Нора Шарифф - «Тайны Норы»

Никто из ее приятелей и соседей не мог даже предположить, какие ужасы происходят за стенами внешне благопристойного дома Шариффов. С раннего детства Нора была свидетельницей того, как отец избивает и унижает ее мать. А в восьмилетнем возрасте девочку впервые изнасиловал собственный отец, причем воспитание в «лучших» псевдомусульманских традициях не позволило Норе рассказать об этом даже матери. Этот кошмар продолжался несколько лет. Затем семья переехала в Алжир, и здесь садистские наклонности изверга отца проявились в полную силу. Нора взрослеет, и ее начинают мучить совсем не детские вопросы. Почему мусульманские женщины столь покорны, почему позволяют поступать так с собой и со своими детьми? В чем причина? В религиозных верованиях, укладе жизни или в самих людях? Однако однозначного ответа на страницах книги найти нельзя. Автор книги признает: «Великодушие алжирцев всегда восхищало меня. Даже без денег здесь можно было наесться вдоволь.

Здесь в чести благотворительность: если кто-то голоден, его кормят, если кто-то мерзнет, его пригласят в дом, а если у него нет одежды, его оденут. Богатые не закрывают дверей перед бедными, а бедные помогают совсем нищим». И наряду с этим — разгул террора, бесчинства религиозных фанатиков, растерзанные трупы на улицах алжирских городов… К мужчинам, которые прибегают к оскорблениям и насилию в семье, закон снисходителен.

И Нора осознает, что спасение только в ней самой, что за собственную свободу нужно сражаться. Именно благодаря решительности и мужеству Норы ее матери удается расстаться с мужем-насильником. Вырвавшись из «алжирского ада», семья вновь возвращается во Францию. Однако преследования со стороны фанатично настроенных единоверцев продолжаются и здесь. Столкнувшись с равнодушным отношением чиновников и полиции, Нора понимает, что дело все же не в том, какую религию исповедует человек.

Страна свободы — Франция — не может и не хочет защитить Самию Шарифф и ее детей. И тогда они решаются на, казалось бы, безумный шаг — выезжают по поддельным документам в Канаду… Книга «Тайны Норы» позволяет читателю глубоко проникнуть в тонкий духовный мир девочки-подростка. Легкий динамичный стиль изложения, быстро меняющиеся «картинки» сюжета не дадут отложить роман, пока не будет прочитана последняя строка. Однако главной заслугой автора, по нашему мнению, является раскрытие того, как формируется человеческая личность в нечеловеческих условиях. Несмотря на множество испытаний, выпавших на долю героини, она ищет себя, свое предназначение в этом мире. Своим произведением Нора вселяет веру не только в тысячи мусульманок, но и во всех тех женщин, которые по той или иной причине оказались в схожей ситуации. «Будущее начинается уже сегодня», — так заканчивает Нора свою литературную исповедь. Несмотря на всю трагичность описанных событий, книга оставляет в душе светлое чувство оптимизма, уверенности в том, что человек способен сам изменить свою судьбу

Предупреждение Эта книга автобиографическая. Однако из соображений конфиденциальности имена многих действующих лиц, а также некоторые детали, которые помогли бы установить подлинность имен, изменены.

1 Написать о себе? Кто-то следит за мной. Я чувствую на своем теле его взгляд. Взгляд чужого мужчины. Господи, почему автобус так медленно едет? Может, мне обернуться? Никак не могу решиться… Только не сейчас, когда мне так страшно. Да, он смотрит на меня. Я это чувствую. Я это знаю. Если он приблизится ко мне, я буду кричать… Нет, так больше продолжаться не может! Я должна все выяснить. Ну, перестань же наконец дрожать и возьми себя в руки! Раз, два… Вот и все: никто на меня не смотрит и никто не отводит быстрого взгляда. Двое мужчин ушли с головой в чтение, мой сосед смотрит в окно, еще один на заднем сиденье клюет носом. Успокаиваюсь, хотя сердце по инерции еще некоторое время продолжает быстро стучать. Какой же смешной ты бываешь, Нора! Все кончилось, все давно в прошлом. Теперь ты в Канаде, ты в безопасности. Ничего с тобой не произойдет. Я пытаюсь взывать к голосу разума, хотя мне трудно сдерживать свои страхи. Но стоит взгляду ненадолго задержаться на смуглом человеке с курчавыми волосами, сидящем по другую сторону прохода, как душа опять уходит в пятки. Я едва дышу. Что ему от меня нужно? Этому типу с ярко выраженной арабской внешностью? Только не смотри на него, просто игнорируй! Ну, давай же, делай, что я тебе говорю! Ты едешь почти до конца, и он наверняка сойдет раньше.

Остановки медленно сменяют одна другую. Мне бы хотелось побыстрее. От улицы Атвотер до Лашина разглядываю рекламные щиты на стенах, чтобы отвлечься, но тот человек все не сходит. Я чувствую его взгляд на своей спине. Они нас нашли, теперь я это поняла. Он следит за мной. Ни в коем случае я не должна позволить ему обнаружить, где находится наш дом. Что же делать? Следующая остановка моя. Я не могу пойти домой, не оторвавшись от него, даже если для этого придется одной долго петлять в сумерках. Я прошу водителя остановиться. Выхожу на улицу… одна. Двери со скрипом закрываются, и автобус продолжает движение по своему маршруту. Облегченно вздыхаю, замерев в неподвижности на несколько секунд на краю тротуара. Чувствую себя сбитой с толку. Навеянные паранойей страшные картинки рассеялись в воздухе. Все это лишь плод моего воображения. Должна ли я радоваться? Или, может быть, плакать? Не знаю. Знаю только, что нервы ни к черту Ты уже несколько лет живешь в Монреале, и ничего страшного с тобой до сих пор не произошло. Почему ты продолжаешь думать о преследованиях? Сколько еще нужно времени, чтобы окончательно избавиться от былых страхов? Звук автомобильного сигнала возвращает меня к действительности. Резко выворачивая руль, водитель объезжает меня. Жизнь продолжается. Я направляюсь к своему дому, с трудом поднимаюсь по лестнице — настолько я устала. Я редко возвращаюсь домой так поздно.

Глубоко вдыхаю прохладный ночной воздух, смотрю на небо, на окруженную звездами луну. Как великодушный друг, она дарит мне свою нежность, словно животворящий волшебный бальзам для сердца. Как приятно снова увидеть родных, снова оказаться дома, в своей крепости. Сегодня я не боюсь возвращаться домой. В детстве долгие годы я боялась переступать порог своего дома: там постоянно чувствовала себя в опасности, потому что каждый вечер, проведенный в нем, неизбежно оканчивался слезами и криками. Теперь, приходя домой, я слышу возгласы радости. Трое моих младших братишек спешат ко мне и взбираются на руки. На их лицах расцветают улыбки, а в глазах искрится неподдельное счастье. За этих троих маленьких человечков я не колеблясь отдала бы жизнь. А ведь перед их появлением на свет я вела себя как законченная эгоистка.

Тогда мне было шестнадцать. Переходный возраст — самое непростое время для подростков, что не могло не сказаться и на отношении к близким. Тогда я открыла для себя Норуритиканку и Нору-максималистку, по сути требовательного тирана для окружающих. Могла ли быть другой девочка, которая росла в атмосфере ненависти и упреков? Моя мать всегда относилась ко мне как к ребенку, который не верит в собственные силы. Конечно, она права… но я вынуждена была молчать. Я не могла допустить, чтобы мои тайны всплыли на поверхность. В то время это был вопрос жизни и смерти для меня и для тебя, моя любимая, дорогая сердцу мамочка. Но сегодня эти, не сказанные когда-то, слова душат меня и просятся на волю. Больше не хочу, чтобы они мешали мне спокойно спать и видеть сны. Я хочу удалить этот нарыв. Я хочу жить! Открыть правду будет непросто.

Я понимаю. Тем более, что все эти годы я старалась скрыть свои секреты поглубже, забыть об их существовании. Я всегда была убеждена, что лицо выдает меня, а тот, кто захочет заглянуть мне в глаза, увидит там грязь и уродство. Именно поэтому я всегда боялась насмешек и шепотков за спиной, хотя мать старалась одеть меня со вкусом. Парадокс, но на самом деле никто надо мной не смеялся, друзей я заводила легко. Может, потому что старалась быть любезной с окружающими. Даже теперь я нуждаюсь в поощрении, любви и восхищении. Потому что сомневаюсь в себе. В детстве я старалась хорошо успевать в учебе, в занятиях спортом, старалась быть заметной. Я была милой и послушной девочкой, готовой выслушать каждого, кто в этом нуждался. Но никогда и ни при каких обстоятельствах я не просила помощи у других. Никогда не показывала другим свою боль. Никогда не рассказывала о том, что творится у меня дома.

Никогда не плакала в объятиях подруги… до недавнего времени. Двадцать лет мое сердце было закрыто для других. В 2005 году, когда моя мать стала писать книгу о нашей семье, я была уверена, что читать ее не будут. Несмотря на мой пессимизм, мать не оставила свою затею, и вот, 8 марта 2006 года, в Международный женский день, издательство «JCL» выпустило «Паранджу страха». Успех книги придал моей матери энергии и уверенности: она с головой ушла в другие проекты. Что касается меня, то я продолжала просто быть рядом… а вся моя жизнь шла по замкнутому кругу. Летом я перечитала описание нашего путешествия в Канаду.

Чтение вырвало меня из реальной жизни и погрузило в прошлое, полное горестей, одиночества, слез и молчания. Я слышала голос матери, которая описывала жизнь взрослой женщины, заботившейся о своих детях. Я всегда, с раннего детства, старалась помогать ей, вот только удалось ли это мне? Если да, то какой ценой? Знала ли я по-настоящему беззаботное детство? Не помню. Я всегда чувствовала потребность прийти на помощь другим — матери, сестре, братишкам, чуть позже — своим друзьям. Часто я уставала от себя — от такой, какой была, и не знала, как помочь самой себе. Посвящая время другим, я забывала о себе. Сегодня я чувствую, что прохожу новый и важный жизненный поворот. Я не хочу больше топтаться на месте. Я хочу избавиться от этой паранойи, от парализующих страхов, освободиться от кошмаров и просто наслаждаться безопасностью, которую дал нам Квебек. Нужно переступить через свое прошлое, но снова говорить об этом, воскрешая в памяти воспоминания о причиненной мне боли, о ранах, которые тут же начинают кровоточить, так страшно. Страшно и больно погружаться в прошлое, в свои воспоминания и особенно в свои… тайны. Но выбора нет. Не избавившись от секретов, я так и буду топтаться на месте.

2 Несколько счастливых воспоминаний Родители моей матери эмигрировали из Алжира из-за политической нестабильности во Францию и поселились в парижском пригороде. Моя мать, ее четверо братьев и сестра родились во Франции. Сделав состояние, мой дед увез семью обратно в Алжир, где, как он считал, сможет дать детям лучшее образование согласно мусульманским обычаям. Там моя мать достигла отрочества. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, отец решил выдать ее замуж за человека, который работал на него. Так он хотел снять с себя всю ответственность за дочь, передоверив это зятю. Во время единственной короткой встречи перед свадьбой мать даже не осмелилась взглянуть на будущего мужа. Замужество дочери для господина Шариффа было вопросом чести, своей и семейной, а такого слова, как любовь, в его лексиконе просто не существовало. В качестве свадебного подарка мой дед подарил молодоженам дом в пригороде Парижа. В семнадцать лет мать родила первого ребенка, моего старшего брата. Его назвали Амиром. С одобрения моего отца бабка забрала мальчика себе, под тем предлогом, что мать слишком молода, чтобы правильно воспитать сына, но на самом деле просто потому, что он был мальчиком. Моя мать пыталась протестовать, но ее мольбы никто не услышал. Следующим летом родилась я. Мать радовалась, что я девочка, а значит, не представляю никакого интереса для бабки. Я заменила матери первенца, стала ее спасательным кругом. Наш четырехэтажный дом был красивым, светлым и просторным, с обстановкой, подобранной со вкусом. Помню, мне было года четыре: я любила сидеть на кухне, когда мы с матерью оставались дома одни. Я клала голову на стол, а мама перебирала мои волосы и пела арабские колыбельные, которые невозможно перевести на французский язык, но от них хотелось воспарить ввысь. Еще мне очень нравился сад. Он был шикарным, с разнообразными деревьями. Десятки видов птиц вили там свои гнезда. Как в мультфильмах Уолта Диснея, я свистела им, надеясь, что они ответят мне. Весной я часто забиралась на верхушку моего любимого абрикосового дерева, чтобы погреться в лучах солнца. Аромат абрикоса витал в воздухе. Какие прекрасные воспоминания! Мое дерево росло у самой ограды, и с него можно было дотянуться до веток деревьев наших соседей. Как-то, собирая орехи, я увидела седовласую женщину. Та улыбалась мне через решетку. Меня поразили ее морщинистое лицо и блеклые глаза. В ее доме стоял превосходный запах цветов, нежный и таинственный. Я угощала ее вареньем, которое готовила мать из плодов из нашего сада. Нашей соседкой справа была тоже симпатичная женщина, которая любила детей. Она научила меня азам искусства оригами и иногда немного помогала с математикой. Эти два исключительных человека всегда встречали меня с распростертыми объятиями. Те недолгие встречи с ними, незначительные на первый взгляд, на самом деле принесли мне огромную пользу! Постепенно я познавала окружающий мир — прежде всего квартал, в котором мы жили. Меня любили, там я чувствовала себя в безопасности. Мне нравилось играть на улице, когда шел дождь. Запах дождя в пригороде — это что-то! Мои дед с бабкой были богаты. Я знала, что этот факт имел очень большое значение для моего отца, хотя никто мне об этом не говорил. Я просто знала — и все. Впрочем, подарками дед с бабкой меня не баловали. Да и сами они были далеко не подарок. Зато именно деньги моего деда часто становились темой номер один в разговорах отца с матерью. Разговоры неизменно кончались скандалами, но я была еще слишком мала, чтобы понять их причины. Мне нравилось ездить к деду с бабкой в гости, в Алжир, жить в их шикарном доме, общаться и играть с братом. Хотя я видела их нечасто, все равно любила. Они хорошо относились ко мне, считали своей любимой внучкой, но так было не всегда. К моему появлению на свет они отнеслись весьма прохладно — ведь я была девочкой. Но все же добилась их расположения по-своему: я отличалась от своих двоюродных братьев и сестер, которые боялись деда и старались реже попадаться ему на глаза. Я была другим ребенком — ласковым, но и за словом в карман не лезла. В семье Шариффов никто не смел перечить воле деда. Дядья и тетка готовы были целовать ему ноги. Подкаблучники! Когда он собирал у себя деловых людей страны, мне запрещали даже приближаться к нему: «Не беспокой его, иначе он убьет тебя». Чихать я хотела на все предупреждения: вбегала в его кабинет и обхватывала руками его шею, а он целовал меня, поддразнивал, называл разными смешными прозвищами, которых у него в запасе было много. Например, я обожала сыр. В той местности производили только один вид сыра, без названия — просто сыр, а возможно, я просто его не слышала. Я почему-то называла его шамама, и это смешное прозвище перешло и на меня. Еще одно прозвище было самым любимым у деда. Я даже не знаю, стоит ли о нем упоминать. Ладно, скажу, только обещайте не смеяться надо мной. Когда мне было три или четыре года, он называл меня Кучеряшкой *, потому что мама накручивала мои вьющиеся волосы на бигуди и украшала лентами, подо бранными по цвету к платью. В то время я была большой модницей и всегда одевалась с иголочки. За вздернутый нос дед прозвал меня поросенком Пигги. Как я злилась! Однако мне нравился и насмешливый тон, с которым он произносил это слово, и его лукавая улыбка. Когда же я для видимости начинала сердиться, он веселился еще больше. А бабка неустанно повторяла мне: — Когда ты вырастешь, то должна выйти замуж за богатого человека! За врача! И каждый раз я обиженно отвечала: — Нет. Я лучше сама стану врачом! Девочка, которая показывает свое стремление к независимости! Это неприемлемо! С детства я отвергала идею постоянной зависимости от мужчины. Деду с бабкой не часто доводилось слышать подобные речи. Некоторое время спустя я поделилась своими планами с матерью. — Мама, вот увидишь, однажды я стану богатой. — Для этого тебе нужно найти себе подходящую партию для замужества, — ответила она, повторяя слова своей матери.

…

С Салимой мы оставались лучшими подругами до поступления в колледж, а потом отдалились друг от друга. Она стала проводить время в компании с Келли, которую я считала ненадежной, а потому предпочла положить конец нашей дружбе. Салима не знала, что происходит у нас дома: выходя из дому, я пыталась отдалиться от того ада, в котором, к несчастью, находилась большую часть своей жизни.

3 Моя самая страшная тайна Я не помню, как именно это все начиналось… Мои воспоминания рассеянные, туманные… и большинство из них похоронены в глубинах памяти, за семью замками. И все-таки, все-таки… Мои чувства, ненависть и отвращение, проявляются до сих пор. От запаха дымящей в пепельнице сигареты мое сердце выскакивает из груди. Вот я слышу, как скрипит пол, и чувствую, как тело покрывается холодным потом. Мне еще не было пяти лет, когда отец перестал быть частью моей жизни. Да, я знала, что он мой отец, но он много работал, поэтому не занимал сколько-нибудь значительного места в моей жизни. Его кресло. Когда он возвращался домой и садился в кресло, которое, словно трон, возвышалось перед теле24 визором, мать подавала ему домашние тапочки. Я не подходила к отцу, напротив, старалась держаться подальше: меня пугал его громкий голос со стальными нотками. Помню, он часто кричал и оскорблял мою мать, но я никогда не слышала, что она говорила ему в ответ. Как-то раз, когда я принимала ванну, двери в ванную комнату распахнулись и вошел отец. Я удивилась — обычно мама помогала мне с купанием. Он осмотрел меня с головы до ног, но совсем не так, как смотрела на меня мать. Было неприятно, и я боялась пошевелиться. А когда мне было шесть лет, произошел такой случай. Вечером я уже лежала в постели, когда услышала звуки его шагов на лестнице. Он вошел в комнату и сел на край кровати. С улыбкой, не говоря ни слова, он принялся трогать мои волосы, лицо.

Его рука медленно скользила по моей шее. Внезапно он перестал улыбаться и замер. Я чувствовала, как его руки шарили по моему телу, пока не добрались до интимных мест. На вопрос, что он делает, отец прошептал на ухо: «Мы играем в больницу». Я удивилась: раньше он никогда не проявлял желания играть со мной. Он осмотрел и ощупал все участки моего тела. Если это игра, то почему мне было так плохо? Мне не нравилось такое внимание с его стороны, от него хотелось плакать. С тех пор отец стал часто брать меня к себе на колени. Он ласкал меня, глядя в телевизор, я же была слишком мала, чтобы убежать от него. Мне хотелось спрятаться как можно дальше, когда я чувствовала под своим телом, как напрягается у него между ногами та ужасная штука. Я словно превращалась в камень, старалась смотреть в телевизор, чтобы уйти от настоящего. Мне всегда внушали, что трогать и рассматривать гениталии стыдно, но ему нравилось делать это. В глубине души я сознавала, что все, что делает Абдель — мой отец! — очень плохо. Именно тогда я поняла значение слова «стыд». Абдель Адиб! Вне дома такой обаятельный человек, милый и улыбчивый! Когда я видела, как он разговаривает и шутит с соседями, мне хотелось расхохотаться. Какое лицемерие! Мне хотелось крикнуть им: «Приходите к нам домой, и вы увидите его подлинное лицо! Приходите полюбоваться на него во всей красе! Этот человек просто лжец и садист!» Почти каждый вечер он требовал, чтобы моя мать просила у своего отца больше денег. А когда она не соглашалась, он начинал громко кричать. Его гнев был подобен вулкану. Иногда он швырял стол о стену или бил посуду, разбрасывая по полу еду. Однажды вечером, во время праздника Рамадан, мы ели приготовленную матерью шорбу *.

Без видимой причины отец разозлился, схватил котелок и швырнул его в стену. Все стены и пол оказались забрызганы супом. Мать молча принялась наводить порядок, а я помогала ей, как могла. Можете верить или нет, но это был единственный случай, когда отец не избил мать. Но если он поднимал на нее руку, то уже не контролировал себя. Казалось, он специально причиняет ей как можно больше боли. Мать плакала и даже не пыталась уворачиваться от ударов. Бессильная что-либо сделать, я была свидетелем этих ужасных сцен, словно немое дополнение к интерьеру. В моем сердце клокотало негодование. В другой вечер он грубо стукнул мать кулаком по спине. Отец был намного больше моей хрупкой матери, поэтому она вскрикнула и упала на пол вся в слезах. Он же просто вышел из комнаты. Что я могла сделать? Мои руки, руки шестилетнего ребенка, не покрывали и десятой части его спины! Я устала быть маленькой, я хотела быть сильной, чтобы защитить мать. Так больно было видеть ее страдания и не знать, как помочь ей. Чем старше я становилась, тем больше меня возмущало отношение отца к матери. Каждый вечер все повторялось опять. Не зная, как защитить мать, я от всей души желала отцу смерти. Мне сих пор стыдно за такого отца. Носить имя Адиб было для меня проклятием. Мне так хотелось услышать слова: «Абдель Адиб не является твоим настоящим отцом», но увы… Он был очень хитер: никогда не бил ее по лицу, таким образом умудрялся сохранять позитивный имидж в глазах окружающих, потому что прекрасно понимал, что сама мать никогда не станет выносить сор из избы… впрочем, как и я. Зачем себя убивать? Если бы я рассказала о его зверствах, разве этот ад кончился бы?

Когда мать вынашивала мою сестру, я любила гладить ее круглый живот, смазывать его оливковым маслом, а будущий ребенок подавал мне знаки изнутри. Мне было шесть, когда родилась Мелисса, по отношению к которой я никогда не испытывала никакой ревности. Теперь я старшая, а значит, должна и желала заботиться о ней, защищать ее. Я была очень рада, что родилась девочка, правда, не знала, почему именно. Может, подсознательно я догадывалась, что мать испытывала то же. Я с удовольствием помогала ей и делала все, о чем она меня просила. В такие моменты я ничего не боялась.

По вечерам ко мне стал захаживать отец. Услышав скрип половиц под его ногами, я впадала в ступор. Его прикосновения становились более настойчивыми и более интимными. Я не могла больше переносить этот тошнотворный запах табака. Хотела отвернуться, когда видела так близко его желтые зубы. Но сносила все молча. Поначалу я не очень хорошо знала, как реагировать, но со временем, когда поняла, что все, что он делает, — постыдно и скверно, решила взвалить на себя ответственность за происходящее. Я была уверена, что если скажу об этом вслух, мне все равно не поверят, а если поверят, то осудят именно меня. В свои шесть лет я хотела исчезнуть, чтобы не испытывать подобного унижения. Я была готова на все, чтобы не чувствовать его похотливые руки под своей одеждой и его дыхание возле своей шеи. Как-то я шла по улице и, услышав звук подъезжающего грузовика, стала винить себя в том, что мне не хватает смелости броситься под колеса. Если я делала вид, что сплю, он забирался ко мне в кровать. Я умоляла его прекратить, но он не оставлял меня в покое. Слезы ручьями текли по моим щекам, но они не трогали его. В его глазах я была просто вещью. Разве нормально желать себе смерти в шесть лет? Думать о суициде? Не верю. Я завидовала приятельницам, которых забирали из школы их отцы. Девочки бросались к ним на руки и беззаботно смеялись. Мне хотелось узнать, как ведут себя их отцы. Старалась представить себе. Сама я не имела права на нежную отцовскую улыбку. Отношение ко мне заключалось в противоестественных желаниях и действиях отца, которые испортили мое детство, которые мешают жить до сих пор. Мне горько было видеть в окнах счастливые семьи, собравшиеся за одним столом, слышать, как они разговаривают и смеются, а самой оставаться замурованной в стенах молчания.

Моя мать была единственным человеком, который мог выслушать и посмеяться вместе со мной, она была для меня источником безопасности и благополучия, но ей тоже жилось несладко. Каждый раз, оказываясь с ней наедине, я надеялась, что она догадается о моем отчаянии и услышит, как я кричу про себя. Впрочем, я твердо обещала себе сделать все, чтобы оградить ее от этого. С раннего детства я пыталась помочь ей и поддержать ее, поэтому не хотела стать для нее обузой. Это было бы слишком. А еще я заметила, что мой отец, потершись о мое юное тело, становился спокойнее в отношении к ней. Сказать правду означало лишить ее этой помощи. Мой отец и сам желал, чтобы я молчала. Он без конца повторял мне, что это наш секрет и что стоит мне заговорить об этом вслух, с нашей семьей произойдет несчастье. Он был уверен, что мне никто не поверит. А для шести- или семилетнего ребенка это весьма эффектные угрозы. Но вне дома я сразу чувствовала себя в безопасности, которую дарили мне мой квартал, моя школа, места, которые я любила исследовать и где обычно играла. На велосипеде, на роликовых коньках или просто бегом я старалась как можно быстрее передвигаться с места на место. С пяти лет до двадцати одного года мне иногда снился один и тот же сон: я гуляю по улице, как вдруг меня начинают преследовать чудовища. Убегая от них, я взлетала на самое толстое дерево и пряталась в его ветках. Обожаю деревья! Уже тогда мечтала однажды взлететь.

Учителя записали меня в секцию по бегу, и я выиграла соревнования без особого напряжения. Потом были организованы дополнительные спортивные занятия, в которых могли принять участие мальчики и девочки любого возраста. Я опять оказалась среди лучших. В то время у меня были очень длинные волосы. Перед каждым забегом я собирала их в хвост, чтобы наслаждаться тем, как ветер обдувает мое лицо. Меня прозвали Газель. В шесть лет у меня был велосипед с белой рамой, которым я очень гордилась. Мне нравилось крутить педали, исследуя все тропинки в окрестностях. Я не боялась уезжать далеко от дома, ведь это была прекрасная возможность изучить новые места, а любой незнакомец на вид казался мне более приветливым, чем некоторые хорошо знакомые люди. Я была сознательным ребенком, которому доверяли, поэтому не очень-то беспокоились обо мне. И только оставаясь наедине с самой собой, я опять становилась обычным ребенком и отдавалась мечтаниям. Как Алиса из Страны Чудес, я придумывала свой волшебный мир. Я не была одинока, ведь моя подружка Фантазия, девочка с веснушками, следовала за мной, куда бы я ни направлялась. К сожалению, когда мне исполнилось девять лет, она исчезла, а вместе с ней исчезло и волшебство. Меня постоянно одолевало желание сбежать, словно вот-вот я уеду далеко-далеко… Сейчас я понимаю, что просто бежала от жизни. А тогда мне казалось, что мать понимает мою потребность убежать из дому как можно дальше. Одним из моих любимых мест для прогулок была круглая зеленая полянка в конце улицы. Гигантские ели возвышались в центре этого убежища, скрывая меня от посторонних взглядов. Когда я находила блестящий предмет, прятала его в свое хранилище для ценностей между шестой и седьмой елью слева от центра. В день, когда я завоевала награду — разноцветный шарик, я спрятала его поглубже в своем тайном месте. О том, чтобы показать тайник постороннему, не могло быть и речи. Долгое время мне снились ужасные кошмары, во время которых я так кричала, что собирался весь дом. Когда мать пыталась меня разбудить, я открывала глаза, но кошмар кончался не сразу. Может, я была лунатиком? Как-то, проснувшись, я не могла понять, что делаю. Даже теперь мои ночи наполнены мрачными сновидениями. Привычка? Или я просто стыжусь своего кошмарного прошлого?

Вскоре моя свобода стала ограниченной: мне пришлось брать с собой сестру. Дома я никогда особенно не ухаживала за ней, но на улице она превращалась в серьезную помеху на моем привычном маршруте. В свои два-три года сестренка не могла следовать за мной, но отказать помочь матери, глаза которой были такими печальными и задумчивыми, я была не в состоянии. Впрочем, мне удалось соединить приятное с полезным. Вскоре мои подруги тоже стали приводить своих младших братьев и сестер возраста Мелиссы, и теперь, пока малыши играли, мы могли спокойно заняться своими делами. В начальной школе я не очень хорошо успевала на занятиях. Но мать хотела, чтобы я получала только хорошие отметки, и заставляла меня по много раз повторять материал, пока я не запоминала его назубок. Когда я поняла, что для того, чтобы лучше учиться, нужно понять предмет, а не бездумно зубрить тему, мои успехи пошли в гору. После занятий я часто отправлялась в бакалею на углу, пообщаться. Ведь там был Тонтон! Это единственный мужчина, которому я по-настоящему доверяла. Ростом выше среднего, лысый, всегда с улыбкой на лице, в неизменном голубом фартуке и с ручкой «Bic» в нагрудном кармане. Я выросла у него на глазах. Мне казалось, что он никогда не покидает свой магазин.

Складывалось впечатление, что, когда бы я ни пришла, он ждал моего прихода. У него всегда находилось время, чтобы меня выслушать и вытереть мои слезы. Он мог заставить меня смеяться и развеять мои печали, предлагая разные сладости. Признаться честно, несколькими килограммами веса я обязана именно ему. Даже если мне ничего не нужно было покупать в его лавке, я забегала поздороваться. Иногда присаживалась на маленькой ступеньке перед входом и подолгу сидела, наслаждаясь его присутствием. Я хотела, чтобы мой отец был таким, как Тонтон.

Догадывался ли он о том, что я несчастна? Почему он относился ко мне так по-отечески? Знал ли он, как сильно я нуждаюсь в добром и ласковом отце? Тонтон привлекал не только маленьких заплаканных девочек, но и, пожалуй, всех обездоленных в округе — они часто усаживались в нескольких метрах от бакалейного магазина. Каждый раз, когда я видела бродягу Мухаммеда, я подходила к нему поговорить. Так он стал моим другом. Большую часть времени он был подшофе, но меня это не пугало. Он принимал жизнь такой, как она есть, и ни на что не жаловался. Однако Тонтон часто повторял мне, чтобы я была осторожной, и я чувствовала, что он краем глаза наблюдает за мной, на всякий случай. Со мной, восьмилетним ребенком, Мухаммед разговаривал, как с взрослым человеком. Он был вовсе не похож на тех, кто сразу начинает сюсюкать с детьми, что кажется просто смешным и непедагогичным. Думаю, он уважал меня, поэтому с ним мне было спокойно и я не чувствовала себя ребенком. Как-то, когда шел сильный дождь, бродяга сидел, промокнув до нитки. Мне стало жаль его, и я сделала ему бутерброд из того, что смогла найти в холодильнике. Подойдя к нему, чтобы вручить свое произведение, я услышала, как он разговаривает с птицами. «К бутерброду не помешает арахис », — решила я и отправилась к Тонтону.

— А я думал, ты не любишь арахис! — воскликнул Тонтон, удивившись моей покупке.

— Это так, но арахис не для меня.

— Я так и понял. Это для твоего приятеля?

— Да.

— Видимо, ты уже дала ему что-то поесть, не так ли?

— Но ему нужен десерт. Тонтон засмеялся, хлопнув себя по бедрам. Никогда раньше я не видела его таким веселым. Посмотрев на меня своими теплыми бездонными глазами, он произнес ту волшебную фразу, которую я мечтала услышать все время:

— Знаешь, я хотел бы иметь дочь, похожую на тебя! Я хотела ответить ему, что тоже мечтаю о таком отце, но от волнения не смогла произнести ни слова. Я просто прильнула к нему, и он сжал меня в объятиях. Мой жест был красноречивее всяких слов. На противоположном конце улицы находилась еще одна бакалея, но туда я ходила, только когда магазин Тонтона был закрыт. Там мне сразу не понравилось, хотя я не могла понять почему. Наверное, просто интуиция. Вначале ничто не вызывало подозрений. Бакалейщик заметил, что я не очень-то сильная, а значит, не смогу защитить себя в случае необходимости, и пообещал научить приемам карате. Идея мне понравилась, и я вся отдалась обучению. С возрастом, когда мое тело стало округляться, что нормально для девочек, наши встречи участились: он показывал приемы, в которых мы стояли очень близко друг к другу. Я испытывала неловкость и решила прекратить тренировки. Но мне все равно приходилось ходить туда за покупками. Тогда он бросал мне вызов, а если я отказывалась, сам применял против меня приемы, заставляя использовать все свои силы, чтобы уклониться. Однажды я ощутила, как его пенис напрягся. Благодаря (неплохая шутка — благодаря!) своему отцу я сразу поняла, что происходит.

Мне стало противно, и я, обвинив его в домогательстве, хлопнула дверью. Очень мало людей заслуживало моего доверия, поэтому приходилось остерегаться большинства из них. Но Тонтон был совсем другим. Он никогда бы не причинил мне боль и никогда бы не заставил разочароваться. В детстве я встречалась с Амиром, своим старшим братом, только во время каникул, когда ненадолго приезжала погостить к деду в Алжир. Я всегда была рада видеть его, да и наши отношения складывались как нельзя лучше. Тому была еще одна немаловажная причина: когда брат был с нами, отец контролировал как свои поступки, так и слова. Как-то зимой (мне было восемь лет) дед отправил меня с Амиром в детский лагерь во Франции.

Мысль, что я буду кататься на лыжах с моим старшим братом, взволновала меня. Лыжи давались мне легко, а вот Амир всегда был последним. Даже когда старался, он едва поспевал за группой, и все должны были его ждать. Однажды нашему тренеру все это надоело, и он оставил Амира позади. Я умоляла его подождать брата, даже заплакала, но тот продолжал путь. Когда он удалился на добрую сотню метров, я рассердилась. Крикнув, что мы с братом сделаем только половину круга и прибавив несколько ругательств, осталась ждать Амира…