 |
*
Джервис затормозил у стены, понажимал все кнопки на подлокотнике, перед тем как развернуться, потом поддал газу и вихрем пронесся перед Бенедиктом.
— Гениально! — воскликнул он.
— Остановись! Кончится тем, что ты сломаешь мне коляску.
— Это так забавно, будто каждый год меняешь машину! — воскликнул в ответ Джервис. — Всегда есть какие-то усовершенствования и новинки. Я просто умираю от желания испытать их.
Он остановился возле брата, сидящего в глубоком кресле. По бокам стояли переносные столики. Там были утренние газеты, телефон, чашка чаю, тарелка с сухариками. Джервис с одного взгляда убедился, что недостатка ни в чем нет, выпрыгнул из инвалидной коляски и принялся ходить по комнате.
— Нехорошо, что ты так быстро уезжаешь. Я напланировал кучу развлечений…
— Какого рода?
— Не имеет значения, раз тебя здесь не будет. Не хочу, чтобы ты расстраивался!
Бенедикт протянул руку и подтянул коляску к себе. Как обычно, Джервис и не шелохнулся, чтобы помочь ему, даже не взглянул в его сторону. Он первым понял, что Бенедикт хочет быть независимым и любое проявление жалости будет встречено в штыки. Но то, как был обустроен первый этаж лондонского дома, доказывало, что брат все учел. Дверные проемы были расширены, ручки переставлены на другую высоту. Выход в сад с задней стороны дома был оснащен пологим пандусом, а мебель в комнатах расставлена так, чтобы можно было свободно перемещаться. Такие же преобразования были осуществлены и в поместье Саффолк, где Джервис проводил выходные, а его супруга Грейс жила весь год. Когда Бенедикт приезжал туда, то располагал теми же удобствами.
— Что это вы здесь делаете, запершись? — воскликнула Кэтлин, входя в салон. — Вы даже не видите, какое солнце за окном!
Она поспешила отдернуть тяжелые занавеси из цветастого вощеного ситца.
— Твой отец пытался сломать мою новую коляску, — пошутил Бенедикт.
— Смотри, ему ничего не стоит это сделать! Слушайте, не изображайте из себя тепличные растения, выйдите хоть ненадолго.
На четвертом десятке Кэтлин выглядела чудесно, но тем не менее еще не нашла себе друга среди бесчисленных воздыхателей. Джервис считал, что его дочь слишком свободолюбива, чтобы принести себя в жертву замужеству. Время шло, и красота Кэтлин начинала понемногу блекнуть, хотя она по-прежнему была восхитительной, статной, безумно элегантной и всегда готовой повеселиться. Из всех членов семьи ей лучше всех удавалось не замечать немощи Бенедикта. Она не сказала в его адрес ни единого слова сострадания и первой осмелилась шутить над инвалидной коляской и над тем, как мебель выстроили вдоль стен, что делало комнату похожей на зал ожидания.
— Ты, кажется, покинешь нас раньше, чем собирался? — спросила она, открывая балконные двери. — Думаю, опять из-за своих ужасных лошадей.
— Ими я зарабатываю на жизнь, — возразил он шутливым тоном.
Стены длинного, но узкого сада были покрыты пышно цветущими розами. Возле маленького бассейна с фонтаном блестела на солнце мебель из пропитанного тикового дерева. Здесь был хорошо слышен шум машин, но в это время дня в квартале Сент-Джеймс было достаточно тихо.
— Отметим первый день, когда не идет дождь, — заметил Джервис.
— Вы оба — старые брюзги! — вздохнула Кэтлин. — Весна бушует! Взгляните только на мои розы! Они распустились, как цветная капуста.
— Дорогая, это не твои розы, это розы садовника. Ими занимается только он.
И Джервис, довольный своим замечанием, засмеялся. Опустившись на краешек шезлонга, Кэтлин подняла глаза к небу и приняла давно заученную позу: скрестила длинные ноги и оперлась локтем на колено, а подбородком на руку. Ее белокурые волосы блестели на солнце. Точно так же, как и волосы Аксель. Но на этом сходство заканчивалось. У Кэтлин не было глаз Монтгомери — лазурно-небесной голубизны. Напротив, ее взгляд был темным, непроницаемым. Она была очень высокой, худощавой и умела элегантно носить любую одежду.
— Я хотела свозить тебя на матч по крикету к Лордам, — сказала она Бенедикту. — А еще я заказала тебе билет на концерт Вигмара Холла в пятницу вечером.
— Найдешь себе более представительного кавалера, — ответил он, смеясь. — Неужели ты и впрямь собиралась обременить себя старым брюзгой?
— Я чувствовала бы себя святой, толкая твою коляску.
— Не будь дурочкой, она едет сама.
— На газовом топливе, — добавил Джервис, — она едет так быстро, что тебе пришлось бы бежать за ней.
— Ладно, вы оба невыносимы. Пойду заварю чаю, чтобы вы немного успокоились.
Она поднялась и удалилась, на ходу ласково погладив Бенедикта по плечу.
— В такое время я предпочитаю бренди! — прокричал ей вслед Джервис.
Он повернулся к брату, чтобы убедиться, что тот достаточно хорошо укрыт.
— Это не андалузское солнце, правда? Но как для Лондона, то будем считать себя счастливчиками. Когда ты вернешься, Бен? Мне уже тебя не хватает.
— Мне нужно осмотреть конезавод в конце месяца.
— Тогда воспользуйся этим, чтобы побыть немного с нами. Грейс будет рада тебя повидать, и у меня будет повод провести несколько дней в деревне. Я уверен, что Аксель прекрасно справляется и без тебя.
— Чаще всего она ни в ком не нуждается, — признал Бенедикт.
— Даже в дружке?
— Насколько мне известно — нет, но она очень скрытная.
Он улыбнулся, вспомнив о том, что, несмотря на все усилия Аксель, он догадался о ее связи с Антоненом. И всякий раз, когда она находила какого-то мужчину привлекательным, он замечал это.
— Это необычная девушка, — добавил он вполголоса.
— Ты по-прежнему без ума от нее, и так было всегда. Но призна???ю, есть от чего.
— Откровенно говоря, Джервис, кем бы я был сегодня без Аксель? Ты отдаешь отчет в том, что судьба конюшни долгие месяцы зависела от этой девчонки?
Все время, пока Бенедикт был прикован к постели в клинике, он очень волновался за внучку. Он воображал ее одну на беговых дорожках — хрупкую девушку, отдающую приказы в надежде, что они правильные. После их ежедневных разговоров по телефону он плакал — от умиления или от отчаяния. Он говорил себе, что она не справится, что ей всего восемнадцать лет и она не выдержит этого бессмысленного пари, он пытался шевелить ногами, но не мог добиться ни единого движения. Он приподнимал одеяло и смотрел на свои неподвижные ступни и омертвевшие колени, а когда снова в отчаянии опускался на подушку, то порой ему хотелось пустить себе пулю в лоб.
— Пенни за твои мысли, — мягко сказал Джервис. — Где ты витаешь?
— Как бы мне хотелось, чтобы все было иначе! Если бы на месте Аксель был Норбер… Это его очередь, он был бы как раз в нужном возрасте, чтобы принять у меня дела. И он был готов. Но она… Мне пришлось все начать заново, поколение выпало, а у меня не было времени закончить. Мы с ней связаны одной цепью. Настоящий акробатический номер, уверяю тебя. Несмотря на то что она очень способная, я знал, что люди не воспринимали ее всерьез. И я боялся, что черная полоса продолжится, что мы никогда не выберемся из туннеля…
— Сейчас, Бен, счастливая звезда снова улыбнулась тебе.
— Но она потеряла несколько лучей!
Браться обменялись долгими взглядами, и Бенедикт закрыл глаза, чтобы отогнать горькое чувство.
— О, тебе только пледа на коленях не хватает! — воскликнула Кэтлин, возвратившись с тяжелым подносом. — Может, дать еще монокль для полноты картины? Когда ты так дремлешь, то выглядишь самым настоящим стареньким дядюшкой.
— Я не дремал, — возразил Бенедикт. — Меня ослепило солнце.
Кэтлин внимательно посмотрела на небо с тяжелыми тучами и с широкой улыбкой перевела взгляд на Бенедикта.
— Да-да. Не только брюзга, но и привереда… Как только Аксель тебя выносит? Передашь, что я сочувствую ей от всего сердца.
— Эти слова будет не очень тяжело довезти, — проворчал Бенедикт.
Джервис подавил смешок и сделал глоток бренди.
— Да, чуть не забыла, — добавила Кэтлин. — Есть новости с завода. Только что родилась хорошенькая кобылка, можете подобрать ей имя.
— Кобылка от кого? — рявкнул Бенедикт.
Кэтлин с недоумением уставилась на него, и он раздраженно сказал:
— Как имя ее матери? Надеюсь, я не слишком многого от тебя требую? Там одиннадцать стельных кобыл, так что невозможно угадать, о какой идет речь!
— Мать зовут Леди Энн, — объявила Кэтлин, которую забавляло нетерпение дяди. — И, кажется, ее дочка рыжая, со звездочкой на лбу.
— Леди Энн сделала достойную карьеру. Она развивалась правильно и прогрессировала на каждых бегах, но я вынужден был отстранить ее из-за травмы сухожилия. Она — потомок победителей, и я думаю, что правильно выбрал образец для случки. В принципе, эта рыжая кобылка — чемпионского семени.
— Так ее и назови! — предложила Кэтлин.
— Семя Чемпиона? Хорошо. Если такого еще не было, то почему бы и нет?
Бенедикт подмигнул Кэтлин, потом его мечтательный взгляд затерялся в розах. Ему семьдесят шесть лет… Увидит ли он эту кобылку на бегах? Сколько еще поколений чистокровных скакунов ему удастся воспитать? И будет ли среди них конь, который принесет главный приз? Будет ли победитель из конюшен Монтгомери? Победа лошадей, принадлежащих кому-то, приносила удовлетворение и позволяла заработать деньги, но присутствовать при победе того, кого растил с самого начала, было во сто крат более захватывающим.
Он увидел, что Кэтлин с секатором в руках направилась к стене. Вернулась она с красной розой, которую продела Бенедикту в петлицу.
— У меня в полдень любовное свидание, и я вас покидаю. Возвращайся к нам поскорее, Бен.
Джервис проводил дочь взглядом и прошептал:
— А ведь только с тобой Кэтлин так мила. Обычно она высокомерна, резка, люди наскучивают ей через пять минут. Но с тобой она нежна, как миндальное суфле.
— Может быть, я просто не докучаю ей?
— Возможно. Должно быть, ее забавляет твой французский акцент.
— У меня — акцент? — фыркнул задетый за живое Бенедикт.
— Особенно когда ты нервничаешь, то есть почти всегда.
Бенедикт пожал плечами. Конечно, у него плохой характер, и дело вовсе не в несчастном случае. На нем лежит огромная ответственность — понятие, значение которого было неведомо Джервису.
На короткое время солнце показалось среди туч и снова скрылось.
— Поедем в дом, — решил Джервис, — ты простынешь.
Было бы смешно вспоминать, сколько рассветов встретил Бенедикт, не жалея себя. Ни дождь, ни мороз не мешали ему отправляться на беговые дорожки, чтобы наблюдать, как скачут его лошади. Два месяца назад он попал под ужасный ливень, но не двинулся с места, ограничившись тем, что поднял воротник и прикрыл рукой лицо. Чаще всего он останавливался в коляске у одного из выходов на центральном склоне. Аксель смотрела, как проходит тренировка, сверху, а он сбоку, и после они обменивались впечатлениями. В целом их мнения совпадали. Исключением стал Макассар, в котором Бенедикт не видел тех качеств, которыми наделяла его Аксель.
Как он мог оставаться в стороне? При мысли о лошадях ему еще сильнее захотелось домой, в Мезон-Лаффит, тот уголок, где он чувствовал себя лучше всего.
2
Дуглас вышел из магазина с газетами под мышкой. Он машинально бросил взгляд в сторону входа в парк, на жилой квартал, разделенный широкими авеню, по обеим сторонам которых располагались добротные дома, виллы, небольшие, но дорогие постройки. Лужайки и бассейны, поддерживаемые городскими властями в образцовом состоянии, придавали местности процветающий вид. Парк тянулся от ипподрома, расположенного вдоль Сены, до леса городка Сен-Жермен-ан-Ле. Благодаря такому расположению цены на недвижимость были баснословными. Прямо в парке, рядом с тренировочным центром, находилось большинство конюшен, и жители привыкли каждое утро видеть гарцующих лошадей.
Что же до городка Мезон-Лаффит, то в нем сосредоточились все коммерческие предприятия, а также находились вокзал и станция пригородных поездов, что позволяло добраться до Парижа менее чем за полчаса. Дуглас снял квартирку в ни в чем не примечательном доме, в конце узкой улочки, и всякий раз, оказавшись возле решетки у входа в парк, испытывал приступ злости. Его будто изгнали из рая. Конечно, ему случалось зайти к тренеру или поздороваться с друзьями, а иногда даже посмотреть на пробный галоп, но он приходил просто как посетитель. Он уже не был частью коневодческого мира, а парк — его территорией.
Не желая себе в этом признаваться, он был исполнен сожаления и горечи. Уважения, которым Дуглас пользовался, когда участвовал в бегах, ему ужасно не хватало.
То, что он носил фамилию Монтгометри и одерживал победы одну за другой, делало его знаменитым, открывало перед ним все двери, но так же быстро они и захлопнулись. Окружающие знали, что он рассорился с Бенедиктом, и почти все повернулись к нему спиной. Бывшие друзья по школе верховой езды, став наездниками, относились к нему с симпатией, но не более того. Он чувствовал себя изгнанным, впавшим в немилость. Хуже того, обездоленным. Разве, следуя логике, не он должен был быть на месте сестры? Отдавать приказания, принимать решения, поздравлять с победой. По правде говоря, Аксель совсем не плохо справлялась с этой ролью, у нее даже возникали удачные мысли, но девушка есть девушка. И ведь закончится все тем, что девушка выйдет замуж и займется детьми. Так происходило с большинством тренеров-наездниц, которые получали свидетельство, два-три раза участвовали в состязаниях, а затем оставляли все ради создания семьи и посвящали себя столь далеким от скачек заботам о собственном гнездышке. Что будет с конюшней, когда Аксель обзаведется кучей детишек?
Парк остался за спиной, Дуглас шел по авеню Лонгей. Здесь все было куда менее радостным. Меньше пространства, меньше зелени, меньше роскоши. И от улицы к улице все меньше солнца.
В вестибюле своего дома Дуглас, открыв почтовый ящик, достал счета и несколько листочков рекламы. Ему никогда никто не писал, разве что если настойчиво просили денег. Лифт работал с перебоями, и он, не дожидаясь, прошел на темную, плохо проветриваемую лестничную клетку, поднялся на третий этаж и попал в свою квартиру, состоявшую из двух комнат, которые он даже не стремился сделать уютными и теплыми. Жить в них после дома Монтгомери было сущим наказанием. Невозможно было забыть светлый дубовый паркет, выходящий на лес эркер в гостиной, огромную кухню, облицованную отполированным фаянсом. И особенно присутствие лошадей во дворе: цокот копыт, ржание, когда давали овес, возгласы конюхов. Здесь же не услышишь ничего, кроме шума уличного движения и грохота поездов на проходящей совсем рядом железной дороге. Не увидишь ничего, кроме утыканного параболическими антеннами дома напротив.
Дуглас бросил газеты на низенький столик и включил телевизор, который тихонько работал почти постоянно, что создавало эффект присутствия. Боялся ли Дуглас тишины? Или назойливых вопросов, что крутились в голове? Не без того… Ему было двадцать четыре года, а он по-прежнему не знал, как распорядиться жизнью. В школе по подготовке наездников он был столь же хорош на лошади, сколь плох в учении. Тогда он думал, что вся его жизнь распланирована наперед и не прилагал усилий к тому, чтобы получить хоть какой-то диплом. Лишившись родителей, которые могли бы подтолкнуть его или, напротив, приструнить, он поддался дурману легких побед на ипподроме и у девушек, строивших ему глазки. Когда произошел запоздалый скачок в росте, Дуглас не сразу понял, что его едва начинающаяся карьера уже завершается. Переход от бега по ровной местности к препятствиям был сущим кошмаром. Однако падения, несчастные случаи, пребывание в клиниках ничуть не помешали ему неуклонно набирать сантиметры и килограммы. В день двадцатилетия он решился со всем покончить. И сделал это без сожаления. Он и гордился, что стал красивым юношей нормального роста, и утешался тем, что больше не придется преодолевать страх перед лошадью, и был абсолютно уверен, что дед передаст ему полномочия.
— Старый подлец! — бормотал он, проходя в крохотную кухню.
Он включил кофеварку и еще несколько раз повторил ругательство. Оно стало его любимым выражением в адрес Бенедикта. Он проклинал деда безмерно, и не проходило дня, чтобы Дуглас не поминал его с ненавистью. В гневе он забывал, что тот с любовью воспитывал его после исчезновения родителей. Как забыл его предостережение: «Трудись в школе, это обязательно пригодится!» Позже, когда на первые собственные деньги он купил мотоцикл, Бенедикт поинтересовался, что у него в голове. «Ты недостаточно быстр на беговых дорожках, тебе нужна скорость на асфальте?» По утрам, когда он после бессонной ночи бледный как смерть возвращался с дискотеки, Бен бранил его и называл безответственным. Несколько раз они ссорились из-за того, что Дуглас не особенно усердствовал на тренировках. Он интересовался лошадьми только ради выигрыша. Для чего ему участвовать в бесконечных разговорах о преимуществах овса или ржи, плотности соломы, целесообразности витаминов, которые его дед и сестра вели часами? Либо вымерять точное расстояние для скоростного бега, метров на сто, что занимало их целыми вечерами? Дуглас же предпочитал смотреть детективный сериал по телевизору. Не потому ли Бенедикт отодвинул его в сторону? Неужели ему тоже нужно было обсасывать всякие незначительные подробности и тем самым заслужить уважение деда?
Он задумчиво пил кофе. Чем же занять день? Бездеятельность его тяготила, ведь с детства он привык вставать до рассвета и много двигаться. Теперь он мог валяться в постели, шататься по барам, таская свою скуку повсюду. Он хотел было устроиться на работу, но, кроме езды на лошади, к несчастью, ничего не умел. И еще… Мысли о том, что он уже никогда не наденет краги и не окажется на стартовой площадке, не вызывали в нем даже признака ностальгии, совсем наоборот. Все последние состязания были окутаны страхом, который рассеивался только тогда, когда Дуглас пересекал финишную линию. Садиться в седло со сжатыми зубами, чувствуя спазм в животе и надеясь, что этого никто не заметит, — поистине это были ужасные страдания.
Из воспоминаний его вырвал телефонный звонок. Он прошел в гостиную, снял трубку и с удивлением услышал голос Аксель.
— Привет, Дуг, это я…
— Привет.
После короткой паузы сестра заговорила:
— Я хотела узнать, что у тебя нового.
— Не беспокойся, — произнес он насмешливо, — у меня все в порядке.
— Ну и хорошо. Чем ты занимаешься?
— Ничем.
— Ты не нашел работу на тотализаторе?
— Служащим в бюро, но ненадолго. Я их не устроил, и они меня тоже!
Он не предпринял ни малейшей попытки что-то объяснить. После очередной паузы Аксель спросила:
— Я могу для тебя что-нибудь сделать?
— Я не знаю что.
Его все раздражало. Он представлял, как она сидит дома, в кабинете, среди фотографий лошадей. Но на самом деле весь его гнев сосредотачивался на Бенедикте.
— Может, пообедаем на днях вместе, Дуг?
— При условии, что ты заплатишь. У меня ни гроша.
У него не было желания ни видеть ее, ни говорить с нею, но она, несомненно, протягивала ему руку помощи. От кого еще он мог этого ожидать?
— Ты свободен завтра? Тогда встретимся в «Тастевене» около часа.
В соответствии с занимаемым положением она предлагала встречу в лучшем ресторане города, и это вызвало у него улыбку. Повесив трубку, он какое-то время размышлял, уставившись на телефон, но не видя его. С чего это вдруг сестра стала заботиться о нем? Может, она уполномочена Бенедиктом предложить ему возвратиться в лоно семьи? Нет, в такое он не верил. У Бена был отвратительный характер, и он никогда не менял своих решений. Во время скандального ухода Дуга он ограничился тем, что сказал: «Я не выставляю тебя за дверь, ты уходишь сам. Постарайся не забыть об этом». Разумеется, Бенедикт не выгонял его из дома, да и из конюшни тоже, но он и не предлагал ему ничего большего. Аксель была назначена официальным тренером, и Дуглас заранее отказывался существовать в ее тени. Как бы он выглядел? Младшим братиком, неуверенно бредущим за взрослой сестрой?
Несколько недель назад, в один из вечеров, когда он как лев в клетке шагал по своей квартирке от стены к стене, ему в голову пришла одна мысль. Почему семья не предложила ему — коль ничего другого не нашлось — управление английским заводом? Зажав гордость в кулак, он заставил себя позвонить Джервису, чтобы прозондировать почву, но тот, как и предполагалось, не мог ничего сказать. «Все зависит от Бенедикта… Именно он принимает решения, касающиеся лошадей… Нужно обсудить это с ним…» Обескураженный Дуглас бросил трубку, не попрощавшись.
Тяжело вздохнув, он протянул руку к только что принесенным газетам. Чтение не слишком его занимало, но связывало с прошлым. Машинально первой он взял Paris-Turf, которую продолжал покупать каждое утро, хотя уже и не причислял себя к миру скачек.
*
Солнце не замедлило показаться, и первую партию лошадей должны были вот-вот выпустить. Задержавшись возле большого табло, вывешенного на двери помещения, где хранились седла, Бенедикт пробурчал:
— Почему ты доверила Крабтри Кристофу?
— Потому что у него идеальный вес, — ответила Аксель, пожимая плечами. — Кроме того, он прекрасно завершает галоп и всегда выжимает максимум возможного.
— Так вот, ты ошибаешься, внученька! Кристоф слишком нервный для такого коня. Слишком нервный и слишком грубый, я повторял ему это на все лады. На Крабтри требуется садиться деликатно, на нем будет ездить Антонен.
— А Макассар? — воскликнула молодая женщина.
— Передай его Ромену.
Аксель с раздражением поменяла имена на табло. Ей не терпелось увидеть реакцию Бенедикта на успехи Макассара, она предпочла бы, чтобы он не менял наездника, но спорить с Беном, когда он что-то вбил себе в голову, было почти бесполезно.
— Лошадей во двор! — громко прозвучал голос Констана.
Ворота в стойлах открылись почти одновременно. Каждый из учеников, будь то юноша или девушка, старательно готовил свою лошадь, а затем ожидал команды вывести ее. Констан по очереди поднимал их в седла, потому что стремена были очень высоко, а дети слишком малы, чтобы справиться с этим самостоятельно.
— Изменение посадки, — объявила присоединившаяся к ним Аксель. — Антонен на Крабтри, Ромен на Макассаре, а Кристоф возьмет Артиста.
— Ты шутишь? — возмутился Антонен.
Ледяной взгляд Аксель прервал его протест, но, бросая ей поводья Макассара, он сделал это со злостью.
— На дорожку! — прокричал Констан.
Двадцать три чистокровных коня, покидая двор, по очереди прошли перед коляской Бенедикта. В неясном свете зари их тонкие силуэты были едва различимы. Но еще несколько минут — и солнце поднимется.
— Антонен что, не в духе? — насмешливо спросил Бен.
— Он очень доверяет Макассару и обижен, что сегодня утром ты его отобрал.
— Мне наплевать, кому он доверяет!
— А я?
— Ты — другое дело. Но я знаю, что ты помешана на этом коне, и не хочу, чтобы это было в ущерб другим. Крабтри начнет показывать свой норов в руках такого парня, как Кристоф.
Как только они оказались на асфальте улицы, коляска Бенедикта покатилась быстрее, и Аксель пришлось ускорить шаг, чтобы поспевать за дедом.
— Стремительный финиш стремя в стремя восемьсот метров, — объявил он. — Скажешь им, чтобы потренировались. От того, что я увижу, будет зависеть наша работа на следующей неделе на траве. И поставь эту новую кобылу, Памелу, с ними. На коротких дистанциях она мчится как безумная и будет держать их в ежовых рукавицах.
Они вошли в тренировочный центр, занимающий площадь в сто тридцать гектаров, из которых восемьдесят приходилось на посыпанные песком дорожки, а сорок — на покрытый травой ипподром. На остальной площади были площадки для отдыха и прогулочные аллеи. Шестьдесят человек ежедневно трудились, поддерживая порядок на этом зелено-песчаном островке, предназначенном для профессионалов.
Бенедикт направился туда, где лошади разогревались, чтобы потом как можно лучше проскакать галопом. Внимательное наблюдение позволяло определить, как лучше тренировать в этот день каждую из них. Основное время занимал не быстрый бег, а тренировка правильного дыхания, выносливости, боевого духа.
— Теперь распоряжайся ты, — сказал он Аксель.
Он не должен был мешать ей действовать по своему усмотрению, но слишком часто забывал об этом. С деланно безразличным видом он выслушивал приказания, которые она начала отдавать, отправляя одних лошадей в центр, а других оставляя на параллельных дорожках. Она поступала точно так же, как это делал бы Бенедект, и он едва скрывал довольную улыбку. Малышка осваивала ремесло, становилась все увереннее и почти никогда не ошибалась. Он предчувствовал это, и исключение составлял только Макассар.
— Подай мне бинокль, — попросил он.
Она протянула ему бинокль, одновременно объясняя одному из учеников, что еще какое-то время следует поработать над неспешным пробным галопом, не позволяя коню переходить на быстрый бег. Назавтра этот конь должен был участвовать в скачках в Сен-Клу, был «отлажен» и нуждался в короткой передышке, чтобы сохранить силы. Чистокровным скакунам всегда хотелось идти напролом, нестись вперед, и сложнее всего было направить их нервный импульс в нужное русло. Каждый раз, когда какой-нибудь юноша терял контроль, Бенедикт багровел, но при этом знал, насколько сложно бывает управлять животным. Достаточно было, например, чтобы лошади из другой конюшни обошли коня на всем скаку. Инстинкт соперничества брал в скакуне верх, и ученику, невольно вовлеченному в такое соревнование, не под силу было сдерживать животное и продолжать скакать с умеренной скоростью.
В бинокль Бенедикт следил за четырьмя лошадями, которые были на старте. Хотя они и не сбивались на бег, но были заметно возбуждены. Макассар казался спокойнее других и первым ступил на дорожку. За ним шли Крабтри, Артист и Памела. Наездники, взглянув вокруг, убедились, что все четверо рядом и пока никого чужого не видно. Затем они, привстав на стременах, одновременно развернули лошадей перед прямой линией шириной десять метров. Старт, как и предполагалось, был молниеносным. Почти сразу же кобыла на голову опередила других и принялась увеличивать скорость, но была не в силах оторваться от трех остальных. Через двести метров они по-прежнему шли плотной группкой — в безумном беге, с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами, а их ноги, казалось, перемешиваются.
Бенедикт опустил бинокль. Теперь он отчетливо видел, как они приближаются. По дорожке только что словно прошлись бороной, а четверка чистокровных скакунов уже неслась над шелковистым ковром. Памела по-прежнему шла первой, но Крабтри не уступал, Макассар тоже, а вот Артист начал терять преимущество. Неистовый стук копыт усилился при их приближении. Опершись на подлокотники коляски, Бенедикт приподнялся, чтобы видеть их бег. Он находился в удачном месте — там, где у лошадей либо открывалось второе дыхание, либо они сдавались. Аксель должна была наблюдать за ними с вершины склона, и каждый рассмотрел бы подробности, которые другому не хватало времени отметить. Бенедикт сосредоточился на Макассаре, который был с внешней стороны. Он отметил его мощные, легкие скачки, однако Крабтри готов был вот-вот его обойти. Они промчались как молния. Крабтри шел впереди.
— Боже мой… — прошептал Бенедикт.
Он проводил взглядом блестящие крупы, вытянутые по горизонтали хвосты и дрожащими руками снова поднес бинокль к глазам. Несколько секунд спустя четверка скакунов начала замедлять бег.
— Мне приснилось, или твой чемпион позволил положить себя на обе лопатки? — бросил он Аксель.
Она как раз подошла с растерянным видом.
— Крабтри что, учуял льва?
— Ему захотелось сделать Антонену приятное, — насмешливо сказал Бенедикт.
Они свернули с дорожки на боковую аллею. Солнце уже поднялось, возвещая о наступлении весеннего утра. Небо было ясным.
— Так, насколько я видел, твой Макассар — настоящий локомотив. Я уверен, что он вернется свежим как огурчик! Воистину он создан для длинных дистанций, нужно это учесть. Во всяком случае, ты можешь его задействовать, он совершенно готов, и, похоже, прекрасно понимает Ромена. Оставь его ему.
Аксель кивнула головой, но по-прежнему выглядела задумчивой.
— Результат Крабтри меня поразил, — наконец сказала она.
— Если говорить честно, меня тоже.
— Это из-за смены наездника?
— Несомненно. Антонен самый опытный в конюшне, и даже если он не выдерживает конкуренции, всегда стремится к победе… Сегодня утром он был рассержен и, когда ему велели не прекословить, метал громы и молнии. Ромен же повиновался приказаниям и не добивался Макассара.
— Да, возможно… Ах, как бы мне хотелось самой пустить его в галоп!
Бенедикт не ответил, зная, что многого лишил ее, несколько лет назад запретив садиться на лошадь. «Ты ничего не увидишь, если будешь среди других. Нужно стоять на земле и спокойно смотреть на всех по очереди. И еще, между нами: ты никогда не завоюешь авторитет, если позволишь себе разъезжать со свисающей над дорожками пóпой!» Она поняла, что он хотел сказать, и пошла на эту огромную жертву.
— Памела меня разочаровала, — добавил Бенедикт. — Для такого спринтера, как она, не было ничего невозможного.
— Скоро она войдет в раж…
— Скажешь тоже.
Он поднял глаза и несколько секунд внимательно разглядывал внучку. Славная женщина-тростинка. «Тростинка» было подходящим выражением, поскольку Аксель была маленькой, как ее мать, и каким не суждено было стать Дугласу. Небольшая, но хорошо сложенная, привлекательная, с красивыми формами и тонкой талией. Несмотря на испачканные землей ботинки, джинсы и кожаную куртку, она выглядела женственной, с капелькой чувственности, от чего мужчины легко теряли головы. Ее всегда блестящие белокурые волосы по утрам были собраны в конский хвост, а после обеда, если она собиралась на ипподром, — в пучок. Дома она иногда распускала их по плечам или перехватывала большой заколкой. Подобно всем Монтгомери, кроме Кэтлин, у нее были яркие глаза лазурно-небесного цвета, тонкий прямой нос и улыбка, уже отмеченная двумя морщинками в уголках губ. У Бенедикта сердце сжималось, когда он думал, что ей пора выходить замуж и заниматься детьми, а не чистокровными скакунами. Но может быть, ей удастся сочетать одно с другим? Она достаточно волевая и энергичная для этого, и насколько ему известно, страсть к лошадям укоренилась в ней довольно прочно.
— Почему ты так на меня смотришь, Бен?
— Забавно, но ты напоминаешь моего отца.
— Гаса?
— Ты его не знала, но уверяю, в тебе есть что-то от него.
— Если бы я могла воспитать столько победителей, то считала бы себя счастливой!
— Победители у нас есть. Чего нам недостает, так это рысака-фаворита. Чемпиона, способного завоевать гран-при.
Все тренеры, будь то в Мезон-Лаффите или в Шантийи, мечтали о коне, который принес бы им высшее признание. Выиграть приз Триумфальной Арки или Жокей-Клуб означало войти в историю бегов и стать легендой.
— Посмотрю, что делают остальные, — решила Аксель.
Она отошла было, но снова вернулась.
— Забыла сказать, я сейчас обедаю с Дугласом…
Бенедикт молча кивнул, ожидая продолжения, но она больше ничего не добавила и ушла. Она имела право видеть брата и поддерживать с ним отношения. В один прекрасный день этот сорвиголова Дуглас вернется домой примерным мальчиком, и тогда Бенедикт протянет ему руку. До того дня он не желает ничего о нем слышать.
*
— «Фуа гра» с печеным картофелем, сок а ля лакрица, — объявил метрдотель, ставя тарелки.
Изысканное оформление, уютная атмосфера, высококлассная кухня — все служило тому, чтобы очаровывать клиента «Тастевена», лучшего ресторана парка.
— Ты принимаешь меня, как набоба, а на самом деле я тебе ни к чему, — заметил Дуглас с натянутой полуулыбкой.
— Это просто ради удовольствия, — ответила Аксель.
Твердо решив не позволить втянуть себя в язвительный спор, она дала себе слово сохранять спокойный тон.
— Мы видимся недостаточно часто, и мне грустно из-за этого, — искренне добавила она.
— У тебя есть время об этом думать? При твоих-то обязанностях ты могла бы спокойно забыть обо мне.
— Перестань, Дуг. Ты мой брат, и речи нет о том, чтобы я о тебе забыла!
— Однако, учитывая ваше отношение, можно подумать совсем другое.
Он относил ее к лагерю Бенедикта, возможно даже всех Монтгомери, и продолжал жить изгоем.
— Расскажи мне, чем ты занимаешься, — сказала она, не поддавшись на провокацию.
— Ладно, рассказ будет коротким! Я ничего толком не умею делать, и никто нигде меня не ждет. Без диплома, без образования и без опыта — не считая этих дурацких лошадей… Кто же захочет взять меня на работу? И на какую?
С горьким смешком он бросил ей вызов, и она должна была найти ответ. В наступившей тишине он набросился на печенку, но, проглотив несколько кусочков, снова принялся за свое.
— Аксель, ты вполне могла бы оказаться на моем месте. У тебя тоже нет бакалаврского диплома, и ты всего лишь пользуешься благосклонностью Бена. Если вы поссоритесь, ты перестанешь для него существовать, будешь нолем без палочки.
— Я не пользуюсь его «благосклонностью», — попыталась она защититься, — я с ним работаю. И те шесть месяцев, пока он в Англии, я работаю одна. Тренер — я.
— Э, только не пой эту песню мне! Если завтра Бена не станет, половина владельцев заберет своих лошадей. Ты еще слишком молода, чтобы быть, как ты говоришь, тренером, и скоро станешь староватой, чтобы найти достойную партию. Поскольку твоя охрана при тебе, старушка, только муж может спасти тебя от деда.
Она в ярости склонилась над столом и заметила тихим, но пронзительным голосом:
— Это наш общий дед — твой и мой. Ты уже не помнишь, кто тебя вырастил?
— Если речь идет о благодарности за кормежку… Это тоже было поводом для встречи? Ох, ну вы и комики!
Ценой большого усилия ей удалось подавить гнев. Каждая встреча с Дугласом заканчивалась одинаково. Сначала он выливал целый поток реальных или вымышленных претензий, обвиняя семью, а потом уходил, хлопнув дверью. Она не хотела скандала: ресторан был полон знакомых, которые уже начинали бросать на них вопросительные взгляды. Зачем она пригласила брата сюда? Если она полагала, что здесь мило, то ошиблась, но поняла это слишком поздно. Знакомые лица и роскошь «Теставена» поневоле напомнили Дугласу о том, чего он лишился и к чему не имеет доступа.
— Давай не будем спорить, — прошептала она. — Я очень люблю тебя, Дуг, я на самом деле хотела бы тебе помочь.
— Чем, бедная моя? Чем…
Ей показалось, что она тронула его, потому что он смотрел ласково.
— Ты должна знать, что не так давно я звонил Джервису. У меня была надежда, что он не настолько туп и не такой злой, как Бен, но это настоящее ничтожество. Как бы там ни было, он ничего не знает, он не вправе ничего решать, к тому же ему, будто он король, наплевать на все.
— Нет, ты ошибаешься! Джервис говорил о тебе с Беном, но…
— Но я его не устраиваю, да? Я никогда его не устраивал. Ни в чем. Вероятно, в каждом поколении должен быть свой простачок!
Намек на Констана был настолько жестоким, что Аксель, несмотря на свои добрые намерения, не сдержалась.
— Не будь таким, Дуг. Ты действительно ненавидишь всю семью? Констан вовсе не идиот, и к тому же он ангельски терпелив с нами.
— Вовсе не идиот, неужели? — воскликнул брат, повышая голос. — Не считая того, что он не отличает лошадь от козы! Что касается семьи, то я считаю, что у меня ее больше нет.
Аксель заметила, что метрдотель готов подойти к их столику. Жестом она дала знак Дугласу говорить тише, но он уже был на взводе и не собирался останавливаться на полпути.
— Даже ты, бедная девочка, со своей фальшивой доброжелательностью и жалостливыми улыбками, даже ты не смогла протянуть мне руку из боязни пойти против старика. Сейчас я гнию в крысиной дыре, а вы нежитесь в шелках! Послушай, мне все это отвратительно…
Швырнув салфетку на стол, он поднялся и пересек зал ресторана большими шагами.
Ошеломленной Аксель понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Большинство клиентов старались не смотреть в ее сторону, но в воздухе повисло выразительное молчание.
— Будьте добры… — сказала она, делая знак метрдотелю.
Он быстро подошел — с улыбкой и профессионально любезным видом.
— Вы можете принести счет?
— Разумеется, мадемуазель Монтгомери. Но если вы желаете уплатить в баре…
Он прошел вперед, показывая, как выйти из зала, и Аксель с высоко поднятой головой последовала за ним. Она не заметила двух мужчин, сидевших за столиком возле двери, которые делали вид, будто их интересует лишь содержимое тарелок, однако не упустили ни малейшей подробности разыгравшейся сцены. Когда она вышла, они обменялись понимающими взглядами.
— Мне кажется, — шепнул один, — парень созрел, нужно только сорвать плод.
Второй молча покачал головой и повернулся к столику, который покинул сначала Дуглас, затем Аксель.
— Эти Монтгомери… — проговорил он мечтательно. — Должна же и у них быть ахиллесова пята, правда? Думаю, мы нашли решение, но нужно показать себя дипломатами.
Чрезвычайно обрадованные увиденным, они подняли стаканы и чокнулись.
|
|
