|
След слез
В начале 2000 года я решилась на то, чтобы разорвать завесу молчания, скрывающую судьбу моей семьи, зная, что мне предстоит нелегкий путь. Но я даже не представляла себе, сколько на этом пути мне придется пролить своих слез и сколько осушить чужих, как изменится моя жизнь. А все это я начала лишь потому, что к тому времени уже много лет прожила в Германии, и мой нынешний муж стал моей надежной защитой. Поэтому я смогла решиться на то, чтобы обратиться к мрачной тайне своего прошлого: убийству моей матери моим отцом.
Долгие годы мои сестры, брат и я сама хранили мертвое молчание по этому поводу, хотя это событие перевернуло наши жизни и стало причиной многих горестей, обрушившихся на нас в детстве. То, что происходило тогда, сейчас кажется невероятным. Почему окружающие делали вид, что не замечают, как наш отец становится все более опасным и непредсказуемым человеком? Почему наши родственники после смерти нашей матери на протяжении нескольких лет так издевались над нами, так мучили и унижали нас? И как нам вообще удалось выжить?
…
Мое путешествие в страшное прошлое нашей семьи началось в Е-Дирхе, в пустыне, в глиняной хижине моей бабушки со стороны матери. Там я родилась 24 января 1974 года. Бабушка умерла, но дом еще стоит. В Тизните я встретилась со своим столетним дедушкой со стороны отца, который когда-то был крупным зажиточным землевладельцем, затем стал нищим, потому что потерял все свои деньги. Он умер в 2002 году. В селении по соседству с Е-Дирхом я разговаривала с теткой со стороны матери, у которой не было ничего, кроме осла, козы и бедной глиняной хижины.
…
В конце концов я даже посетила отца в тюрьме Ессауары. Это был самый тяжелый шаг на пути в прошлое: встреча с убийцей моей матери, который был моим отцом.
…
Однако затем открылись ворота тюрьмы, и солдаты завели меня внутрь. Мой отец находился в чем-то вроде тюремной столовой. Он стоял рядом с шатким пластмассовым столом: старик с бессильным взглядом. Отец сделал шаг мне навстречу и обнял меня, и в этот миг я почувствовала, что его кровь течет и в моих жилах. Мне хотелось сказать ему, как я ненавижу его, в каком я горе, я хотела простить его, я хотела так много…
Но затем он выпустил меня из объятий, и магия этого мгновения исчезла. Я больше не могла говорить с ним. Я просто сидела и смотрела на старика, который убил мою маму. И у меня не было ни сочувствия, ни ненависти к нему. Меня просто охватила печаль.
Мы расстались, так и не поговорив друг с другом по-настоящему. Через три месяца мой отец умер. Он скончался 17 декабря 2001 года в Таруданте. Мне неизвестно, как он попал туда. Я не знаю, что ему там было нужно. Это место никак не связано ни с ним, ни с нами. Его последним желанием было, чтобы его похоронили там.
Часть 1
Агадир, Марокко
19 сентября 1979 года
Смерть
19 сентября 1979 года в десять часов утра умерла моя мать. Мой отец убил ее на крыше нашего дома в Агадире. Он вонзил в нее нож, протащил по лестнице наверх, привязал к лестнице-стремянке, набил ей рот песком, облил бензином и поджег. Когда она умерла, ей было двадцать девять лет и она была на седьмом месяце беременности.
Мне исполнилось пять лет.
Сейчас мне двадцать девять, и мои слезы смывают чернила на бумаге, лежащей передо мной. Я плачу. Громко, как ребенок. Я плачу, как ребенок, каким я была тогда, когда умерла моя мама. Я хочу успокоиться, пытаясь вспомнить, как мама смотрела на меня. Но мне это не удается.
Мою маму звали Сафия. Ей было семнадцать лет, когда родители выдали ее замуж за моего отца. Моему отцу тогда было двадцать восемь, и его звали Хусейн бен Мохаммед бен Абдаллах, что значит Хусейн, сын Мохаммеда, сына Абдаллаха. В тот день, когда была убита моя мать, в семье было семеро детей: Муна-Рашида, Рабия, Джабер и Джамиля уже ходили в школу — они были «большими». Я была самой старшей из «маленьких». Вместе с годовалой Асией и трехлетней Уафой мы с родителями сидели за столом и завтракали.
Атмосфера была спокойной, однако я чувствовала, что что-то не так. Но это показалось мне совершенно нормальным. У нас вечно что-то было не так, как надо. Наверное, мама в чем-то возразила папе. Это было опасно. Папа был вне себя от ярости. Сейчас он скажет нам, детям, чтобы мы шли играть на улицу. А затем он будет бить маму. Он всегда так делал. Один раз он уже избил маму до полусмерти лишь потому, что она открыла дверь дома и позвала нас. В том, что она позвала нас, не было ничего плохого. Плохо то, что она вышла из дома. А это было запрещено.
…
И я помню слова мой матери: «Уарда-ти, мой цветочек, твой папа хочет убить меня. Пожалуйста, расскажи об этом соседям». На мне лежит вина в смерти моей матери, потому что я не восприняла ее слова всерьез. Потому что я занималась своими сестрами, в то время как мама доверила мне свою жизнь. Потому что я не побежала к соседям.
Но что смогли бы сделать соседи?
Ничего. Они боялись отца, потому что всегда боялись его. Они ничего не смогли бы сделать для женщины, над которой издевался ее муж, который избивал, унижал и запирал ее дома. В Марокко никто ничего не делает в защиту женщин, над которыми издеваются их мужья. По крайней мере я не знаю ни одного человека, который хоть в чем-то смог бы воспрепятствовать этому.
Часть 2
Регион Сус, Марокко
1974—1979 гг.
Побег
Когда моя мать однажды в январскую пятницу 1974 года приехала в Е-Дирх, в свою родную деревню, она была на последнем месяце беременности. Она взяла с собой Джабера, моего старшего брата, и больше никого. Дело было в том, что ей пришлось убежать из дома. Отец снова угрожал ей и избил ее.
Мать схватила Джабера и побежала так быстро, как позволял ей большой живот, к остановке автобуса на большой дороге за нашим домом. Автобус привез ее на юг, в город Тизнит, в столицу провинции, где проживают берберы.
На рыночной площади мама и Джабер стали искать водителя из Е-Дирха по имени Бухус, у которого был старый белый автобус «фольксваген». Все называли Бухуса Автобусом.
Человек из пустыни
Отец за последние годы сильно изменился, с тех пор как стал по вечерам все чаще подмешивать себе в сигареты горькую траву — коноплю с северных гор Эр-Риф. Он видел демонов, ему казалось, что его кто-то преследует, и он стал агрессивным. Жизнь моей матери с этим человеком была очень тяжелой.
Она была на одиннадцать лет моложе его. Отец был сахаруисом — человеком из пустыни, гордым, несгибаемым и бесстрашным. Он был родом из южного города Гуэльмима, знаменитого своими верблюжьими рынками. Его дед продал своих верблюдов и стал вести оседлый образ жизни в Агадире. У него было столько верблюдов, что он стал богатым человеком и приобрел много домов и большие участки земли.
...
Отец был умным и политически активным человеком. Он боролся за справедливость и демократию и был членом тайной партии, находившейся в оппозиции к королю. Он жил вместе с эмансипированной женщиной, которая сейчас является гражданкой США и работает прокурором.
Рождение
К вечеру третьего дня пребывания в доме моей бабушки мать почувствовала тянущую боль под ребрами, предвещающую роды.
— Имие, —сказала она бабушке, — мне кажется, что мой ребенок хочет появиться на свет этой ночью.
Это была холодная ясная ночь, и усыпанное звездами небо над Е-Дирхом простиралось от темных очертаний гор на востоке до моря на западе. Море невозможно было увидеть, а лишь угадать.
Бабушка подготовила на кухне свечи и керосиновую лампу и растопила печь сухими ветками колючего кустарника, собранными ею в пустыне. На полу она разостлала ковры, сотканные ею из верблюжьей шерсти, которые стали постелью для моей матери. На кухонном столе лежали чистые полотенца и лечебные травы, необходимые в случае осложнений. В маленькой бутылочке с деревянной пробкой нашлась и пара капель ужасно дорогого, но очень целебного масла из плодов железного дерева, которое растет только здесь.
Много людей жило в доме бабушки: ее сын хали Ибрагим со своей женой Фатимой и тремя детьми, а также младшая дочь бабушки Кельтум, которая еще была не замужем.
Все мужчины и дети должны были покинуть кухню: роды — это женское дело. Когда схватки усилились, бабушка уложила мою маму на мягкие ковры, нагрела воду и поставила свечи в ногах ложа.
Роды прошли без осложнений. В час ночи 24 января 1974 года я появилась на свет. Бабушка подожгла ладан в блюдце и прочла надо мной традиционные суры, предназначенные для защиты ребенка.
Возвращение
Отец приехал на своем старом легковом автомобиле. Машина была большой, имела округлые формы и ездила быстро. Отцу нравилось все, что связано с техникой, и он отреставрировал автомобиль с большой любовью. Бамперы сверкали в ярком свете солнца, а сигнал блеял громче, чем целое стадо овец, когда отец нажимал на него. Он любил пугать этим сигналом других водителей, когда на большой скорости мчался мимо них.
Город у Атлантики
В городе у Атлантики отец с трудом сдерживал свое нетерпение, так он хотел официально зарегистрировать меня. С тех пор у меня в документах записано: «Саилло, Уарда, родилась в Агадире, Марокко, 24 января 1974 года».
Отец ненавидел сельскую местность, он ненавидел мою бабушку, он ненавидел Е-Дирх. Поэтому он не хотел, чтобы в документах это место было указано как место моего рождения.
Наш дом находился в тупике квартала Нуво Талборжт в центре города. Перед домом росло оливковое дерево. Когда оливки падали на землю, девочки выскакивали на улицу, пока не приехали мужчины из города на больших грузовиках, и собирали плоды в свои фартуки. Дома женщины разрезали твердую оболочку оливок острым ножом и клали их в соленую воду, чтобы они потеряли горький привкус.
…
На верхнем этаже было три комнаты. В одной спали наши родители, это была самая большая комната в нашем доме. Я любила их кровать. Однажды мы все сидели на этой кровати, когда в комнату вошел отец с большой белой картонной коробкой в руках, которая была настолько красива, что мы никак не могли решиться открыть ее. Мама развязала ленточку и положила коробку на кровать. Мы подошли совсем близко, нам хотелось увидеть, что внутри.
— Отец, — сказала Джамиля, — это так красиво! Можно, я открою?
Муна не сказала ничего, она никогда ничего не говорила.
Отец строго посмотрел на нас.
— Это вас не касается, это — для меня и вашей матери.
Но его глаза смеялись.
В конце концов мама открыла коробку, а внутри лежали самые красивые вещи, какие я когда-либо видела: изящное белоснежное белье из тончайшей ткани — трусики, бюстгальтер и ночная рубашка. Все — настолько белое и сияющее, что, по моему мнению, годилось только для невесты.
…
Отец восхищался красотой моей матери, но он был очень ревнив. Однажды он сидел у портного напротив нашего дома и курил гашиш, когда я нашла на дороге какую-то разноцветную таблетку. Мать увидела из окна, что я засунула таблетку себе в рот.
— Уарда-ти, — закричала она, — выплюнь это! Это опасно!
Я не послушалась и продолжала играть таблеткой во рту. Я выдвинула ее языком через сжатые губы вперед так, чтобы мама могла ее видеть.
Мама пришла в ужас.
— Она ядовитая! — закричала она. — Выплюнь ее!
Сейчас она кричала по-берберски, на языке своего племени, как всегда, когда выходила из себя. Я уже слизала всю краску с таблетки, когда мать выскочила из дома — без платка, без чадры, — схватила меня, шлепнула и потащила в дом. Я заорала, потому что почувствовала ее злость и страх за меня, и тут же выплюнула таблетку в грязь.
Дом без крыши
Когда я сегодня думаю об отце, я вижу старого сломленного человека в синем тренировочном костюме с красным узором. Этот костюм я привезла отцу за десять лет до его смерти в больницу при тюрьме Сафи на Атлантическом побережье. Его там лечили от диабета. Его глаза были пустыми, а голос — слабым.
Сафи — ужасная тюрьма. Мужчины спали на полу в залах. Воду пили из ведер, а уборные были такими же ужасными, как и тошнотворный чечевичный суп. Я видела, как несколько заключенных в тюремном дворе хлебали его прямо из мисок. Затем тонкими пальцами вылавливали чечевицу из похлебки так, словно умирали от голода.
…
Перед тем как мы покинули тюрьму в Сафи, отец сказал мне слабым голосом:
— Уарда, дочь моя, я хочу, чтобы ты кое-что приняла от меня. Я больше уже ничего не могу решать, я — заключенный, но я могу дать тебе совет, исходящий из моего сердца: читай, дитя мое, читай все книги, которые можешь достать, читай столько, сколько можешь. Если бы я не читал, я давно уже ушел бы из этой жизни.
…
Я не хотела быть такой, как мама, когда вырасту. Я хотела все знать, хотела посмотреть мир и уметь читать. И еще мне хотелось, чтобы у меня была библиотека с тяжелыми книгами в цветных переплетах.
Я хотела быть такой, как отец.
…
На следующий день мы вселились в новый дом. Здесь был только один этаж — первый. Отец хотел надстроить еще один этаж, чтобы нам всем хватало места. На деньги, заработанные в мастерской, он купил цемент, стальную арматуру, краску и нанял рабочих.
Рабочие строили и строили, а затем пришли к отцу и сказали:
— Сиди Саилло, нам нужно больше денег. Нам нужно больше цемента и больше рабочих.
Отец дал им денег. Через неделю они снова пришли к нему:
— Сиди Саилло, да простит нас Аллах, но денег снова не хватает.
Отец снова дал им денег. Когда они все же пришли к нему в третий раз, он их просто выгнал.
— Сафия, — сказал он маме, — рабочие обманули нас. Я буду строить наш дом сам.
Отец еще никогда не строил домов, но сейчас принялся замешивать цемент и класть стены. И хотя они получились кривыми и косыми, он все же хотел сам поставить крышу над новым этажом. Но на это у него не хватало денег.
— Сафия, — сказал он матери, — я поеду в пустыню, в Фаск. Там у моей семьи есть землевладения. Я продам землю, и на эти деньги мы построим крышу над нашим домом.
Мать испугалась
— Фаск? — спросила она. — Не нужно ехать туда. Ты же знаешь, что вам, членам семьи Саилло, там находиться опасно. Вспомни, что случилось с твоим отцом, когда он был там. Я прошу тебя, оставайся тут.
Но отец не дал переубедить себя. В феврале 1975 года он упаковал свою дорожную сумку, сел в машину и уехал из Агадира на юг, в пустыню.
Когда он вернулся, он был уже другим человеком.
Тайна Фаска
Селение Фаск расположено в Сахаре южнее Антиатласа. Асфальтированная дорога ведет от Гуэльмима в Фаск, а с некоторых пор там даже есть электричество, бензоколонка и магазин колониальных товаров, где продают теплую кока-колу. Но несмотря на это Фаск остался тем, чем был всегда: покрытой пылью глухой деревней на краю мира.
Летом 2002 года я впервые посетила его. У меня было странное чувство. Фаск имел в нашей семье дурную славу. Страшные вещи рассказывали об этом месте, откуда были родом мои предки по отцовской линии.
…
Семейная легенда гласит, что родственники пытались убить деда. Дед ночевал в одной из комнат своего бывшего поместья. Рядом со своим скромным ложем на глиняном полу дома он поставил табурет, на который положил таблетки от болей в желудке. Когда ночью у него начинал болеть живот, он обычно на ощупь находил таблетку и запивал ее водой из кружки.
В ту ночь он, тронув таблетки, почувствовал что-то необычное. На них была пыль или какой-то порошок. Он включил карманный фонарик, который постоянно носил с собой, когда уезжал из своего дома в Тизните. Таблетки были покрыты черным слоем какого-то вещества. Дед позвал собаку хозяина и дал ей таблетки. Через два часа собака забилась в предсмертной агонии.
Дед покинул Фаск и никогда больше не возвращался на свою землю.
Превращение
Когда отец вернулся из Агадира, он поставил машину перед нашим домом, который все еще был фактически строительной площадкой, и не сказал ни слова. На нем была гандура, синяя накидка жителей пустыни, а на голове — черная чалма, под которой блестели его глаза.
Мне стало страшно — таким я отца еще не видела.
— Мама, — спросила Рабия, — что случилось с папой?
— Я не знаю, — прошептала мама, — надеюсь, что это не проклятие пустыни, которое овладело его сердцем. Вы знаете, что Фаск — проклятое место для рода Саилло. Помолимся Аллаху, чтобы он простер свою руку над папой и защитил его.
…
Отец улегся спать. Это был его последний спокойный сон на моей памяти. На следующее утро он проснулся уже другим человеком. Отец больше не разговаривал с нами, только с самим собой. Вместо того чтобы ночью лечь в постель с матерью, он сидел в темноте на крыше и наблюдал за звездами. При этом он курил сладкие наркотики с гор Эр-Риф и тошнотворный запах доходил даже до нашей комнаты.
Дети нервничали.
— Вам не кажется, что отец одержим джиннами? — шептались мои сестры.
— Нет, это точно черт, — сказал мой брат, — наверное, он укусил отца, когда тот был в пустыне.
— Черти не кусаются, — сказали мои сестры, — если кто и кусается, то это демоны.
На следующий день отец сам раскрыл нам тайну своего превращения.
— Я должен вам сказать кое-что важное. Сафия, моя жена, и вы, мои дети, слушайте внимательно: когда я был в Фаске, со мной произошло нечто выдающееся: на меня снизошло благословение самого Пророка. Теперь я — его тень, тень Пророка. Моя жизнь изменится. И ваша жизнь тоже.
…
— Дети, — кричал он, — пора молиться!
Девочки и мама должны были укутывать головы платками, а отец и наш брат Джабер поворачивались в сторону Мекки. Мы стояли позади, как и полагается мусульманским женщинам. Отец и Джабер начинали молитву с громкого «Аллах акбар», «Аллах велик». Мы бормотали эту фразу сонными голосами, потому что женщинам нельзя повышать голос во время молитвы. В конце ее мы поворачивали головы направо и символически целовали добрых ангелов, затем поворачивали головы налево и целовали плохих ангелов. Так требовал отец.
— Зачем мы целуем плохих ангелов? — спросила я его.
— Потому что они здесь, — сказал он, — и тоже заслуживают нашего уважения.
В конце года отец потерял свою лавку. Его это не волновало. Зато беспокоило нас. Нам часто приходилось голодать по нескольку дней кряду. Отец больше не интересовался мирской пищей.
…
Позже отец запретил нам говорить на берберском языке, языке нашей матери, а если у кого-то вырывалось запретное слово, то ему крепко доставалось.
…
Когда отец с блеющим бараном на привязи свернул на нашу улицу, мы стали смеяться. Такой жирный баран, вот это будет праздничная еда! Может, отец опять стал нормальным?
Он привязал жирное животное во внутреннем дворе под лестницей. Этой ночью нам не пришлось молиться. Но мы все равно не могли уснуть. Джабер дважды прокрадывался во двор и докладывал нам:
— Баран еще чуть-чуть подрос, хотя и покакал.
Конечно же, мы, девочки, должны были это проверить. Мы тихонько выглянули во двор: действительно, баран казался огромным, а тень, которую он отбрасывал на стенку в лунном свете, внушала ужас.
На следующий день баран, к сожалению, снова стал чуть-чуть меньше, и отцу пришлось кормить его. Он наполнил миску пшеницей и не стал слушать мать, которая предупредила его:
— Хусейн, овцы плохо переваривают пшеницу. Барана раздует.
— Замолчи, женщина, — сказал отец, — что ты понимаешь в овцах? Я — человек из пустыни, я знаю, что нужно этим животным. Доверяй мне.
Мать не верила ему, но промолчала.
Баран съел всю пшеницу. На следующий день он уже лежал на боку с раздутым животом, и изо рта у него текла желто-зеленая жидкость. Мать не сказала ничего. Отец побежал к си Хусейну, хозяину лавки, и купил у него большую бутылку воды с тоником «Швеппс». Такой большой красивой бутылки у нас дома мы еще не видели.
— Зачем это? — спросила я отца.
— Это для нашего барана, — сказал он. — Называется «Швеппс». Очень сильное лекарство от вздутия живота. Вот увидишь, баран снова выздоровеет, мы зарежем его и съедим.
Баран тихо лежал на боку, а отец влил ему в рот всю бутылку лекарства «Швеппс». Мы ждали, что будет дальше.
Отец стоял рядом с бараном. Джабер стоял рядом с отцом. Мать стояла рядом с Джабером, а мы, девочки, прижались к матери. Баран начал дергать ногами.
— Отец, — спросила я, — лекарство уже действует?
— Ты же видишь, дитя мое, — сказал он, — мы, мужчины из пустыни, знаем, что делаем.
Через пять минут баран отрыгнул всю воду с тоником, и у него начался страшный понос. Через пятнадцать минут баран сдох. Мать убрала во внутреннем дворе. Отец вывез тушу на свалку за больницей и вернулся с маленьким ягненком. Он был чуть больше головы того мертвого барана, и в нем оказалось так мало мяса, что его даже не хватило на всю нашу семью. Мы оставили все мясо себе, ничего не раздали бедным.
После этого отец больше никогда не работал.
Тень Пророка
С того момента, как отец почувствовал, что на него снизошло благословение, и поверил, что он — тень Пророка, наша жизнь стала непредсказуемой. Иногда отец пребывал в хорошем настроении, и мы ели вкусные французские круассаны, добытые им нищенством. Иногда же он находился в таком состоянии, что при нем нельзя было произнести ни слова, даже шепотом.
Дом наш так и не был достроен до конца. У нас больше не было денег на стройматериалы для крыши, на краску, на окна. Отец был занят другим. Он считал себя тенью Пророка, а также уполномоченным Аллаха по солнцу. Теперь он сидел на крыше нашего дома не только по ночам, но и целыми днями. Он сидел как факир, скрестив ноги, сложив руки перед собой и обратив лицо к солнцу. Он смотрел широко открытыми глазами на сверкающее над Агадиром солнце. Его кожа высохла и стала твердой, а из глаз лились потоки слез. Отец сидел там целыми днями и созерцал сияние солнца.
— Что ты делаешь, отец? — спрашивали мы его.
Он не отвечал — он был занят. Когда наступали сумерки, отец бормотал:
— Аллах велик, Он создал день и ночь. На меня возложена большая ответственность. Я — день. Ибо только в солнечном свете человек может увидеть тень Пророка.
На следующий день отец раздобыл блестящую черную краску. Он снял синие одежды жителей пустыни и теперь одевался только во все черное: черные тонкие брюки, черный кафтан, черные туфли и черная чалма. Его усы были черными, его глаза были черными, и, как я вспоминаю, мне тогда казалось, что и сердце у него в груди было черным и черствым.
…
— Папа спасает весь мир.
— Как?
— Он красит стену черной краской, — сказала Джамиля.
— Этим можно спасти весь мир? — удивленно спросил Джабер.
— Конечно, глупый ты мальчик, — ответила Джамиля. — Это — единственная возможность спасти мир. Если отец не будет красить стену черной краской, солнце остановится и мы сгорим, а на другой стороне Земли все замерзнет и превратится в лед.
— Мороженое? — сказал Джабер. — Мороженое почти такое же вкусное, как цыплята.
Джабер все еще обожал цыплят.
— Отец и я имеем в виду не мороженое, а другой лед, — сказала Джамиля тоном учителя. — Мы имеем в виду плохой лед. Он совсем синий или зеленый, он такой холодный, как дождь в декабре, но еще в три раза холоднее.
На нас это произвело огромное впечатление.
…
Мать сидела на кухне и читала стихи из Корана.
— Он совсем сошел с ума, — бормотала она, — он убьет нас всех, да защитит нас Аллах.
Джамиля протолкалась вперед, чтобы все получше рассмотреть. При этом она привлекла внимание отца. Его черные глаза уставились на Джамилю, а она попыталась спрятаться в полумраке коридора. Но было уже слишком поздно.
— Бедная моя дочь! — воскликнул отец. — Твое платье — от дьявола. Я освобожу тебя. Да смилостивится над тобой Аллах!
Джамиля была потрясена, она не знала, что плохого в ее платье. Отец воспользовался ее замешательством, схватил Джамилю, сорвал с нее платье и бросил его в огонь.
С того момента Джамиля больше не верила, что отец спасет мир.
— Он сжег мое любимое платье, — возмущенно шептала она ночью, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, на своих матрацах под тонкими одеялами. Кровати отец уже давно продал.
— Но он же так спасает целый свет, — сказал Джабер.
— Глупости, — ответила Джамиля, — нельзя верить всему тому, что тебе говорят.
— Но ты же сама так сказала, — проворчал Джабер.
— Вот именно, — отрезала Джамиля.
И на том разговор закончился. Мы еще немножко поплакали, потому что сгорело красивое платье Джамили, потому что отец все же не спасет мир. И я уснула под боком у Рабии. Я крепко прижалась к ней всем своим маленьким телом и дышала в ритме биения ее сердца. Это успокоило меня.
Развод
Поведение отца становилось все более странным. Однажды он удил рыбу и потерял оба ботинка. Он босиком примчался домой. Приблизившись к дому, он не остановился, а побежал дальше так быстро, словно за ним кто-то гнался.
Мы играли перед дверью и видели, как бежит отец. Я еще помню, как мы обрадовались: папа вернулся! И каким сильным было наше разочарование, когда он промчался мимо, не узнавая нас и не останавливаясь.
Рабия побежала следом за отцом и схватила его за рубашку:
— Папа, ты куда бежишь?
Отец остановился и ошеломленно огляделся.
— Папа, на тебе нет обуви, — сказала Рабия.
Отец посмотрел на свои босые израненные ноги.
— Ты знаешь, дочь моя, — сказал он и с любовью погладил Рабию по голове, — я потерял ботинки на рыбалке. Но это ничего. Ходить босиком полезнее, чем в ботинках.
— Но, папа, — сказала Рабия, — почему ты пробежал мимо нас?
— Я подумал, — ответил отец, — что неплохо бы немного заняться спортом. Говорят, что бег очень полезен для здоровья. Поэтому я и пробежал мимо вас так быстро.
Рабия затащила отца в дом, а позже я увидела его: он сидел во дворе, жалкий, с опущенными плечами. По его щекам текли слезы, и в его всхлипываниях было столько отчаяния, что я не решилась подойти к нему и обнять.
…
Отец сидел во дворе наедине со своим отчаянием. Один на один со своим безумием. Никто не мог помочь ему. И никто не хотел помочь нам.
На улице отец стал разговаривать сам с собой: «Я — тень Пророка, я двигаю солнце, не задерживайте меня!»
Он босиком ходил по раскаленному асфальту, не чувствуя боли. Если к нему приближались наши соседи, он плевал в них. Дети смеялись над ним.
— Господин Саилло сошел с ума, — пели они и показывали ему языки. Отец гонялся за ними и швырял в них камни.
Однажды к нам приехала полиция. Полицейские постучались в нашу дверь.
— Сиди Саилло, — сказали они, — люди жалуются на вас.
Но отец сумел успокоить их.
— Со мной все в порядке, — сказал он.
У полицейских не было ни малейшего желания заниматься этим делом.
Затем отец решил вооружиться. У него появился огромный острый нож дженуи, который он не выпускал из рук. Этим ножом он резал траву, которую курил. По ночам он сидел в своей комнате и швырял нож в стену, а тот застревал в ней. Мать должна была подходить к стене, доставать нож и приносить его обратно отцу.
Мы, дети, лежа на своих матрацах и прижимаясь друг к другу, слышали глухой и страшный звук, с которым острие ножа вонзалось в стену. Иногда мы слышали и голос отца; он был злым и холодным, как лезвие дженуи.
— Сафия, — злобно шипел отец, — я точно знаю, что здесь происходит. Ты думаешь, я не вижу мужчину, с которым ты мне изменяешь? Он залезает к нам через крышу и думает, что я не замечаю его в темноте, потому что он весь черный. Но я его поймаю и убью.
— Хусейн, — умоляла его мать, — будь разумным! Я не изменяю тебе. Я ведь даже не могу выйти из дома. Нет никакого черного человека. Ты болен. Тебе нужно пойти к врачу.
Отец схватил свой дженуи и приставил к горлу матери.
— Женщина, — сказал он, — я не болен. Я — тень Пророка. Мне нужно выполнить свою задачу. Кто захочет помешать мне, тот умрет.
|
