьника из 118-й школы, совсем недалеко от их городской квартиры, за то, что он бросался камнями и случайно попал в портрет Сталина. Когда арестовывали кого-то из их товарищей, Ваня всегда закрывал дверь кухни (чтобы дети не услышали) и шепотом называл имя. Если арестовывали кого-то очень известного, как Бухарин, например, он лишь пожимал плечами:
— Враги повсюду.
Если речь шла об их хорошем друге, с которым они отдыхали в Сочи, она очень сожалела.
— Органам лучше знать, но…
— Причина есть всегда, — отвечал муж. — Значит, так надо.
— Эти люди скрывают свое истинное лицо и маскируют нищету своих убеждений. А ведь Снегурочка хотела поиграть с их детьми….
— Значит, она не будет завтра играть! — резко обрывал Ваня. — И не звони Елене! Будь осторожна!
Он целовал ее в лоб — и на этом разговор заканчивался.
«Нельзя делать революцию в шелковых перчатках», — говорил товарищ Сталин, и Сашенька каждый день повторяла его слова. Но недавно, на XVIII съезде партии, товарищ Сталин сказал, что с врагами народа покончено. Ежов, неистовый нарком внутренних дел, был снят с поста и арестован за превышение власти, а новым наркомом назначен Лаврентий Павлович Берия, который восстановит социалистическую законность.
Из-за выпитого пива и жары беседа текла лениво, мужчины хохотали над одним из голов, которые забил Ваня за их любительскую футбольную команду. Сашеньке трудно было представить, почему мужчины так любят обсуждать футбол. Она вздохнула. Они с Ваней были полными противоположностями: он рабочий из крестьян, она — образованная дочь буржуа. Но всем известно, что у таких разных людей зачастую бывают крепкие браки: она получила доброго, успешного мужа, родила двух прекрасных детей, у нее был личный шофер, машины, эта идиллическая дача, а теперь и два американских холодильника.
Каролина стала накрывать к обеду большой стол на веранде. Сашенька, которая всегда приглашала гостей отпраздновать Первомай, размышляла над предстоящим обедом и гостями. Дядя Гидеон приведет своих друзей-кутил и будет вести себя не совсем пристойно. Раздался визг. Карло схватил любимую подушку Снегурочки, девочка бегала за ним по гостиной, возле «красного уголка». Они хохотали во все горло.
Сашенька прогуливалась по веранде, напевая одну из песен Любови Орловой.
Она остановилась, на нее внезапно накатила пугающая волна счастья. Она верно выбрала свой путь в истории; мощь Советского Союза была велика — громадные металлургические заводы и тысячи танков и самолетов; товарища Сталина любит народ. Как многого достигла партия! В какое счастливое и героическое время она живет! Что бы сказал ее дедушка, туробинский раввин, до сих пор живущий в Нью-Йорке, о ее головокружительном счастье? «Не искушай судьбу», — так бы он сказал, но ей как никому другому было прекрасно известно, что это средневековые суеверия! А праздновать было что!
— У нас есть водка? — прокричала она Ване.
— Да, и графин грузинского вина в багажнике машины!
— Отлично, налей мне выпить! И поставь на патефоне танго утесовского джаза!
К ней присоединились дети и муж. Ваня поднял Снегурочку на руки и сделал вид, что медленно танцует с ней, как со взрослой. Сашенька держала на руках Карло и, подпевая, кружилась с ним. Они с Ваней одновременно перевернули детей вверх тормашками, а потом подхватили их опять. Дети завизжали от восторга. «Сколько еще товарищей танцуют со своими детьми?» — подумала Сашенька. Большинство из них — такие скучные!
3
Солнце спустилось за горизонт, окрасив сад в ностальгический багрянец, который заставляет москвичей задуматься, как бы провести лето на дачах. В семь начался ужин, и, как и предсказывала Сашенька, первым приехал дядя Гидеон, а с ним несколько приятелей: Утесов и Цфасман с Машей, молодой актрисой Малого театра с надутыми губками — Сашенька подумала, что это его новая победа.
Гидеон, мужчина уже не первой молодости, но все еще сильный и энергичный, остался таким же бесстыдником, как и двадцать лет назад. На нем была простая рубаха и голубой французский берет — подарок, как он утверждал, его приятеля Пикассо. Или Хемингуэя? Казалось, кого только не знал Гидеон — балерин, летчиков, актеров, писателей. Сашенька рассчитывала, что дядя приведет эту богему сегодня к ним на дачу.
Дядя Мендель, весь изжарившийся в теплом костюме и галстуке, прибыл точно в назначенный час со своей женой Наташей и дочерью-красавицей Леной, студенткой, которая унаследовала от матери раскосые глаза и смуглую кожу.
Мендель тут же принялся обсуждать с Ваней внешнюю политику.
— Японцы лезут в драку… — начал он.
— Пожалуйста, хватит о политике, — попросила Лена, топнув ножкой.
— А больше я не знаю, о чем говорить, милая, — запротестовал отец своим звучным баритоном.
— Вот именно! — выкрикнула дочь.
Вскоре на подъездной аллее было не проехать от «ЗИСов», «бьюиков» и «линкольнов», которые пытались припарковаться на обочине. Сашенька попросила Разума навести порядок. Разум, пьяный в стельку, стал кричать, показывать, куда встать, стучать кулаком по крышам автомобилей, но закончилось все тем, что он угостил остальных шоферов пивом и они организовали собственный пикник у ворот. К Сашенькиному изумлению, от вмешательства Разума стало еще хуже. Пьяный Разум был особенностью всех приемов Палицыных.
Сашенька пригласила гостей к столу. Гости наполнили тарелки закусками, которыми был щедро уставлен стол: пирожки, блины, копченая сельдь и осетр, говяжьи котлеты. Пили водку, коньяк, крымское шампанское. Роль хозяйки непроста, но Сашеньке нравилось, особенно после знакомства с новыми приятелями Гидеона, людьми искусства.
— Значит, это твоя племянница, Гидеон? — спросил Леонид Утесов, не выпуская Сашенькину руку из своей ладони. — Какая красавица! Я очарован. Может, сбежите от своего супруга и поедете со мной на гастроли на Дальний Восток? Нет? Она мне отказывает, Гидеон. Что же мне делать?
— Мы любим ваши песни, — сказала Сашенька, наслаждаясь мужским вниманием и радуясь, что надела такое красивое летнее платье. — Ваня, поставь пластинку Утесова!
— Зачем же играть музыку? — воскликнул Гидеон. — Когда ты можешь сама с ним играть!
— Дядя, ведите себя прилично, а не то будете мыть посуду, — пригрозила Сашенька, в изумлении тряся своей коротко стриженной головкой.
— Вместе с Каролиной? — взревел он. — Почему бы и нет? С превеликим удовольствием!
Ваня попросил тишины и поднял тост за Первомай и за «родного товарища Сталина».
Сгущались сумерки, Утесов начал наигрывать на пианино, к нему присоединился Цфасман. Вскоре они вместе запели одесскую тюремную песню. Дядя Гидеон аккомпанировал им на баяне. Пианист из Художественного театра играл на пианино, а Исаак Бабель, крепкий малый со смешливыми глазами за стеклами очков и озорными усами, вздернутыми над широким ртом, склонился у инструмента и наблюдал за игрой.
Гидеон утверждал, что где Бабель, там и веселье.
Сашенька обожала его «Конармию», его взгляд на вещи.
— Бабель — это наш Мопассан, — сказала она Ване, когда супруг подошел к ним; он лишь пожал плечами и вернулся к себе в кабинет. Сашенька с Карло на руках стояла подле музыкантов и подпевала, а мужчины делали вид, что поют лишь для нее. Снегурочка в танце кружилась по комнате, в нарядном розовом платье, со своей неизменной подушечкой.
Пока над дачей лилась воровская песня, Сашенькины гости — писатели в мешковатых льняных костюмах, усатые партийные деятели в белых гимнастерках, кепках и широких брюках, летчик в форме (один из «сталинских орлов»), актрисы, благоухающие французскими духами, в платьях с низким декольте а-ля Скиапарелли — вели неспешные беседы, пели, курили, флиртовали.
Первомай начался парадом на Красной площади, а закончился попойкой на советский лад, с верхов общества до низов. Где-то даже сам товарищ Сталин с товарищами из правительства поднимал тост за революцию. Ваня как-то рассказывал Сашеньке, что за Мавзолеем есть небольшая комната, где стоит выпивка и закуска, потом все едут к маршалу Ворошилову, а потом пировать на одну из подмосковных дач.
От шампанского немного кружилась голова, Сашенька, чуть покачиваясь от выпитого, побродила по саду, полежала в гамаке, натянутом между двумя сучковатыми яблонями. Она сама подпевала льющимся песням, наблюдая за детьми.
— Сашенька, — позвала Каролина. — Может, детям пора спать? Карло уже устал. Он еще слишком мал.
Сашенька посмотрела на Карло — он в голубой пижаме с нарисованными советскими самолетами сидел в кресле и дремал под музыку. Дядя Гидеон аккомпанировал Снегурочке на баяне и кричал:
— Браво, Подушечка! Ура!
— Моя подушечка, подушечка, подушечка танцует с дядей-душечкой, душечкой, душечкой, — пела малышка, погрузившись в собственный мир. — Трам-пам-пам, трам-пам-пам!
— Спасибо, Каролина, — ответила Сашенька. — Пусть Карло еще побудет. Детям так весело.
Конечно, детям уже давно пора было спать, но когда они вырастут, смогут похвастаться: «Мы видели, как Утесов и Цфасман вмести пели блатные песни! Да, в 1939 году, после Великого прорыва, после коллективизации и многих лет борьбы, они пели у нас на даче!»
Она поздравила себя с тем, что вечер удался. Почему все приехали к ней в дом? Потому что она редактор журнала? Она была «культурной советской женщиной», хорошо известной своей «партийностью», своей суровой верой в партию. Неужели пришли потому, что мужчины считают ее привлекательной? «Возле меня никогда еще не было такой суеты, — подумала она. — Хорошо, что я надела свое льняное летнее платье, оно так оттеняет мой загар». И конечно, гостей привлекала власть ее мужа. Все писатели были этим очарованы.
— Значит, вот она — товарищ редактор журнала «Советская женщина», — раздался насмешливый голос позади нее.
— Вы меня напугали, подобравшись так исподтишка, — засмеялась она, повернувшись в гамаке, чтобы посмотреть, кто это над ней подшутил.
— А кто бы устоял против такого искушения? — ответил он.
— Вам следует относиться к товарищу редактору с уважением, достойным советского человека! Кто вы такой? — спросила она, поднимаясь; от шампанского немного кружилась голова.
— Меня не приглашали, — признался мужчина, — но я все равно пришел. Услышал о ваших приемах. Все здесь — или почти все.
— Вы имеете в виду, что я всегда забывала вас пригласить?
— Именно, но меня трудно заполучить.
— А вы не производите впечатления скромного человека. Или слишком несговорчивого. — Она была рада, что надушилась «Коти». — Тогда почему вы пришли?
— Даю вам три попытки.
— Вы горный инженер из Сталино?
— Не угадали.
— Вы летчик, один из сталинских соколов?
— Не угадали, последняя попытка.
— Вы важный аппаратчик из Томска?
— Я сейчас не выдержу, — прошептал он.
— Тогда ладно, — сдалась Сашенька. — Вы Беня Гольден, писатель. Мой грешный дядя Гидеон сказал, что пригласил вас. А вам известно, что мне нравятся ваши испанские рассказы?
— Премного благодарен, — сказал он по-английски с американским акцентом. — Мне всегда хотелось писать для «Советской женщины». Это моя розовая мечта.
— Вы сейчас смеетесь надо мной, — вздохнула она, отдавая себе отчет в том, что ей нравится беседовать с этим странным мужчиной. — Но нам действительно нужна статья о том, как приготовить детское шоколадное пирожное и советские конфеты — вкусные и полезные лакомства для семей трудящихся. Или, если вас это не вдохновляет, может быть, тысячу слов о духах «Красная Москва», которые выпускает парфюмерный трест товарища Полины Молотовой? Сейчас не смейтесь — я серьезно.
— Да я бы и не посмел! Никто бы в наши дни не стал смеяться, не подумав, особенно когда дело касается духов товарища Полины, которые, как известно каждой советской женщине, — настоящий переворот в парфюмерном деле.
— Обычно вы пишете о войне, — заметила Сашенька. — Как вам кажется, сможет Беня Гольден справиться с по-настоящему серьезным заданием?
— Ваши задания по-настоящему серьезны, товарищ редактор, — ответил Беня Гольден. — Я верю, вы не станете смеяться над бедным писакой.
— Ну да! Бедным писакой! Ваши рассказы расходятся неплохими тиражами.
Повисло молчание.
— Мне прикажете стоять при всем честном народе, — спросил Беня, меняя тему разговора, — или разрешите присесть рядом с вами?
— Разумеется. — Сашенька подвинулась в гамаке. Беня был одет в белый костюм с очень широкими брюками-клеш и пристально смотрел на нее желтыми зрачками своих голубых глаз из-под нависших бровей. Он уже начинал лысеть. В неярком розовом свете она видела его длинные, как у девушки, ресницы, и ей было известно, что по происхождению он еврей из Галиции, которая сейчас являлась территорией Польши. Сашенька вспомнила: мать говорила, что галичане наглее, чем литовцы, — вероятно, Ариадна знала это по собственному опыту. «Не уверена, что он мне нравится, — внезапно подумала она, — есть в нем какая-то нагловатость».
Она ощутила скованность в движениях, когда усаживалась назад в гамак, чувствуя, что ее раздражает то, как он к ней подкрался. Он посягнул на ее уединение, от его близости у нее все внутри дрожало.
— У меня есть идея для статьи, — сказал Беня. — Как вам? «Благотворное, но и развращающее влияние духов «Красная Москва» и чулок Мосшвейпрома на ударниц и стахановок угольных шахт Донбасса в ходе выполнения Второй пятилетки».
Он засмеялся, и Сашенька подумала, что он, наверное, пьян, если говорит такие нелепые и опасные вещи.
— Мне не очень нравится эта идея, — рассудительно заметила она. Встала, качнув гамак.
— Сейчас вы ведете себя как важная советская матрона. — Он закурил.
— В своем доме я буду вести себя, как хочу. Это была мещанская шутка, совсем не наша. Думаю, вам лучше всего уйти.
Она бросилась к дому, прямо дрожа от ярости. На мгновение она расслабилась, его слава и его присутствие в ее доме вскружило ей голову, но верность партии отрезвила ее. Этот кривляющийся наглец приехал сюда случайно или его подослали, чтобы погубить ее вместе с семьей? Неужели он не знает, кто ее муж? Беспокойство о зыбком счастье еще больше растревожило ее.
Затем, вынырнув из туманной темноты, Сашенька увидела Карло, который спал в большом кресле у пианино. Он выглядел очаровательно, его вздернутый носик и закрытые глазки были такими трогательными. Снегурочка сидела у дяди Гидеона на коленях и старалась засунуть в рот уголки своей розовой подушки, пока тот беседовал с Утесовым о новой картине Эйзенштейна «Александр Невский». Подружка Гидеона, актриса, сама почти дитя, сидела рядом с ними на диване и широко распахивала глаза, прислушиваясь к разговору мужчин.
— Дядя Гидеон? — позвала Сашенька.
— Мне что-то угрожает? — притворно ужаснулся он.
— Мне не нравится ваш приятель Гольден. Я хочу, чтобы он ушел. — Сашенька взяла Карло на руки и поцеловала в лоб, осторожно, чтобы не разбудить.
— Пошли, Снегурочка. Пора спать.
Откуда-то появилась Каролина и поманила пальцем девочку.
— Не хочу спать! Не хочу спать, — закричала Снегурочка. — Я играю с дядей Гидеоном.
Гидеон хлопнул себя по колену.
— Даже я должен был ложиться спать в такое время, когда был маленьким!
Внезапно Сашенька почувствовала, что устала от вечеринки и гостей.
— Не капризничай, Снегурочка, — попросила она. — Вы сегодня получили такие прекрасные подарки. Мы позволили вам поиграть, но сейчас вы уже устали.
— Я не устала, ты глупая, я хочу еще обнять дядю Ираклия! — Снегурочка топнула ногой и сделала вид, что очень рассердилась. Сашенька рассмеялась.
Из гостиной прекрасно просматривалась часть Ваниного кабинета. Направляясь к двери кабинета мужа, Сашенька видела его кудрявую седеющую голову и его грудь в портупее. Он все еще был в синих брюках, но теперь уже в своей любимой вышитой рубашке.
Ваня сидел за столом, на котором стояли три телефонных аппарата, один из них — новая оранжевая «вертушка», экстренная связь с Кремлем. Он спорил с дядей Менделем, одним из немногих старых большевиков, которого избрали в Центральный комитет на съезде в 1934 году, а на XVIII съезде переизбрали. Остальная «старая гвардия» сгинула в «мясорубке», Сашенька знала, что многих уже расстреляли. Но Мендель выжил. Они обсуждали джаз: советский и американский. Менделю больше была по душе советская интерпретация, Утесов и Цфасман, а Ваня предпочитал Глена Миллера.
— Ваня, — трубным голосом, удивительным для такого тщедушного тельца, пробасил Мендель, — советский джаз отражает борьбу русских рабочих.
— А американский джаз, — отвечал Ваня, — борьбу негров против белых угнетателей…
— Не хочу спать, — заревела Снегурочка, падая на пол.
Подскочил Ваня, как пушинку поднял Снегурочку на руки и поцеловал.
— А сейчас — спать!
— Но я не видела дядю Ираклия, а он хотел посмотреть на мою подушку!
— Что ж, ему придется пропустить такое редкое удовольствие, — сказал дядя Мендель, взглянув на часы. — Уже поздно, детям пора спать!
— Спать, а то уши надеру! — Ваня опустил Снегурочку на пол и легонько подтолкнул. — Немедленно!
— Слушаюсь, товарищ папа, — смирилась Снегурочка. — Спокойной ночи, папа, спокойной ночи, дядя Мендель.
Девочка убежала.
— Спасибо, Ваня, — поблагодарила Сашенька и последовала за дочерью, неся на руках Карло.
Хлопнула дверь машины, на веранде послышались легкие шаги, из-за угла появился любимец семьи Ираклий Сатинов, красавец в белой летней сталинке, мягких бежевых сапогах и белой кепке.
— Где моя Снегурочка? — позвал он. — Не говорите Подушке, что я приехал!
— Дядя Ираклий! — закричала Снегурочка, вбегая в комнату, распахивая объятия и целуя его.
Сашенька троекратно расцеловалась с другом семьи, и тут на нее налетела дочь.
— Ираклий, привет. Снегурочка так хотела тебя видеть! Теперь, Снегурочка, когда ты увидела дядю Ираклия, иди спать! Скажи спокойной ночи товарищу Сатинову!
— Но, папочка, мы с подушкой хотим поиграть с Ираклием, — заплакала Снегурочка.
— Спать! Сейчас же! — прикрикнул Ваня, и Снегурочка бросилась назад по коридору в свою комнату.
Сашенька подумала, что с годами Ираклий Сатинов становится все красивее и красивее. В его смоляных волосах поблескивала седина. Она вспомнила, как Ираклий с Ваней приехали за ней, когда умерла ее мать. Как они оба были к ней добры. Теперь Сашенька наблюдала, как Сатинов обнимает своего лучшего друга, потом они с Менделем обменялись рукопожатием.
— С Первомаем, товарищи! — сказал он с сильным грузинским акцентом. — Извините, что опоздал, мне нужно было просмотреть бумаги.
Сатинов, который раньше был одним из руководителей Закавказского крайкома партии, теперь работал в аппарате ЦК на Старой площади, недалеко от Кремля.
— Какой праздник, Сашенька! Джазисты поют дуэтом? Даже на приеме в Георгиевском зале Кремля я такого не видел. Надеюсь, ты, Ваня, не возражаешь, что со мной тут напросились несколько друзей из Грузии, они скоро приедут.
4
— Уже уходишь? — Дядя Гидеон наткнулся на Беню Гольдена, когда тот курил на маленькой веранде. — Ты ид-диот!
— Гидеон, замолчи. Слышал, что сказал Сатинов? Едут грузины! Какие? Какие-нибудь шишки? — прошептал Беня.
— Откуда я знаю, шмендрик! Может, это грузинские певцы, повара или танцоры.
Гидеон схватил Беню за руку и потянул в темный сад. Беня нервно оглядывался.
— Здесь нас никто не услышит, — произнес Гидеон, убедившись, что Разум и другие водители распевают у ворот хулиганские песни.
— Если это простые повара или певцы, почему же ты вытащил меня сюда и почему, Гидеон, ты разговариваешь шепотом?
По небу разлилось розовое зарево, ухал филин, над садом витал сладкий аромат свежей зелени. Гидеону чрезвычайно нравился Беня Гольден, он считал его молодым, подающим надежды писателем. Они оба любили женщин, хотя Гидеон говаривал: «Я животное, а Беня — романтик». Он обнял приятеля.
— Если эти грузины — большие шишки, — сказал он, — то чем меньше такие люди, как они, знают о таких людях, как мы, тем лучше.
Ему вспомнился брат — Самуил Цейтлин, Сашенькин отец, который, как он считал, уже давно умер. Внезапно у него защемило в груди, ему захотелось плакать.
— Уф, пора идти! Умерь свое любопытство, Беня! А шепчу я потому, что ты большой шмендрик, потому что ты обидел мою племянницу. Как же так?
— Я дал маху с товарищем редактором. Она совсем не похожа на Душечку, — сознался Беня, вспоминая чеховскую героиню, — и далеко не дура. Я и понятия не имел, что она такая необыкновенная. Счастлива в браке?
— Ну, ты иди-и-иот! Во-первых, она жена Ивана Палицына, мой дорогой Беня, и во-вторых, она никогда не смотрит на других мужчин! Первая любовь, с тех пор они вместе. Что ты сотворил? Ущипнул ее за зад? Или сказал, что маршал Ворошилов тупица?
Беня минуту помолчал.
— И то и другое! — признался он.
— Ты польский негодник, шалопай!
— Гидеон, какая разница между негодником и шалопаем?
— Негодник всегда проливает выпивку на шалопая.
— Тогда кто же я?
— И то и другое! — ответил Гидеон и засмеялся.
— Но дело в том, что у меня нет работы, — признался Беня. — Я уже давно не писал. Это, конечно, все знают. Мне вправду необходим заказ от ее журнала.
— На статью о чем? Об организации джазового бала-маскарада для рабочих в честь принятия соцобязательств? У тебя стыд есть? — спросил Гидеон.
— Зачем я ее дразнил? — заохал Гольден. — Почему я не могу держать язык за зубами? А сейчас ты заставляешь меня волноваться, Гидеон. Она же на меня не донесет, верно?
— Понятия не имею, Беня. Органы и партия повсюду. В таких домах следует вести себя по-иному. Она только с виду мягкая.
— Именно поэтому я и пришел. Хочу почувствовать и понять, что ими движет — людьми, наделенными властью и силой. А эта Венера с загадочными насмешливыми серыми глазами находится в самом центре.
— Ага. Понимаю. Так ты можешь понять суть нашего времени, написать «Человеческую комедию» или «Войну и мир» о нашей революции, а главной героиней будет наша принцесса Сашенька из особняка на Большой Морской? Мы все, писатели, одинаковые. Жизнь моей племянницы — лакомый кусочек, да?
— Да, та еще история, должен признаться. Я встречал многих: маршалов, членов Политбюро, чекистов. Некоторые убийцы такие нежные — как мимозы. В доме у Горького я познакомился со зловещим Ягодой, а однажды играл на гитаре с ненормальным убийцей Ежовым на берегу моря. — Беня больше не улыбался. Он обеспокоенно взглянул на Гидеона. — Но «мясорубка» закончилась, я прав?
— Товарищ Сталин говорит, что закончилась, — кто я такой, чтобы ему не верить? — Сейчас он вообще перешел на еле слышный шепот. — Неужели ты думаешь, что мне удалось бы прожить так долго, если бы я задавал такие глупые вопросы? Я? С моим происхождением? Я поступаю как должно — официально признанный единоличник, — я утешаюсь, причащаясь к выпивке и женскому телу. Я провел последние три года в ожидании стука в дверь, но пока меня не трогали.
— Кто не трогал? Разумеется, товарищ Сталин не знал о том, что происходит, правда? Разумеется, это все Ежов и чекисты, вышедшие из-под контроля? Теперь Ежова нет, и добрый Берия остановил «мясорубку». Слава богу, товарищ Сталин вновь взял бразды в свои руки.
Гидеон почувствовал холодок страха. Хотя он считал себя простым журналистом, он, как и все известные писатели — сам Беня, Шолохов, Пастернак, Бабель, даже Мандельштам, пока его не взяли, — прославлял Сталина и голосовал за высшую меру наказания для врагов народа. На собраниях Союза писателей он поднимал руку и голосовал за расстрел Зиновьева, Бухарина, маршала Тухачевского: «Расстрелять как бешеных собак!» — требовал он вместе со всеми присутствующими, и Беня Гольден тоже. Даже сейчас он понимал, что не стоит обсуждать столь скользкий вопрос с таким вспыльчивым Беней. Он придвинулся к Бене ближе, так близко, что его борода щекотала Бенино ухо.
— Дело не только в Ежове! — пробормотал он. — Приказы отдавались сверху…
— Сверху? О ком ты говоришь?
— Не стоит писать книгу об органах и дразнить мою племянницу насчет комсомольских пирожных. Беня, нужно писать о чем-то, что радует. Поехали в Переделкино — Фадеев устраивает прием и раздает посты в Союзе писателей, поэтому будь повежливее и больше не ошивайся тут, если хочешь когда-нибудь работать!
— Ты прав. Стоит попрощаться с Сашенькой?
— Хочешь, чтобы тебе оторвали яйца? Я подгоню машину и заберу свою девочку. Скажу этой шаловливой лисичке, что мы уходим.
Когда они отъезжали, на подъездной алее показались два черных «бьюика».
— Это приехали грузины? — прошипел Беня с заднего сиденья машины Гидеона. Маша сидела возле водителя и курила.
— Не оглядывайся, — прорычал Гидеон, — иначе мы превратимся в соляной столп!
Он надавил на газ, и машина понеслась прочь, взвизгнув шинами и взметнув облачко пыли.
5
Праздник закончился. Неполный месяц проливал свой мягкий свет на разогретые сумерки. Мендель, который безостановочно курил и трубно кашлял, и Сатинов — они оба работали на Старой площади — обговаривали перестановку кадров на МТС. Сашенька с Ваней стали убирать со стола.
За исключением неловкого момента с Беней Гольденом, вечер прошел на ура. В полумраке показалась бледная как стена фигурка.
— Мамочка, я не могу заснуть, — сказала Снегурочка, так воинственно размахивая подушкой, что Сатинов прыснул.
Сашенька почувствовала прилив нежности. Она не смогла удержаться и обняла дочь, вероятно, вспомнив холодность собственной матери. Но дело было в том, что Сашенька всегда радовалась, когда видела дочь.
— Иди я тебя обниму! Потом быстро в постель. Не слишком балуйте ее, особенно ты, Ираклий!
Снегурочка прыгнула Сашеньке в объятия.
— Этот ангелочек когда-нибудь пойдет спать? — рявкнул Ваня.
— Мама, мне нужно тебе что-то сказать.
— Что, дорогая?
— Меня разбудила подушка, чтобы я передала Ираклию донесение!
— Прошепчи мне его на ушко и быстро в кровать, не то папа рассердится.
— Очень рассердится! — подтвердил Ваня, который подхватил обеих, обнял и поцеловал Сашеньку, пока та тыкалась носом в щечку дочери.
— Мамочка, а что делают в саду те привидения? — спросила Снегурочка, указывая пальчиком через плечо матери.
Сашенька обернулась и стала вглядываться сквозь окно.
Привидениями были четверо коротко стриженных молодых мужчин в белых костюмах. Все четверо вошли на веранду.
— Коммунистический привет, товарищ Палицын, — поздоровался один из них. В кабинете Вани зазвонил телефон, кремлевская «вертушка».
Через несколько минут Ваня вернулся, взъерошенные волосы придавали ему озабоченный вид. Он подозвал Сатинова.
— Ираклий, звонил твой приятель, товарищ Игнатишвили. — Сашенька знала, что Игнатишвили руководит отделом НКВД, отвечающим за дачи членов Политбюро и их питание. — Он говорит, что едет сюда с друзьями. Нам понадобится что-то из грузинской кухни…
Сатинов поднял глаза.
— Он предупреждал, что может приехать. Но с кем?
— Сказал, что с грузинскими друзьями.
— Грузинская кухня? — быстро соображала Сашенька. — Сейчас только полночь. Разум!
Слегка покачиваясь, вошел водитель.
— Ты вести машину сможешь?
Разум пребывал в такой стадии опьянения, какая свойственна лишь русским: он был пьян настолько, что практически уже трезв.
— Всегда готов, товарищ Сашенька. — Он громко икнул.
— Я позвоню в «Арагви», — предложил Сатинов, направляясь к телефону в кабинете.
Этот ресторан находился на улице Горького.
— Товарищ Разум, быстро в Москву, в «Арагви», и привезите что-то из грузинских блюд. Катитесь!
Разум спрыгнул с веранды, потерял опору, чуть не упал, встал и пошел к машине.
— Постой! — прокричал Сатинов. — Игнатишвили что-то привезет. У него лучшая еда в Москве.
Повисла пауза, Сатинов и Ваня переглянулись с молодыми мужчинами в белых костюмах, которые караулили у ворот, а луна заливала их серебристым светом.
— Кто едет, мамочка? — в тишине спросила Снегурочка.
— Тихо, Воля! Иди спать! — сказал ей отец, сверкая глазами. Он называл ее по имени, только когда был настроен очень и очень серьезно. — Сашенька, нужно приучить этого ребенка к дисциплине…
— С кем он едет? — спросила Сашенька у Вани, впервые забеспокоившись.
— Возможно, с Лаврентием Павловичем…
— Думаю, я поеду. Вечер был чудесный, — сказал Мендель, чья жена и дочь уже давно ушли. Сашенька отметила, что он, один из немногих руководящих работников, продолжал носить неподходящий буржуазный костюм с галстуком и никогда не надевал китель, как у Сталина. Мендель вытащил коробочку с лекарством и положил под язык таблетку нитроглицерина. — Вызову-ка я своего водителя. Не выношу этих крикливых грузин с их тостами. Ох! Поздно!
К воротам подъехала кавалькада машин, их мощные фары осветили зелень буйного сада. Призраки в белых костюмах открыли ворота и впустили несколько черных «линкольнов» и новый «ЗИС».
На небе зажглись звезды. Из дома раздавались звуки пианино, с соседней дачи долетал смех. Сашенька увидела, как из машины выбрался белокурый мужчина со спортивной фигурой в знакомой синей форме с красными лампасами.
Сатинов выкрикнул по-грузински:
— Гамарджоба! — И по-русски: — Это Игнатишвили, он привез еду.
Сашенька увидела Игнатишвили с ящиком вина, у ворот из ниоткуда материализовались охранники в синих гимнастерках.
— Входите, товарищи, — пригласила Сашенька. — Сатинов предупреждал, что вы приедете.
Глаза Игнатишвили предупреждающе зыркнули на нее из темноты, когда она вышла поздороваться с новыми гостями, протянула руку и замерла.
6
Смуглый круглолицый Лаврентий Берия, в мешковатых белых брюках и вышитой грузинской рубашке, нес еще одну коробку с яствами. Сашенька знала, что Берия был назначен новым наркомом внутренних дел.
— Лаврентий Павлович! Добро пожаловать! — Ваня спустился с веранды навстречу гостям. — Позвольте я вам помогу…
— Не беспокойся, сам донесу, — ответил Берия.
Сашенька заметила, что Ваня напрягся, и звуки ночи затихли, и у соседей перестали петь и чокаться бокалами.
Казалось, к ней в сад сошел с постамента памятник.
У подножья лестницы появился сам товарищ Сталин в белом летнем кителе, галифе и светло-коричневых сапогах, отстроченных красными нитками. Его улыбающееся кошачье, почти азиатское лицо разрумянилось, он продолжал напевать грузинскую песню. Казалось, даже луна только отражает исходящий от него свет.
— Мы узнали, что товарищ Сатинов едет к товарищу Палицыну, — произнес Сталин с мягким грузинским акцентом, посмеиваясь, как озорной сатир. — Потом узнали, что приглашен и Игнатишвили. Товарищ Берия сознался, что его тоже приглашали. Значит, не пригласили только товарища Сталина, а товарищ Сталин хотел побеседовать с товарищем Сатиновым. Поэтому я обратился ко всем, признавшись, что не настолько хорошо знаком с товарищем Палицыным, чтобы приходить к нему в гости без приглашения. «Давайте поставим вопрос на голосование», — предложил я. Голоса склонились в мою пользу, и все решили, что могут пригласить и меня. Но я пришел на собственный страх и риск. Я не обижусь, товарищи хозяева, если вы дадите мне от ворот поворот. Однако мы привезли с собою вина и грузинские деликатесы. Где же стол?
Сатинов сделал шаг вперед.
— Товарищ Сталин, вы уже немного знакомы с товарищем Палицыным, — начал он, — а это его супруга, Сашенька, которую вы можете помнить по…
— Добро пожаловать, товарищ Сталин. Для нас такая честь, — наконец обрела голос Сашенька. Ее охватило жгучее и совсем не свойственное большевичке желание сделать реверанс, какой она привыкла делать в Смольном перед портретом государыни. Она не помнила, как сошла по ступенькам в сад, как подошла к Сталину — он был ниже ростом, старше, еще более уставшим, чем она помнила, с болезненным цветом лица. Его левая рука почти не двигалась. Она заметила, что у него появилось небольшое брюшко, а карманы кителя неаккуратно заштопаны. Но потом она решила, что великие люди не обращают внимания на подобные мелочи.
Казалось, Сталин наслаждается произведенным эффектом. Он взял ее руку и поцеловал по старой грузинской традиции, глядя ей прямо в глаза своими золотисто-медовыми глазами.
— Товарищ Песец, на вас прекрасное платье.
«Он помнит мою партийную кличку со времен Петрограда! Вот это память! Как это лестно!» — изумилась она.
— Очень хорошо, что вы и ваш журнал учите советских женщин искусству хорошо одеваться. Платье на вас очень красивое, — продолжал он, поднимаясь по ступенькам.
— Благодарю, товарищ Сталин. — Она прикусила язык, чтобы не сболтнуть, что наряд куплен за границей.
— Хоть раз, товарищи, партия назначила на должность как раз того, кого надо…
Сталин засмеялся, остальные тоже засмеялись, даже Мендель.
— Присоединяйтесь к нам, товарищи Сатинов и Палицын. И вы, товарищ Мендель. — Сашенька заметила, что Сталин не очень-то приязненно относится к мрачному Менделю.
Берия, проходя мимо Вани, по-приятельски ткнул его в живот.
— Рад видеть тебя, Ваня. — Он прищелкнул языком. — Все спокойно? Все как часы?
— Абсолютно все. Добро пожаловать в мой дом, Лаврентий Павлович!
— Что скажешь о матче? «Спартаку» нужно преподать урок, и если наши форварды в следующий раз не выступят как надо, я с них шкуру спущу! — снова засмеялся Берия. — Сыграешь завтра в баскетбол в моей команде? У нас матч с охраной Ворошилова!
— Обязательно приду, Лаврентий Павлович. — Сашенька знала, что ее муж восхищается Берией, который работает как ломовая лошадь.
— Можно я здесь присяду? — скромно спросил Сталин, кивая на стол.
— Разумеется, товарищ Сталин, где хотите… — пригласила хозяйка.
Товарищ Игнатишвили расставил на столе блюда, а Сашенька наклонилась, чтобы разлить вино.
— Позвольте я открою, — предложил Сталин, разливая красное вино. Он поднялся, чтобы наложить себе еды: лобио, шашлык из баранины, цыпленка-табака, сациви; затем опустился на свое место. Игнатишвили, красивый блондин в отлично скроенной форме, с широкими плечами атлета, навис над Сталиным, накладывая и себе еду. Оба сели и начали есть, Игнатишвили на секунду раньше положил в рот лобио — ему полагалось пробовать блюда, предназначенные для товарища Сталина.
— Товарищ Сатинов, — тихо обратился Сталин. Сатинов присел рядом с ним, по другую руку Берия. Дальше — Игнатишвили, Ваня и Мендель.
— Лаврентий Павлович, а кто будет тамадой? — спросил Сталин.
— Товарищ Сатинов настоящий мастер говорить тосты! — ответил Берия.
Сатинов встал с рогом в руках и произнес первый тост: «За товарища Сталина, который привел нас через трудности к блестящим победам!»
— Можно было придумать что-то пооригинальней! — пошутил Сталин, но все присутствующие поднялись и выпили за него.
— За товарища Сталина!
— Что, опять за него? — пошутил Сталин. У него был на удивление мягкий и высокий голос. — Позвольте мне произнести тост: за Ленина!
Затем последовали тосты за Красную Армию, за хозяев, за Сашеньку и советских женщин. Сашенька следила, чтобы у всех были полные тарелки и бокалы. Она хотела запомнить каждое мгновение этого вечера. Сталин по-грузински добродушно подшучивал над Сатиновым, но Сашенька чувствовала, что генсек его проверяет, оценивает. Она знала, что Сталину нравятся простые, достойные молодые люди, решительные и беспощадные, но хладнокровные и спокойные. Сатинов был трудолюбивым профессионалом, но часто себе под нос напевал арии из оперы.
Мендель закашлялся.
— Как твои легкие, Мендель? — поинтересовался Сталин, терпеливо слушая ответ Менделя со всеми медицинскими подробностями. Потом Сталин сообщил всем присутствующим: — В 1908 году мы с Менделем сидели в одной камере в Баиловке, в Баку.
— Верно, — подтвердил Мендель, подергивая свою жиденькую бородку клинышком.
— Менделю заботливая семья прислала передачу, он поделился со мной.
— Верно, я разделил еду на всех сокамерников, — уточнил Мендель в свойственной ему педантичной манере, давая понять, что не делал никаких различий между заключенными. Но Сашенька подумала, что лишь один сокамерник имел вес.
— В этом весь Мендель! Неподкупный автор популярного тома «Большевизм и нравственность»! Ты нисколько не изменился, Мендель, — заметил Сталин, подтрунивая с серьезным лицом. — Ты тогда был не мальчик, и сейчас не помолодел! — усмехнулся он, остальные засмеялись. — Но мы все стареем…
— Не все, товарищ Сталин, — в один голос воскликнули Игнатишвили, Ваня и Берия. — Вы нисколько не изменились, товарищ Сталин.
— Довольно, — отрезал Сталин. — Однажды Мендель отчитал меня за то, что я слишком много выпил на собрании, когда мы сидели в той старой конюшне в Сибири, он и по сей день никому спуску не дает!
Сашенька вспомнила, как Мендель поддержал кандидатуру Сталина после смерти Ленина, не дрогнул во время голода 1932 года, без колебаний проголосовал за расстрел «ублюдков», «бешеных собак» на пленуме 1937 года.
— Честно сказать, — поддразнивал Сталин Менделя, — мне часто приходится его осаждать, или у него пена изо рта пойдет, или случится удар!
Все засмеялись, потому что педантичный фанатизм Менделя был широко известен. Но именно благодаря своему педантизму Мендель и остался в живых.
Сталин пригубил вино.
— Хотите послушать музыку, товарищ Сталин? — предложил Сатинов.
Сталин усмехнулся, как кот. Когда он затянул «Сулико», все грузины подхватили песню. Потом Сатинов запел «Черную ласточку». Сталин снова усмехнулся и красивым, высоким тенором подхватил, ему баритоном подтягивали Игнатишвили, Берия и Сатинов. Сашенька заслушалась.
Потом полились церковные гимны, воровские песни: «Мурка», «С одесского кичмана». Сашенька удивилась: неужели Сталин выбирает репертуар, чтобы все почувствовали себя как дома: для русских православные гимны, для грузин — их народные напевы, одесский колорит — для евреев, даже Мендель напевал «С одесского кичмана».
— Нам нужны страстные женщины! — воскликнул Берия. — Но я слишком много выпил. Думаю, я не смогу даже…
— Товарищ Берия, соблюдайте приличия! Тут присутствуют дамы, — заметил Сталин с притворной серьезностью и легкой улыбкой. — Завести патефон? У вас есть граммофон? Потанцуем?
Сашенька принесла пластинки. К счастью, Сатинов всегда дарил им на праздник Первомая и Седьмого ноября пластинки с грузинскими напевами, поэтому Сталин нашел именно то, что хотел. Он встал у патефона и поставил пластинку, иногда поднимал руки и делал несколько па лезгинки, но большей частью он руководил праздником.
Грузины присели на диван. Сашенька скатала ковер, а когда выпрямилась, увидела, как Сатинов и Игнатишвили танцуют для нее лезгинку. Сашеньке больше нравились танго, фокстрот и румба, но она умела танцевать и кавказские танцы, поэтому стала грациозно приближаться сначала к Сатинову, потом вокруг нее закружились Берия и Игнатишвили.
— Товарищ Ираклий, вы на самом деле хорошо танцуете, — одобрительно заметил Сталин. — Я с детства не видел, чтобы так хорошо танцевали… Откуда вы родом?
— Из Боржоми, — ответил Сатинов.
— Почти земляки, — заметил Сталин, ставя новую пластинку. Это был разговор двух грузин, но Сашенька была согласна со Сталиным: Сатинов прекрасно танцевал. Его темные глаза блестели, движения были гибкими и проворными, руки — грациозными и экспрессивными. Сатинов крепко держал Сашеньку, а Берия сжимал ее кисть, слишком близко придвинув свое лицо. Его губы были такими полными, что казались налитыми кровью. Сашенька почувствовала усталость и отошла, чтобы просто наблюдать. Она оказалась у патефона, где Сталин перебирал пластинки.
Внезапно Сашенька почувствовала себя счастливо и уютно. Сначала, увидев Сталина у себя в саду, она испугалась. Но он заставил всех расслабиться, и теперь Сашенька боролась с природной потребностью пофлиртовать и поболтать. Ее переполняли впечатления, и, вероятно, кружилась голова от крепкого грузинского вина. Несколько раз с ее уст чуть не сорвались крамольные речи. «Будь осторожней, — приказала себе Сашенька. — Это сам Сталин! Забыла последние несколько лет, забыла «мясорубку»? Будь осторожна!»
На нее накатила волна безграничной преданности этому жесткому, но скромному человеку, такому сдержанному, но беспощадному к врагам. Однако она чувствовала, что ее преданность будет только раздражать и тревожить Сталина. Ей захотелось пригласить его на танец. А что, если он тоже желает с ней потанцевать? А если ее приглашение будет расценено как наглость и поставит его в неловкое положение? Тем не менее, ей очень хотелось потанцевать с ним, и он, должно быть, прочел это по ее губам.
— Я не танцую, Сашенька, потому что из-за руки не могу вести женщину в танце. — Его левая рука была немного короче правой, поэтому он и держал ее неподвижно. Они стояли у пианино, Сашенька физически ощущала напряженное молчание и опасность, исходившую от этого выдающегося человека.
— Я обожаю эту музыку, товарищ Сталин.
— Музыка усыпляет в человеке зверя, — заметил Сталин. Он осмотрелся. — Вы с товарищем Палицыным счастливы на этой даче?
— Ой, конечно, товарищ Сталин, — ответила она. — Очень счастливы.
— Надеюсь. Я могу тут пройтись, осмотреться? — Берия и остальные гости проследили за ними взглядом, но остались на своих местах. Сашенька была необычайно горда, что Сталин обращается только к ней.
— Мы так благодарны за эту дачу, а сегодня привезли еще и холодильник. Спасибо партии за оказанное доверие!
— Надо поощрять ответственных партработников. — Сталин заглянул к Ване в кабинет. — Тут зимой тепло? Кабинет мне нравится, много воздуха. Вам спален хватает? Кухня нравится?
