|
А Игорь князь, тем временем, уже подъезжал быстрой рысью к частоколам Рюрикова Городища. С дозорной вышки князя заметили еще издали, поспешили отворить ворота. Игорь въехал во двор скоро, бросил поводья коня подскочившему холопу, огляделся. Здесь немало изменилось со времен его детства и отрочества, только возвышавшаяся по центру двора обширная хоромина оставалась почти такой, как еще при Рюрике возвели: из мощных бревен, посеревших от времени, под двускатной дерновой крышей с резными головами драконов под стрехами. Вокруг же уже виднелись постройки позднейших времен разного вида и назначения, галерейки с резными столбцами, крылечки с шатровыми навершиями. На одном из таких крылечек князь заметил свою невестку, варяжку Сфандру.
— Где Глеб? — сразу спросил он, поднимаясь по ступеням и на ходу стягивая расшитые перчатки.
— С утра отбыл на капище в Перынь.
— А эта… Чародейка Малфрида, с ним?
По холеному красивому лицу княгини Новгородской промелькнуло досадливое выражение.
— Как же. Одни боги знают, куда она отбыла пару седьмц назад. Глеб же покоя себе не находит. Вот и отправился к ведунам расспросить, отчего лада его негаданная сгинула невесть куда перед самыми днями Корочуна. Глеб с той поры все мается, покоя себе не находит.
И Сфандра, откинув за плечо длинную белую вуаль головного покрывала, начала подниматься в хоромину, однако тесть удержал.
— Погоди, Сфандра. Расскажи мне об этой чародейке. Кто она да откуда? Какова из себя?
Невестка на князя глянула исподлобья. Понятно, что ей не больно была мила новая зазноба мужа. Потому и отвечала угрюмо:
— А леший ее знает. Кто говорит, что она из варяжьего племени. Это по имени если судить. Ну а некоторые бают, что из финов. Волосы у нее светлые, подстрижены челкой над бровями, как финские бабы стригут. Глаза же черные, аки ночь темная. Но что сила в ней особая есть — все заприметили. Она даже Глеба моего сумела от христиан отвадить, что до того ни мне, ни иным не удавалось. И если ранее он только ими и жил, все постился да поклоны гнул перед иконами, то по воле бойкой Малфриды всех погнал, даже амулет с крестом подалее забросил.
— Так она полюбовница его? — невольно повышая голос, воскликнул Игорь. Рванул ворот у горла, так, что отлетела золоченная застежка.
Дворовые стоявшие неподалеку оглянулись на громкие слова князя, даже тиуны, следившие по хозяйству, приостановились, глядели с интересом. Игорю же было все едино. Дышал тяжело, с дрожью.
Но Сфандра — умная баба — не захотела перед челядью семейные дела обсуждать, сделала жест, приглашая с собой в дом войти. Там, в пустующей по нынешней поре гриднице, села у заиндевелого окошечка, расправляла меховую оторочку на полудлинном утепленном свитке.
— Вот теперь, батюшка, и поговорим рядком. Спрашивайте.
Игорь чуть поморщился. Не нравилось ему, когда невестка называла его «батюшкой». По покону, конечно, так и полагалось обращаться к отцу мужа, но не для того Игорь столько лет воду чародейскую, живую и мертвую, пил, чтобы ему на годы его указывали. И хотя, что уж таиться, годами ему уже седьмой десяток подходил, да только тот, кто чародейскую воду пьет, не стареет. Вот и было князю Игорю на вид не более тридцати с лишним, вот только седина ранняя, какая еще с отрочества появилась, зрелости придавала. По ней и называли его в народе Игорем Седым, а и того чаще, Игорем Старым. Но все одно на вид Игорь смотрелся не намного старше миловидной невестки. Ей-то самой сколько? Около тридцати. Но и она, как и иные в семье князя, воду живую пьет. Потому и бесплодна, ибо чародейская вода, придавая сил и молодости, несет с собой бесплодие. Хотя может и не все так… Сфандра хоть и лицом мила, румяна, синеглаза, да только Глеб не больно-то жену жалует. По младости слаб был до любовных утех, потом христиане подучили, что лучше блюсти чистоту и жить с супругой, как с сестрой, посвящая себя только Богу. Теперь же… Игоря особо интересовало это теперь.
— Глеб, как я слышал, христиан со двора прогнал. Так? Значит вспомнил покон предков и должен мужем тебе стать, как полагается. Спите ли вместе?
Сфандра чуть повела обшитым золотыми узорами на свитке плечиком. Щеки ее вспыхнули румянцем больше обычного, но потом даже побелели.
— Я верная жена Глебу, батюшка. И если он пожелает, я свой супружний долг исполню. Да только он кроме Малфриды этой никого знать не желает.
— И он… Глеб-то… С Малфридой что ли любился?
У князя даже рык в голосе пробился, задышал тяжело, брови гневно сошлись к переносице. Ответа ждал, как приговора.
Но у Сфандры только глаза злорадно сверкнули под полуопущенными ресницами.
— Как же! Нужен он ей больно. Да ей никто не нужен. Только власть свою и ценит. А водила она Глеба, как козла на поводу. Даже челядь посмеивалась.
В голосе невестки проступали явственные злые интонации. Да и как ей не злиться, если муж, едва замечающий свою прекрасную варяжку-княгиню, при появлении той, иной, прямо светиться начинал, голос дрожал. И все что чародейка прикажет — враз кидался выполнять. Сфандра же, как княгиня и законная жена, как-то попробовала поставить на место Малфриду, спесь с той сбить да место указать, однако обычно смиренный Глеб едва ли не за кнут схватился, защищая возлюбленную. Той даже вмешаться пришлось, заступаться за обидчицу княгиню. Вот и приходилось после этого Сфандре ублажать Малфриду, заискивать. Да что ей, христиане и те перед кудесницей трепетали, но она все одно их невзлюбила, да повелела Глебу гнать со двора. Прямо в ночь, ибо сказала, что иначе ее ноги больше в Городище не будет. И Глеб повиновался. Только зря усердствовал. Малфрида как была, так и сгинула. Одно слово — чародейка. В Городище тогда и засовов не отворяли, и ворот не распахивали, а она исчезла, будто ветром ее сдуло.
Рассказывая все это Сфандра невольно подивилась, как внимательно и пристально слушает ее речь Игорь. Она даже не припомнит, чтобы тесть ей столько внимания уделял. И догадывалась: в Малфриде все дело. Вот ужо чародейка проклятая!.. Хотела даже высказать свое суждение о Малфриде, но тут разговор князя с невесткой был прерван звуками со двора. Слышалось, как гудят в рожок, гомонят люди, лошадиное ржание раздалось.
Сфандра сразу поднялась, оправила подвески-колты у висков.
— Видать князь Глеб прибыл. Что ж, пойду распоряжусь насчет вечерней трапезы.
Спокойная и достойная Сфандра была и осталась госпожой в Городище, ее ничем не взволнуешь. Игорь же волновался, не зная, что услышит от сына. И то что и он, и Глеб об одной бабе сохли… Игорь же постарался взять себя в руки, степенно вышел на крыльцо.
Его первенец Глеб стоял посреди двора поникший, плечи опущены, богатый плащ на мехах сбился на сторону, свисает жалко. И выглядел Глеб таким потерянным...
У Игоря невольно кольнуло сердце — не от жалости, с досады. И почему боги послали им с Ольгой такого сына? Вот младший княжич Святослав, что в Киеве с княгиней остался, хоть и малец еще, а уже видно — настоящий князь будет. Этот же… Ни рыба ни мясо, все бы им кто руководил. То отец, князь русский, то христиане хитрые, потом Малфрида. Но видимо, что-то не сладилось у Глеба с ней, раз так потерян. И это, как ни странно, обрадовало Игоря.
Заметив, что Глеб смотрит на него, Игорь жестом велел сыну приблизиться. Тот повиновался. Шел через двор, такой же поникший, головы не поднимал, мел по снегу съехавшим плащом…
***
Глеб вжал голову в плечи, выскользнул тихонечко. Игорь остался на месте, вспоминал, о чем ему сын поведал. О том, как этой осенью, будучи на охоте, Глеб отстал от спутников, заплутал по бездорожью, и неожиданно выехал на лесную прогалину, где увидел странную картину: стояла среди деревьев рослая статная девица и кормила с руки сбежавшихся к ней лесных ланей. Зверье дикое к ней шло, словно к своей хозяйке. Лани те же, потом и барсук появился, едва не о ноги терся, словно кот домашний, зайцы подбегали без страха. И так эта картина Глебу глянулась, что он застыл на коне, боясь пошевелиться, спугнуть дивное видение. А девица вдруг его по имени окликнула, поманила рукой. И такой пригожей вдруг ему показалась… Позже иные говорили, что не такая она и краса — нос с горбинкой, лицо худое, щеки впалые, а рот губатый, широкий. Ту же Сфандру многие краше находили. Да только стоило Малфриде кого вниманием уделить, как тот так и попадал под ее необычное очарование.
Игорь это понимал. Сам еще не забыл, как терял ум от чародейки. Ну, правда, насколько она чародейка, он сильно сомневался. По рассказам ее выходило, что она и с нежитью лесной знается, и смока-змея видела, и Ягу летающую на помеле, даже с мавками дружбу водила. Слушать о том Игорю было интересно, да и рассказчицей Малфрида была получше иных кощунников известных. Да только кроме россказней ее чудесных ничем чародейским Малфрида себя не проявила. Вот только когда обнимала она князя… Дух захватывало! Жить да радоваться хотелось, любить так, как и в юные годы не получалось. Может и впрямь Малфрида кудесница? Но одно Игорь понял: с ней у него любое дело ладилось, любое начинание успешным выходило. Так, по ее подсказке, он сумел вновь увлечь народ помыслами о походе на Царьград, вновь стал войска собирать. Да и с хазарами мир заключить получилось, а там, словно по воле Малфриды, год урожайный вышел, люди повеселели, песни петь начали, в долю лучшую верить, князя вновь славить начали. Да и самого князя радость не покидала, вера, что все по его разумению получится. Ольга та все его подле себя удержать хотела, доказывала, что казна опустела после походов, что люд ропщет. Малфрида же иное говаривала, а как скажет что, так по тому и выходило. Была в ней все же некая сила…
Игорь уразумел все это, когда Малфрида вдруг исчезла из его жизни. Как и ныне ушла она от Глеба, так же и тогда таинственно сгинула. С утра была с князем мила да приветлива, даже вышла проводить, когда он за данью в мерянские пределы отбывал, а потом люди и объяснить не могли князю, как могла исчезнуть его лада, когда за ней такой уход и надзор были, когда каждому ее слову повиновались, да услужить желали. Асмунд, сперва ворчавший на самоуправство Малфриды, но и тот со временем с ней примирился, даже дела князя обсуждать с чародейкой принялся. Но именно из под опеки верного Асмунда и ушла Малфрида. А куда? По повелению князя Игоря ее где только не искали. Но ни в градах, ни в весях и селищах никто ничего не мог о ней поведать. И вот она появилась вновь…
Князь вздохнул. Огонек в открытой чашечке глиняного светильника перед ним почти выгорел. Заметался на самом донышке, вспыхнул на миг и погас, осветив напоследок широкую гридницу желтоватым пламенем. Игорь остался сидеть во мраке. Слышал отдаленные звуки: перекличку стражей на стенах Городища, слабый гул голосов в людской, поступь охранника в сенях, различил даже крик вылетевшей на охоту совы. И еще шорох в подполье, словно крыса скреблась по закромам. Ночь. Князю следовало бы уже к себе идти, почивать ложиться. Что толку в потемках сидеть?
***
Игорь встал. Хоромину в Городище он знал, как свои пять пальцев, пошел в потемках, не велев осветить себе путь. Поворот бревенчатой стены, потом крутая лестница наверх, резьба перил знакомо угадывается под рукой. В опочивальне князя было тепло. Здесь не так давно ввели новшество: печь каменную с вытяжкой, чтобы дым выходил в трубу, не скапливаясь под сводом. Но мрак здесь, как и везде в тереме по поздней поре. Игорь не стал кликать челядинца, чтобы принес свечу да разослал ложе. Сам справится. Вот и нащупал на полке в углу глиняную лампу с носиком, потом достал из сумы у пояса огниво — темная полоска железа, изогнутая в сплющенное кольцо холодила его ладонь. Сейчас черкнет по ней кресалом. Но что-то не выходило. При ударе только искры сыпались, гасли во мраке. Игорь даже заругался приглушенно. И тотчас… Показалось ли, или и впрямь кто-то засмеялся тихонечко?
Масло в лампе вдруг вспыхнуло словно само по себе, да так высоко и ярко, что князь даже отшатнулся. И в этот миг и впрямь кто-то сзади весело рассмеялся.
— Что, напугала тебя?
Голос был низкий, со знакомой легкой хрипотцой.
Игорь медленно, нарочито медленно, повернулся. Глядит — и впрямь на полу в углу сидит она. — Малфрида.
Девушка сидела, обхватив одной рукой колени, другой же помахивала в воздухе, словно сбивала пламя. А ведь и впрямь было схоже, что мелькнуло красноватым у нее промеж пальцев. Но Игорь об этом не думал. Просто смотрел на нее… Узнавал.
Все те же толстые светлые косы, переброшенные на грудь, а вот над темными глазами волосы обрезаны ровно, как в северных племенах девки подстригают. На груди, там где расходятся края темной шубейки, видны амулеты костяные, поджатые колени обтягивает длинная одежка светлого сукна, обшитая по подолу бронзовой извилистой проволокой. Поглядеть — так и впрямь финка, али чудская девка. Будто и ничего особенного в ней, только показалось князю, что глаза ее темные странно отливают мерцающей желтизной. Свет ли отражают или светятся из глубины? Он не понял, когда мерцание погасло.
Игорь долго смотрел на нее, стремясь успокоить бешенный стук сердца. Потом спросил нарочито грубо:
— Отчего, как собака, в углу жмешься?
— Да вот сижу, тебя поджидаю. Али ты не рад?
«Еще как рад!» — хотелось вскричать Игорю, но молчал. Она некогда его сама оставила, страдать принудила. Теперь же вон сына его родного пленила, не думая, как отец Глеба к этому отнесется. А ведь знала, поди, как ее разыскивал князь. Эта странная девка много чего знала.
— Кто впустил тебя ко мне?
— А никто. Сама захотела и пришла. Мне иные не указка.
Все та же своевольная, горделивая Малфрида, столь не похожая на иных баб. Но тем и была она мила князю, тем приворожить к себе смогла. Вот уж действительно — приворожить.
Игорь, поправил язычок ярко горевшего масла на носике лампы, зачем-то разгладил на столе складки скатерти. Потом молвил негромко:
— В опочивальню ко мне стражи кого хочешь, не пускают. Али усыпила всех?
Она стала смеяться негромко и легко.
— Догадался, княже. И впрямь усыпила. Слышишь, какая тишина.
Вокруг действительно было непривычно тихо. Ни одного человеческого голоса, только вдали, как и ранее, кричит ночная охотница сова. А в самой хоромине будто вымерли все.
— Ты мне голову своими волховскими россказнями не морочь! — сказал князь, усаживаясь в большое деревянное кресло, какое предварительно поставил у двери, словно опасался, что Малфрида улизнет, словно загораживая ей выход. — Наслушался я тебя уже некогда вдосталь. Ответь-ка лучше, пошто меня тогда оставила? Аль не мил стал?
Игорь и себе боялся признаться, как страшится ответа девки. Она же поднялась, перекинула одну косу на спину, кончик второй теребила быстрыми пальцами. Ни дать, ни взять обычная дворовая девка, убоявшаяся сурового тона владыки. Да только у дворовых девок нет такой горделивой осанки, нет привычки так надменно вскидывать подбородок.
— Как такой сокол, как ты, немилым может стать? Нет, княже, по другой причине ушла. А поймешь ли… Просто почуяла, что пришло мое время идти учиться. Я ведь мало чего знала, вот и захотелось и далее науку ведовскую постигать.
Игорь покосился на ярко горевший в лампе огонь, какой не он зажег, и отчего-то мурашки прошли по спине. Но страху показывать он, князь, был не правомочен. Да и верить не желал. Все это страсти, какими старики молодежь любят пугать. Поверить же в них для мудрого годами Игоря было не менее нелепо, чем уверовать в христианского Бога. Ну да конечно, он знал, что где-то существует Ирий, небесные божества, Перун Громовержец. Мог Игорь и взять в расчет, что леший может водить в лесах по бездорожью путников, и водяной тянуть в темные глубины, да только вся эта нежить, если и существовала где-то, людей опасалась. И чем меньше о них думаешь, тем больше силы в себе удержишь. Хотя вот Перун… Нет, князь Руси Игорь Старый ни в один поход не отправлялся, не принеся Громовержцу жертву, ни какое дело не начинал, не погадав сперва у ведунов. Однако это было данью старым обычаям, да и не больно волновало. Человек могуч своей силой да уверенностью, а все это чародейское… Если и имеется что-то необъяснимое, как та же вода чародейская, живая и мертвая, то все одно думать об этом да лишний раз голову морочить — себе же во вред. Отвлекает от насущного, ослабляет.
— Чего задумался, княже?
Малфрида чуть склонилась к нему, заглядывая в глаза.
— Я правду тебе говорю, что уходила учиться. Я ведь умелая, а многое позабыла, да и силы свои, любясь с тобой, растеряла. А тогда, как отбыл ты за данью, я и почувствовала: вернуть свое умение хочу, да новые знания получить. Вот с тех пор и ходила по священным рощам да ведовским местам, спускалась в чародейские пещеры да науку волховскую у мудрых ведунов постигала, училась ею пользоваться. Много нового мне узнать удалось. И как финские колдуны погоду вызнают да бури насылают, и как грозный Укко град собирает в тучах грозовых. Даже птицу Гамаюн однажды послушать удалось, пока та, чуткая, не упорхнула, не донеся до меня все, о чем знать хотелось. Однако то, что к тебе мне пора возвращаться пришла — проведала.
— Ко мне али к сыну моему?
В голосе князя теперь отчетливо слышались ревнивые обиженные отголоски. Но это понравилось Малфриде, она вновь стала смеяться. Даже повалилась, хохоча, на пышные перины ложа, болтала ногами в расшитых зубчатыми мерянскими узорами чеботах. А потом резко смеяться перестала. Приподнявшись, смотрела на князя своими огромными темными глазищами, дышала еще тяжело.
— Ты вот, Игорь пресветлый князь, в мое умение волховское никогда не верил, а то тебе скажу, что прибыть к Глебу княжичу для меня означало на тебя выйти. Тебя-то где носило по всей Руси? Разве угналась бы за тобой? О том же, что ты сына навестишь этой зимой, я вызнала. Да и надо было отогнать от Глеба христиан поганых. А то они вообще все чародейское в этих краях развеяли бы.
Игорь смотрел на нее, видел ее необычное лицо с интересными впадинками под скулами, видел влажный яркий рот. И такое желание его вдруг охватило, что даже в висках застучало. Не забыл же еще, как это с ней… Как это ее… Однако сдержался. Спросил:
— Тебе-то что за беда от христиан? Они безвредные.
— Ну это, как сказать. Сами они может и нечего собой не значат, а вот вера их многое вокруг себя изменить может. Потому и велела их прогнать.
— И Глеб мой тебя послушал? Никого не слушал, а тебе поддался?
— Да.
Игорь вдруг быстро подошел к ней, схватил за одну из кос, притянул, так что лица их почти вровень оказались.
— А что обещала за то Глебу?
— Себя!
Игорь едва не рыкнул от гнева, Малфрида же смеялась. Мягко отстраняя князя, стала говорить, что обманула Глеба, что не люб он ей, что только помочь ему хотела, да жизнь его болезную продлить, когда, разуверив в христианских проповедях, заставила чародейской водицы испить. А таковую для князя Глеба сама в чащах отыскала да принесла. Не так и много ее тут, в северных землях, да уж она постаралась добыть, сама заговаривала на хранение, да сцеживала в тыквенные долбленные бутыли. Ну и Глеб не устоял, когда мертвой водой его омыла, затем с заговорами поила живой водой. Хоть хворобы вечные Глебовы отогнать смогли. Но разве Игорь сам не заметил, что Глеб лучше выглядеть стал?
— Я заметил только, что по тебе он сохнет, — буркнул князь, отходя от Малфриды.
Они помолчали. Где-то по-прежнему кричала сова, гудел огонь за заслонкой печи, да тихо было так, что впору и поверить во все россказни чародейки. Игорь стоял у стола, опершись всем телом на сжатые кулаки на столешнице. И много чувств бродило в душе его. Вот думал, сейчас обниму ее, как ранее, зацелую до дрожи, покрою собой… Но отчего-то и подойти боялся. Боялся той власти, какую Малфрида всегда над ним имела. Как и над сыном его. И даже с каким-то злорадством поведал ей, что Глеб вновь о христианах помышляет. Что ж, выходит и не так сильна власть ведуньи над сыном его?
Это Малфриде не понравилось. Притихла огорченно, задумалась. Потом попросила:
— Сделай, как я скажу, княже. Вели гнать из земли Новгородской христиан пришлых, а тех из местных, кто речам их прельстительным поддался да крест на шею подвесил, вели завалить налогами. Здесь, в Новгороде, как я проведала, принявших христианство немало, вот и будет тебе дополнительный прибыток в казну. А там, глядишь, и не захотят люди распятому Богу поклоняться, зная какой оброк с них возьмут за веру. Но ты сделай, как велю, князь. Поверь мне, ибо я никогда еще тебе дурных советов не давала. Помнишь ли?
***
Князь принялся целовать ее, а она тихо смеялась, лохматила тонкими пальцами его седеющие густые кудри. Потом все же отстранилась:
— Погоди, Игорь. Хоть и люб ты мне, но не пришло еще время мне от чародейства отказываться. Любовь же твоя меня его лишает. Так уж выходит, — и вздохнула тихонечко. Но быстро взяла себя в руки, взглянула на растрепанного, бурно дышащего Игоря. — Повремени немного, все одно твоя буду. А пока…Сперва поворожить тебе хочу, да показать кое что. Чтоб знал ты, какое супротив тебя Свенельд замышляет. Чтобы думал, кому охрану Киева доверил!
Игорю сейчас не было никакого дела до Свенельда. Что Свенельд!.. Куда он денется? И Игорь только досаду ощутил, когда лада его из объятий выскользнула. Но сдержался, сел на прежнее место, у самого же глаза горели, как у голодного волка. А Малфрида словно вмиг о нем забыла. Встала перед горевшим в лампе огнем, делала непонятные жесты руками, губы яркие шептали нечто беззвучно. И огонь вдруг стал словно гореть ярче, светлее в опочивальне сделалось, сияние некое пошло, и показалось князю Игорю…
Вроде бы видит он княгиню свою Ольгу, видит ее румяное лицо в обрамлении богатых подвесок, светлые очи под сенью ресниц загнутых. И глядят эти очи… Неужто на Свенельда? Да, так и есть, вон сам посадник древлянский стоит в стороне, то оглянется на княгиню, то вновь отвернется. Но и этих коротких взглядов показалось Игорю достаточно, чтобы заподозрить, что верная жена его Ольга и воевода Свенельд… Глупость какая-то! Да Ольга при Игоре… Само положение княгини ее обязывает! И Игорь даже слегка перевел дыхание, когда заметил, что Ольга отвернулась от приближавшегося к ней Свенельда, уходит торопливо. Игорю хотелось вглядеться повнимательнее… да словно мешало что-то. Вроде бы как темное пятно начало разрастаться на ясном только что изображении, заслонять все. И постепенно словно стал вырисовываться некий черный силуэт. Будто приближался некто в темной развевающейся накидки, даже дыхание сиплое стало различаться, холодом потянуло, воем ветра.
И тут Малфрида вдруг закричала. Пронзительно, страшно, испуганно.
Игорь мотнул головой, прогоняя наваждение. И вновь оказался в полутемной опочивальне, среди крепких стен надежной хоромины Городища отцовского. А Малфрида так и кинулась к нему, приникла. Дрожала вся, цеплялась, жалась к сильной груди князя.
— Спаси, защити меня! Он… Опять он, жуткий, страшный… Не хочу!
И зарыдала истошно. Князь обнял ее, гладил по голове, успокаивая. Она же бормотала сквозь всхлипывания:
— Видать, нельзя мне ворожить. Видать, выдаю я себя тем. А кому? Страшно мне, жутко… Возьми же меня, сокол мой ясный, Игорь князь. Люби, сделай своей.
Более сладких слов Игорю, казалось, и слышать не доводилось. А то, что примарилось… Но ведь Игорь всегда знал, что именно в неверии в нечисть и заключается сила смертных. А такая Малфрида, без ее чародейства, с ее страхами обычными, девичьими, была князю особенно мила.
И он целовал ее, упиваясь сладостным вкусом ее горячих, влажных губ, ласкал еще дрожащее тело, пока оно не перестало биться, замерло в его сильных руках, прижалось доверчиво.
— Люби меня, князь, — шептала между поцелуями чародейка. — Люби меня, мой победитель, мой воин, моя защита.
Она повисла на нем, тянула на себя, опрокидывая на мягкие перины. И Игорь не знал, что ему в этот миг слаще: ее ли слова о будущих победах, или ее покорность… ее упоительная, манящая слабость… страстность.
***
— Ты будешь скучать за мной? — спросил Игорь, когда к кораблю уже причалил челн и князь должен был спуститься. И все же он помедлил, словил руку лады своей, вглядывался в ее розовеющее в свете факелов лицо.
Малфрида казалось не расслышала его вопроса. Из-под длинной светлой челки черными мерцающими глазами она глядела туда, где в сумерках на берегу виднелись огни Киева. Мать честная! — сколько же их! Сколько люда живет тут!
— Дивная моя, — повторил князь.
— А? Что? Да, да, конечно буду.
Он отплывал, оглядываясь на нее, словно стольный Киев его и не манил, словно самое главное он оставлял тут, на ладье, какой предстояло плыть далее, к крепости Витичев, где и надлежало собираться всем, кто намеривался плыть с князем в великий поход.
К Малфриде подошел беловолосый ярл Ивор, один из ближайших сподвижников князя. Накидывая на плечи чародейки широкий мягкий плащ, спросил:
— Ты как? Не осерчала, что князь тебя с собой не покликал?
— Нет, — спокойно ответила она.
Ивор заулыбался в светлые усы. Хорошая все же девка Малфрида, все понимает и не пеняет князю, что не повез ее туда, где его ожидала пресветлая княгиня. Однако Малфрида сейчас не о том думала. Может понимала, что князю нужно с женой без нее повидаться, а может просто рада была передохнуть без внимания Игоря, без его сильных объятий, какие и манили, но и лишали ведовской силы. А ощутить себя сильной Малфриде ох как хотелось.
Но вообще-то ей нравилась та жизнь, какую она вела при князе, нравился почет и забота, какой была окружена. Вот только… Простой смертный того не поймет, но ей так хотелось вернуть хоть частицу чародейства! Желание это бродило в душе давно, но рядом все время был Игорь, обнимал ласковыми руками, упоительно целовал, пока она не начинала сходить с ума. И тогда они сливались в одно, перекатывались на постели, на траве, даже на досках отдельно стоящей ладьи, забывая про все, купаясь в поту и семени, задыхаясь от доводящей до криков сладкой неги… Потом Игорь вновь вспоминал о своих обязанностях правителя, а на Малфриду находила тоска… И хоть чувствовала себя глубоко удовлетворенной, однако и слабой. Такой слабой… Хотя могла бы стать уже сильной.
Она это поняла в те редкие промежутки, когда князь уезжал по делам, а она умудрялась немного поколдовать. Сперва правда она опасалась опять привлечь к себе ту темную страшную силу, какая одно время преследовала ее, стоило только заняться ведовством. Что это было, Малфрида так и не смогла разгадать, но одно усвоила: есть нечто недоброе, что ищет ее и хочет подчинить. И в этом нечто не было ничего человеческого, ничего живого, а было ощущение, словно ее утягивало в воронку иного мира, где никогда не будет ни людей, ни тепла. Однако шло время и Малфрида стала замечать, что страшный преследователь исчез. Как и куда, она не знала, но уже догадывалась, что однажды вновь сможет стать прежней Малфридой, чародейкой, которой многое под силу. Вот если бы только не Игорь, не его страстная любовь к ней, не ее непреодолимая тяга к нему, к его сильному телу…
И она вынуждена была оставаться простой женщиной. Простой да не совсем. Ибо отныне ее холили и берегли, к ее словам прислушивались, с ее мнением считались. К тому же в ее жизни было так много интересного! Поездки, новые места, новые люди, встречи, впечатления. И ощущение защиты. Какая баба о том не мечтает! Малфриду не волновало, что кое-кто коситься на нее предосудительно, кое-кто завидует, кое-кто даже побаивается и не доверяет. Ах эти людские обуревающие простых смертных страстишки! Малфрида же не была обычной смертной. Может потому так спокойно и восприняла отбытие Игоря в Киев к княгине Ольге. Ведьму даже позабавил виноватый вид Игоря, когда он уезжал. Но едва он отбыл, тут же перестала думать о нем. Поплыла рекой дальше в компании веселых корабельщиков и охраны, смеялась их нехитрым шуткам, слушала пояснения, когда они указывали ей на холмы Киева, на Гору и Подол, на заливные земли Оболони, где стояло капище бога покровителя дорог Велеса могучего, а вкруг изваяния божества горели шесть неугасимых костров.
***
Как-то Малфрида сидела поздним вечером у окошка, переплетая косы. Снаружи в вышине плыл ясный молодой месяц, ночь выдалась звездная, отчего Днепр внизу отсвечивал красиво и таинственно. Тепло, сухо. Был как раз Ярилин праздник, когда в народе отмечают уход весны и начало лета. В такое время люди едят медовые сласти, жарят яичницу, много пьют хмельного пива, стараясь опорожнить бочонки прошлого урожая. И поют. Вот и теперь Малфрида слышала долетающие из людской песни, славящие Ярилу. Весело пели, слаженно, многоголосо… И вдруг за этим пением она различила… Кто иной бы не заметил, но ведьма уже поняла, что не только люди оживлены в светлый Ярилин праздник.
Быстро отбросив за спину длинную светлую косу, чародейка поспешила из терема. Страж охранник сперва следом хотел идти, но она прикрикнула на него: мол что, я пленница тут? Охранник только залепетал: дескать здесь женщины без сопровождающих не выходят, особенно теперь, когда войска собрались в Витичеве. Да и подвыпили многие, могут и обидеть одинокую девку. Однако Малфрида слушать его не стала, резко оттолкнула и кинулась по сходням, только забренчали гроздья стеклянных бус, какие не успела снять перед сном. Внизу распахнула тяжелую калитку и скользнула между деревянных частоколов.
Ночь манила ее своей прохладой, шорохами, навеваемой от реки сыростью. И еще чем-то. Малфрида чувствовала это, почти узнавала. Ее черные, видящие во мраке глаза шарили по округе, примечая во тьме проходы между строений, и она почти бежала вперед, только гравий улиц шуршал под обутыми в мягко скроенные поршни ногами, да плескался по коленям подол длинной рубахи. Сзади, правда, сперва бухали тяжелые шаги кинувшегося вдогонку охранника, да вскоре затихли, отстав. Она же просто летела, ощущая давно ушедшее единение с ночью, с природой, с тем таинственным и мало кому ведомым, что она угадывала и узнавала.
Витичевские стражи-воротники не препятствовали ей выйти за частокол. Ведь в Ярилин праздник многие уходят на ночь из душных изб, пируют до зари на открытых полянах, у пашен, пьют без меры ячменное пиво, проливая положенное на землю, в дар Яриле. И обычно до утра не возвращаются, дабы омыть лицо ночной росой, в которой этой ночью благодатная целебная сила. Потому скользящая в темноте женская фигурка никого и не заинтриговала. Правда окликали пару раз, зазывали к кострам, но Малфрида светлой тенью проскальзывала мимо, пока не миновала ряды пристаней с ладьями и челноками, не спустилась к самой воде, у которой шуршал на ветру молодой камыш. Все дальше удалялась она по берегу, пока гомон града не стал стихать позади. Тут впервые замедлила шаги, огляделась, все еще тяжело дыша. Да, она не ошиблась. Веяло в воздухе чем-то нечеловеьим, словно сквозняком легким тянуло.
Видели ли это обычные смертные, но Малфрида отчетливо углядела: сидит на выступающем из воды камне омутный хозяин, борода его длинная в реку уходит. А вокруг русалки собрались, украшают длинные волосы кувшинками, переговариваются, смеются негромко. Не одни водяные духи тут собрались, вон на бережку столпились и странные мохнатые существа. Не умей Малфрида так хорошо видеть во мраке, приняла бы их за болотные кочки, а так сразу определила, что это зеленые маленькие человечки, так называемые луговые и полевые. И собрались они тут потому что праздник сегодня, а то когда бы еще этих жителей вод и открытых земляных пространств вместе встретить можно.
Малфрида стала тихо приближаться к ним. Но, земная и теплокровная, она не обладала легкостью духов, вот под ногой ее и треснул сухой камыш, трава шелестом пошла. И существа сразу ее заметили, засуетились. Русалки даже манить начали, так, как только одни они могут, когда человек идет на их зов, потеряв силу и разумение. Однако Малфрида не зря ранее жила среди таких же вот духов, ее так просто пронять они не могли. Наоборот, соприкоснувшись с их мало кому доступным миром, она ощутила удвоившуюся мощь, даже ее черные очи под ровной светлой челкой блеснули желтоватым светом.
Но духи это тотчас заприметили.
— Ведьма, ведьма!
Омутный даже в воду соскользнул со своего камня, русалки стали отплывать, и только когда Малфрида засмеялась звонким живым смехом, они замедлили бегство, поняв, что чародейка не со злом пришла. Ринувшиеся было в сторону луговые, вновь стали сходиться, с любопытством поглядывали на нее снизу вверх из-под спадающих на маленькие глазки зеленых травяных прядей.
— Кто такая? Мы тут всех знаем, однако тебя не видывали ранее.
— А я не здешняя. Я ранее в лесах жила, когда в древлянских, когда на полночи, где ели вершинами серое небо достигают. А вот вы мне ответьте: отчего тут собрались, почти подле людей?
Ее голос звучал куда громче, чем у них, статью она казалась высокой и сильной среди них — низеньких полевых да луговых, да казавшихся прозрачными в лунном свете русалок. Омутный и тот смотрелся подле чародейки каким-то корявым старым дедом, только мокрым и голым. Но то, что она их притягивала — несомненно. Нежить всегда тянет к тем, в ком течет горячая людская кровь.
Малфриду обступили, касались легонечко. На ее вопрос отвечали, что ночь ныне такая, когда люд все более под звездное небо выходит, а не таится в домах, где огонь сварожич не подпускает близко природных духов. Вот они и порешили: может кто из смертных на их тайный зов попадется? И тогда бы русалки его заманили бы к омутному под воду, а то и полевые повалили бы в траву, а луговые оплели бы травами — уж не вырвался бы.
— Что-то как погляжу, вы на людей сердиты, — заметила ведьма, уютно располагаясь на земле подле них. Один луговой к ней даже на колени взобрался, заурчал довольно, когда Малфрида стала перебирать его травяную поросль на спинке. — Али люди вам подношений мало сделали на Ярилин день, али позабыли о вас?
Да нет, ей отвечали, все было, как полагается. Ну почти все. Ибо люди ныне все больше о большом походе говорят, а о земле и воде мало помышляют. Мелкому же природному люду от того обидно.
— Да будет вам, — отмахнулась Малфрида. — Люди на то и люди чтобы о своих делах радеть, а не о ваших нуждах. Что, небось, думали, погубите кого из смертных, и они вновь вспомнят о вас? Не выйдет. Сейчас, когда князь с дружиной на войну собирается и столько кораблей готовы к отплытию, неужто смерть какого-нибудь неосторожного смерда или заплутавшего ребенка кого обеспокоит? Нет, дела до того никому не будет.
— Зато ты о людях заботишься, ну словно Жива ласковая, — угрюмо заметил омутный. — Но раз ты ведьма, отчего так любишь их?
— Среди них обитаю, зла от них не видела, вот и забочусь, — бездумно улыбаясь и радуясь вновь обретенной связью с миром духов, отвечала Малфрида. Даже откинулась на траву, позволив русалкам подползти ближе и играть ее косами, разглядывать желтые и зеленые бусины ожерелья.
— Раз ты чародейка, то люди долго к тебе добры не будут, — заметил один из полевых и захрюкал утробно — засмеялся. — Ты им с добром, а они все одно рано или поздно захотят тебя осиновым колом проткнуть, а то и пламенем болезненным опалить. Иначе с ведьмами люди не поступают. Зато если оставишь простых глупых смертных да к нам подашься — минет тебя лихо.
В том, что он говорил, была своя правда. Но Малфриде думать о том сейчас не хотелось. Да и чего ей опасаться, если она под защитой самого князя? И как вспомнила про Игоря, поняла, что нужно сделать.
— О моей Доле или Недоле — не вам гадать. Зато слушайте, что велю.
Она села, окинув их взглядом мерцающих желтым глаз, в которых зрачок был узким и черным, как у хищной птицы.
— Вон вскорости многочисленные ладьи пойдут на полдень. И я буду на одной из них. Так уж сложилось. А как мне тут понарассказывали, на реке Днепре пороги опасные имеются, где нередко корабли гинут. Вот вы, русалки, и помогите нам, поднимите воду, дабы корабли прошли пороги без вреда.
— А отчего это мы должны тебя слушаться, ведьма? — запальчиво спросила одна из русалок, даже подбоченилась. — Ты то силой обладаешь, однако не для себя просишь. Так пошто нам помогать людям по водам Днепра плыть?
— Потому, что я вам наказала. А не послушаетесь — я велю весь здешний берег солью посыпать или того хуже, омут ваш завалят глиной. Любо ли вам это будет?
И засмеялась, видя, как на их бледных лицах отразился страх, как они застрекотали, заругались, замахали руками, а омутный даже заохал, хватаясь за голову. Но первый и опомнился, спросил, шипя от люти:
— Да кто ты такая, чтобы такое повелеть?
— Я? Я возлюбленная князя Игоря.
Они словно и дышать перестали. Знали, что ведьма им не посмеет солгать, да и видели, что в себе уверена. А что до Игоря… Они о нем были наслышаны, ибо духи, живущие близ людей, любили подслушать, о чем те судачат и знали, что у них да и как.
Но тут омутный спросил:
— Если ты женщина князя… Неужто ты и есть княгиня Ольга?
Малфрида так захохотала, что даже вспугнула громким голосом дремавшую среди камыша водяную птицу, и та рванула прочь, пронзительно гогоча и хлюпая по воде крыльями. Малфрида же смеялась. Однако и нечто невеселое было в ее смехе. Не то чтобы обиделась, однако и какая-то досада зародилась, оттого что, несмотря на всю любовь к ней князя, с его именем даже нежити именно Ольга на ум приходит.
— Нет, я лада его, а не жена, — наконец пояснила Малфрида. — И при князе мне легко и вольготно живется. Вот и хочу ему помочь. Хочу, чтоб удача ему сопутствовала, чтобы люди в него поверили. Потому и надо, чтобы вода легко его ладьи несла. А потом…
Теперь она смотрела на столпившихся рядом луговых, одного мохнатого полевого даже за тонкую лапку словила.
— И к вам есть у меня повеление. Моему князю нужен сговор с печенегами степными. Где они кочуют, о том трудно узнать, вот вы мне и подсобите. Разузнаете по шелесту трав, где степняки у порогов ходят, и доложите о том до того, как они захотят русов пограбить. Скажем, я у первого порога ночью выйду на бережок и вас покличу. Ну а уж вы мне все доложите. Что сложно? Сама понимаю, как и знаю, что подобное вам под силу. Ну а не послушаетесь, я траву велю жечь в степи.
Они забегали, запищали.
— Ой, ой, не вели траву жечь. В траве наша жизнь, наша сила. А печенеги…
— Печенеги — враги князя. Однако ныне ему с ними надо замириться. Я сама ему то подсказывала, да только мне объясняли, что печенеги сперва наскакивают, а уже потом думают. А от их наскока могут дружинники князя погибнуть. Где уж тут миром дело решать. Потому вы и предупредите меня, а я укажу князю, где следует оборону держать, чтобы успеть так оборониться, чтобы и о союзе речь зашла.
В слабом свете месяца духи трав переглядывались, вращая мохнатыми головами. Даже русалки притихли, смотрели настороженно. Но чародейка повелела и они вынуждены были слушаться. И хотя им тяжело было понять, зачем ей все то нужно, да и не радовало помогать людям, однако она ведьма, от нее любого зла можно ждать.
Все же один из полевых прошептал тихонечко, словно смущаясь:
— А как же ты ведьмой осталась, когда ты лада князя?
— Да вот смогла, — вновь рассмеялась Малфрида, не утруждая себя пояснениями. Им о том знать не нужно. Зато, что она ведьма в силе…
И Малфрида с каким-то безмерным удовольствием припугнула их, пустив светящийся огонь с растопыренных пальцев. Ишь, как отскочили. Нежить-то огня боится смертельно.
— Ну так что, поможете мне с печенегами?
— Тссс! — вдруг поднял перепончатую лапу в предостерегающем жесте омутный. И тут же плюхнулся в воду. А там и русалки ушли под волну, луговые растворились в траве земляными кочками, полевые укатились, словно ветер травой зашуршал.
***
Малфрида замерла. Глаза ее были расширены, вглядывалась в открывавшийся простор с колышимыми ветром травами. Рокот, сила, приближение…
— О, великий Перун! Я взываю к тебе, я жду! Подай силы, поделись могуществом, коим ты наделен безраздельно!
Она подняла руки ладонями к небу, стояла чуть покачиваясь. Видела все особенно ясно, различала, как гнутся и стелятся по земле травы, мечутся светлые поросли ковыля. Неподалеку на пологом холме стоял древний идол. И только он своими слепыми выпуклыми глазами мог видеть ожидающую прихода грозы ведьму.
Гроза была почти рядом, в воздухе ощущалось ее тяжелое дыхание. Но внезапно ветер стих. Ночь без единого просвета, темное низкое небо из которого слышался отдаленный рокот. Малфрида едва не завыла, так ее переполняло нетерпение. Словно жаждущий ощущает близкую воду, словно изголодавшийся чует запах пищи. Это было даже не по человечески, это была непонятная простым смертным зависимость.
Малфрида обливалась потом. Воздух вокруг был накален, как от печи. Какой-то загадочный рокот голосов слышался в воздухе. Словно воинство небесное приветствовало выезжавшего на небесную охоту Перуна. И, наконец, неясный небесный рокот раздался совсем близко. Громовержец приближался!
В этот миг в Малфриде словно исчезло все человеческое. И когда налетел порыв горячего стремительного ветра — она закричала, истошно и пронзительно.
Тьма сделалась совсем плотной. Вдруг с невероятной силой грянул гром. Тут и ведьму пробила дрожь, до того величественно и жутко он прозвучал во мраке. Где-то в стороне испуганно заржали лошади, кинулись невесть куда.
Ни одна искра не сверкнула в небе при этом страшном ударе — то был как бы черный гром, гневный голос небесного божества, который уже рядом, который уже тут, но которого еще не видно. И тут же он показал себя. Нет не себя… Показал свою мощь, бросив на раскрытую ему навстречу землю множество светящихся искривленных молний.
При каждой вспышке все озарялось. И везде ощущалась невероятная сила. Ведьма люто завыла, когда ее вдруг медленно подняло над землей, стало поворачивать. И слепящие, летящие молнии словно вонзались в нее, проходили насквозь, но тут же отлетали прочь. Одна с грохотом угодила прямо в каменного истукана и он ответно загудел старым камнем. Малфрида же извивалась и кружилась в воздухе, кричала и хохотала.
Дождь не полил — обрушился. Вмиг все смешалось: ветер, вода, земля, воздух. Невероятная буря распластывала все, разносясь на открытом пространстве. Зигзаги молний аспидным светом озаряли окружающий мрак, высвечивали темный силуэт носящейся среди этой стихии ведьмы. Гром бешено грохотал, удары следовали за ударами. Посыпал град, прибивая все к земле. Только от странного свечения, окружавшего ведьму, он словно отскакивал, разлетался от ее вздыбленных, ставших угольно черными волос.
Это длилось долго. И все это время Малфрида яростно хохотала, взлетала, выла, опускалась, каталась по земле, вновь взмывала. Вокруг перемежались свет и тьма. Бесконечные убегающие спирали ветра с диким свистом крутили травы, гнули их, срывали, уносили прочь, стлали по земле. Степь словно стонала, оглушенная разыгравшейся стихией. Перун был великолепен! Грохот, вспышки молний, треск, исступление, рычание невидимых небесных существ, какие и сопровождали и боялись повелителя небес.
Наконец гроза пошла на убыль. Дождь еще лил, но рокот неба удалялся. Малфрида опустилась на землю, легла, все еще тяжело дыша. Она вся горела, струи ливня расходились над ней с шипением и паром. Тяжелое дыхание чародейки растворялось в шуме водных потоков, она жадно глотала влагу. И когда медленно, покачиваясь, стала подниматься — она была похожа на кого угодно, но только не на женщину, любимую князем.
По сути ее можно было испугаться. Глаза ее полыхали желтым светом, узкие как у хищной птицы вертикальные зрачки алели. Светились и зубы, а волосы, сухие и горячие, развивались по сторонам, шевелясь, словно жили своей особой, отдельной жизни. Темные, они сейчас искрились, будто отпуская запутавшиеся в них осколки молний. Да и само лицо — искаженное, жутко скалившееся, переполненное половодьем бродивших сил — было ужасно.
Малфрида села на землю, обхватила колени. Избыток бывает и тяжел. С одной стороны она была переполнена колдовской силой, с другой она была ею отягощена. Подняв лицо к небу, она что-то тихонько напевала, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом легла на траву, раскинув руки.
Через какое-то время дождь прекратился. Ветер переменился, тучи раздвинулись, и в вышине показалось чистое звездное небо. А спустя еще немного времени, когда свет ясной луны осветил мокрую степь, Малфрида уже сладко спала. По ее полным губам блуждала сытая довольная улыбка, а вокруг клубился легкий пар. Словно заслоняя ее от всего, словно укрывая.
***
К вечеру очередного дня она вышла на проторенную в степи тропу. Впереди легкой волнистой грядой обрисовались уходившие к горизонту холмы. Трава здесь уже не была такой густой. Малфрида, обогнула по тропе небольшую возвышенность и увидела светлый камень, прикрывающий горло колодца.
Камень-крышка был отнюдь не маленьким. Впору двоим-троим сдвигать. Но Малфрида справилась и так. Внизу, в узком отверстии из обмазанных глиной камней, блеснула вода, отразив дневной отсвет. Глубоко, но не для ведьмы. Она позвала воду и та так и хлюпнула в ее сложенные ковшиком ладони. Малфрида повторила это несколько раз, пока не напилась вдосталь, обмыла пыльное потное лицо и грудь. Еще стояла, затягивая тесемки рубахи, когда какой-то гул привлек внимание. Но не встревожил. Она не впервой видела этих носящихся по степным просторам диких лошадей тарпанов. Вот и сейчас молча наблюдала, как они вскачь несутся через возвышенность холма, серые, черногривые, с темными полосами вдоль хребта. Потом поняла — лошадок что-то вспугнуло. Может волк?
Когда так несется табун — впору и ограждение поставить. Малфрида едва успела оградиться невидимым барьером, как кони налетели на него, ржали, наталкиваясь на негаданное препятствие. Пара-тройка даже полетели через голову, поднимались, тряся длинными мордами, скалились и снова неслись за табуном. Земля вокруг гудела.
И тут Малфрида услышала людские выкрики, а затем углядела и гнавших табун всадников. Это были печенеги. С десятое, не более. Скакали, визжали пронзительно, крутили над головами волосяные арканы. Несколько из них пронеслись мимо, продолжая преследование, но трое сдержали бег коней, натянули поводья. Вид длинноволосой одинокой девки у колодца привлек их внимание. И сгруппировавшись, они затрусили в ее сторону. Переговаривались, пожимали плечами, видимо недоумевая, как это одинокая пешая могла оказаться тут. Малфрида их даже понимала. Бродя по степи, уразумела уже, отчего это пленные не бегут из станов кочевников, хотя за ними никто особенно и не приглядывает. Обычно одинокому путнику в степи гибель. Но она-то не была обычной. Потому и не боялась степняков.
Они подъехали совсем близко. На двоих черные войлочные колпаки, на третьем, видимо главном, обшитая лисой шапка. Сами грязные, стеганные халаты обтрепаны. А вот кони их выглядели богато — посеребренная сбруя богато звенела многочисленными бляшками.
Малфрида глядела на них, опершись локтем о край кладки колодца. Никакого испуга не выказывала и это озадачило печенегов. Они даже огляделись по сторонам, ожидая еще кого заметить, но кроме пыли поднятой умчавшимся табуном, ничего не увидели.
Печенег с лисой на шапке спросил на ломанном славянском:
— Ты рус?
— Древлянка.
Они переглянулись и печенег вновь спросил:
— Ты беглый рабыня?
Она медленно отрицательно покачала головой.
Тогда печенег мелко дребезжаще засмеялся, отчего его узкие глазки совсем превратились в щелочки.
— Тогда будешь мой невольница.
Она спокойно наблюдала, как он покрутил над головой аркан, хотел набросить на нее петлю. Только чуть шепнула что-то, даже позы не сменив. И петля аркана неожиданно застыла в воздухе, потом сменила направление и обвилась вокруг шеи одного из спутников богатого печенега. Тот гневно и визгливо закричал, рванул повод лошади, так что она вздыбилась и незадачливый всадник вывалился из седла, ругаясь, стал подниматься.
Печенеги опешили, Малфрида же расхохоталась. Но через миг ей стало не до смеха, когда третий всадник стремительно кинул в ее сторону свой аркан. Ловок оказался копченый, петля так и обвилась вокруг шеи ведьмы, только немного запуталась в ее пышных волосах, и этого хватило, чтобы Малфрида успела выхватить нож, быстро резанула веревку.
Не то, чтобы заволновалась, но какой-то азарт все же ощутила. Печенеги ей вообще не нравились, а эти к тому же и вели себя нагло. И она просто подняла их из седел движением руки. Те вроде как повисли на миг в воздухе, даже не сменив позы, враскоряку, как только что сидели в седлах, и тут же бухнулись на землю.
Похоже печенеги так ничего и не уразумели. Повскакивали, кинулись к ней. Один даже саблю выхватил. Но при этом вдруг развернулся и рубанул по своему же собрату. Так рубанул, что сабля вошла сквозь войлочный колпак того, кровь брызнула. Опешивший от своей неудачи степняк так и остался смотреть на поверженного. Потом, словно что-то уразумев, повернулся к ведьме. Рот его беззвучно раскрылся, словно он тянул неслышное «о». Но печенег в лисе, видимо оказался особенно туп.
— Ай-ай-ай-аааа! — заверещал, наскочил, уже и руки протянул, когда вдруг был отброшен чудовищной силой. Да и как отброшен! Подлетел едва ли не в поднебесье, вращался в воздухе, размахивая руками и ногами, верещал пронзительно, уносился. Где-то рухнул в степи. Далеко. Отсюда не углядишь.
Последний печенег, дико вращая глазами, стал отступать, выставив в сторону ведьмы кривую саблю, словно заслоняясь ею.
— Отпустить тебя, что ли? — произнесла Малфрида, выпутывая из волос обрывок аркана.
Может копченй наконец понял с кем имеет дело, так как вдруг упал на колени, стал молить, даже лопотал по-славянски:
— Ты мой друга, я твой друга. Служить тебе стану.
— Тогда коней приведи.
Он согласно кивнул. Стал бегать, ловить лошадок. Привел всех троих на поводу, близенько подойти не решился, вновь плюхнулся на колени, кланялся.
И тут Малфрида отвела от него взор. Увидела, как по степи в их сторону скачут остальные печенеги. Улетевший копченный на них что ли бухнулся, или просто табун уже не столь привлекал? Нет, вон ведут на арканах троих упирающихся тарпанов. Похоже уже заметили, что тут, у колодца, не ладно.
Вдруг только что клявшийся в дружбе покорный печенег с криком кинулся на ведьму. Она еле успела отскочить, но споткнулась, упала. Печенег тут же занес саблю для удара. Но замер, выкатив глаза, напрягся весь, даже смуглое лицо потемнело от натуги. Малфрида снизу вверх смотрела на него отливавшими желтизной страшными глазами, видела, как тот дрожащими руками поворачивает к себе клинок, резанул себя по горлу. Стал оседать на колени, по-прежнему глядя на нее, потом рухнул лицом в траву.
Но Малфриде уже было не до него. Остальные копченные подъезжали, даже заверещали пронзительно. В воздухе просвистела стрела и ведьма только чудом успела откатиться в сторону. Стрела же вонзилась как раз там, где она только что лежала. И тогда ведьма разозлилась не на шутку.
Дальше все произошло быстро и неожиданно. Пронеслись в воздухе горящие искры и на печенегах вспыхнули их мохнатые шапки. Тут уже не до стрельбы из лука. Воины вопили, скидывали загоревшиеся головные уборы. А тут и кони их полетели на траву, будто споткнувшись, а всадники катились кубарем, пытались встать, но трава вдруг стала оплетать их будто кожаными ремнями, земля словно утягивала в себя. Миг еще стоны и вопли ужаса стояли, потом все стихло, только слышался топот носившихся лошадей, да с торжествующим ржанием уносились прочь освобожденные тарпаны.
Малфрида перевела дыхание. Склонилась над колодцем, попила воду. Потом стала подзывать оставшихся печенежских лошадок. Пятеро из них все же умчались вслед за тарпанами, но остальные пять носились вокруг, фыркали, бренча сбруей. Малфрида подумала, что у нее сегодня неплохая добыча. Подзывала лохматых лошадок степняков, пока не словила, связала их поводья в единый узел. И уже совсем осталась довольна обнаружив притороченные у седел полные вьючные сумки. В них было копченое мясо, сухие лепешки, фляги с водой. Можно было перекусить и трогаться в путь.
Теперь у Малфриды на бедре покоилась сабля одного из печенегов — с искусной чеканкой и жемчугом. Она даже переодела истрепавшиеся в пути мягкие калиги на подошедшие по ноге замшевые сапожки одного из печенегов. Правда сперва пришлись вытереть их песком и выполоскать как следует в колодезной воде. Одела их еще мокрыми. Что ж, степной промысел тем и известен, что имущество мертвого переходит к победителю. Но отчего-то все это было не по душе ведьме. И она вдруг подумала, что степь ей надоела. Захотелось вернуться в леса. В родные древлянские леса. Сколько же она там не бывала…
|
