|
Часть 1
Волчья стая
Глава 1
Насчитывающее более двух тысяч голов стадо северных оленей, летящее во весь опор, было подобно лавине — силе, способной уничтожить все на своем пути. Грохот многих тысяч копыт, ударяющих о землю, словно обращенное к природе заклинание, катился от долины к долине. Ледяные ветры Сибири подхватывали его и уносили к заснеженным вершинам Верхоянского хребта.
Огромную движущуюся массу мяса, шкур и рогов окружало облако густого белесого пара, полностью закрывавшего обзор.
Однако коренастый сибиряк Николай, в лице которого сочетались монгольские и эскимосские черты и чье тело, казалось, состояло из одних только мышц, не колебался — мгновение, и он погрузился в белый вихрь, в этот бурный поток разгоряченных мускулов, влажного серого меха и угрожающе поднятых переплетенных рогов, похожих на лес из копий, ежесекундно рискуя получить удар или, что еще хуже, оказаться сбитым с ног. Если бы это случилось, олени затоптали бы человека насмерть, прежде чем у него появилась бы возможность подняться.
Но он не думал об опасности. Напрягая все силы, он пробивался сквозь многочисленное оленье стадо. С тем же успехом он мог бы вызвать на боксерский поединок бульдозер. К вечеру его тело превратится в один большущий болезненный кровоподтек. Если он вообще выживет. Получая со всех сторон удары и пинки и с трудом удерживая равновесие, он двигался вперед. Он не ощущал ударов, не чувствовал боли. Думал только об одном, и ни о чем больше — об олене, которого волкам удалось отогнать от стада. Если он, Николай, опоздает, этот олень погибнет от острых волчьих зубов. Еще один олень…
Проклятые волки!
Охваченные паникой олени в едином порыве сорвались с места и понеслись в тот самый миг, когда хищники напали на стадо.
Николай тоже не стал медлить, но двигался он в противоположном направлении. На то, чтобы обойти стадо, у него ушла бы масса времени, а сейчас была дорога каждая секунда. Если остается малейший шанс спасти от волков хотя бы одного оленя, он рискует не напрасно. Олени дают все необходимое для жизни и ему самому, и его семье, и всей общине. Так было тысячу лет назад, и до сих пор ничего не изменилось.
Николай бросился туда, где были волки, позабыв обо всем, даже о Сергее. Тепло укутанный мальчик остался сидеть на обтянутых оленьими шкурами березовых нартах. Он следил за отцом широко открытыми глазами, миндалевидными, слегка удлиненными к вискам. В его глазах не было и тени страха. Удивительно, но во взгляде пятилетнего Сергея читались спокойствие и выдержка. Словно для него, будущего оленевода, которому суждено большую часть жизни провести в окружении этих сильных грациозных животных, оказаться в сердце огромного, охваченного паникой стада было чем-то само собой разумеющимся.
Хотя в каком-то смысле так оно и было.
Окруживший его со всех сторон оглушительный топот тысяч копыт и густое белое марево не внушали ребенку беспокойства. И все же положение мальчика было опасным, хотя сам он этого не понимал. Мощные тела оленей то и дело задевали и толкали сани, отчего их довольно жестко бросало из стороны в сторону. С раскачивающейся упряжью, нарты были похожи на подхваченный штормом баркас. Однако Сергей, направляемый подаренными ему природой рефлексами, словно всадник, раскачивался вместе с санями, смягчая толчки. Круглое лицо его, обрамленное с трех сторон мехом бобровой шапки-ушанки, было невозмутимо. Единственной «слезой», выступившей в уголке правого глаза, было родимое пятнышко-веснушка, но оно было у него с рождения.
Николаю пришлось пробиваться сквозь весь массив стада, и вот, наконец, последние олени расступились перед ним. Задыхаясь, он замер. Глазам его открылось зрелище, леденящее кровь своей жестокостью.
Три! Хищников было трое. Их серо-черные силуэты, поджарые и в то же время мощные, четко вырисовывались на фоне снега. Что до несчастного оленя, которого они окружили, то помочь ему было уже невозможно — он лежал в луже собственной крови. Задняя нога была поднята и все еще дергалась, слабо и тщетно. Один волк только что вцепился ему в горло, а двое других острыми клыками терзали живот. Олень не успел еще умереть, но хищники уже рвали своими голодными пастями его горячие внутренности.
Невероятно! И это происходит у него на глазах! Прямо у него под носом! Обычно волки ждут наступления ночи, когда бдительность людей ослабевает, и только тогда подбираются к стойбищу и нападают… Летом же, когда эвены перегоняют свои стада на летние высокогорные пастбища, они выжидают момент, когда всадник-оленевод отъедет как можно дальше от «хвоста» стада, и набрасываются на отставших животных, самых слабых.
Но в этот раз стадо остановилось на отдых на открытом месте, в долине, и за ним бдительно следил Николай.
«Видимо, этой зимой волкам приходится труднее, чем обычно. Такая дерзость не в их обычае», — подумал он. Наверняка волки были очень голодны. В противном случае они не стали бы подвергать себя опасности, приблизившись к человеку на расстояние выстрела.
Война между человеком и волком длится много веков — и все лишь ради того, чтобы выжить в этих богом забытых сибирских просторах! — и временами принимает неожиданные формы.
Внезапно один из тройки хищников оторвался от добычи и повернул окровавленную морду в сторону маленького Сергея, который находился метрах в пятидесяти от него. Николай ясно видел желтые, слегка прищуренные глаза животного и полоску поднятой ветром шерсти вдоль загривка. Повинуясь инстинкту, глава эвенской общины посмотрел в ту же сторону, что и волк, и встретился взглядом с сыном. Сидя в санях, мальчик приподнялся и большие глаза его были широко распахнуты.
На миг взгляды хищника и мальчика скрестились, но Николаю это мгновение показалось вечностью. Оленевод не боялся за сына: у хищников мяса теперь было вволю. К тому же он знал, что, вопреки расхожему мнению, волки не нападают на людей. Наоборот, ему показалось, что волк и мальчик прекрасно понимают друг друга. Как если бы между хищником и его ребенком установилась невидимая и необъяснимая связь. Что может быть общего у волка и у Сергея, сына человека, считавшего волков своими исконными врагами?
Это неподдающееся объяснению ощущение Николай воспринял как оскорбление. И вкупе с огорчением, вызванным потерей оленя, этого было достаточно, чтобы Николай взорвался.
Из груди его вырвался крик, и он бросился вперед…
…
Глава 2
Он уже много часов сидел вот так, прижав бинокль к глазам, на пригорке — словно властелин, возвышающийся над своими владениями. И владения эти, или, по крайней мере, их часть, раскинулись во все стороны, насколько хватало глаз. Ближе всего находилось окруженное горной грядой, поросшее лишайником пастбище. Вершины гор, казалось, ласково касались неба, а их склоны были усеяны темными пятнами хвойных лесов. Вдалеке змеей извивалась широкая бурная река, чьи сверкающие воды совсем недавно освободились ото льда.
Величественные пейзажи сменяли друг друга, и не было им ни конца ни края. Там, вне пределов видимости, от границ Китая до берегов Северного Ледовитого океана, в северо-восточной части бескрайней Сибири, пересекаемая пятью реками и тремя часовыми поясами, раскинулась огромная территория, по площади сравнимая с Индией.
Якутия…
В сердце этой республики, являющейся самым обширным по территории субъектом Российской Федерации, и лежали земли эвенов — рай, позабытый не только простыми людьми, но и чиновниками из Москвы, столицы государства, расположенной в восьми тысячах километров отсюда.
Однако не об этом думал подросток с биноклем. Он так напряженно всматривался в горизонт, словно то, что он так жаждал увидеть, могло появиться благодаря одной лишь силе его желания. На лице у него были написаны нетерпение и досада — несмотря на прилагаемые усилия, горизонт был все так же пуст. Мальчик вздрогнул, когда тяжелая рука опустилась на его плечо. И в ту же секунду заметил вдалеке небольшой столбик серого дыма. С сияющими глазами он повернулся к отцу.
— Едут!
Николай улыбнулся, отчего морщины на лице стали глубже. Ему было чуть больше сорока, но выглядел он лет на десять старше. В этом не было ничего странного: жизнь в районе Верхоянского хребта легкой не назовешь. Изо дня в день ветры подстегивают кровь в жилах, ледяная вода обжигает пальцы, холод иссушает кожу, делая ее по цвету неотличимой от оленьей… За последние десять лет суровые сибирские зимы, словно поработав резцом, придали четкость и выразительность его чертам. Однако глаза его были все так же зорки, мускулы — крепки. Он не утратил ни силы, ни свойственной молодости остроты рефлексов. Когда улыбался, под тонкой полоской усов, таких же черных, как и волосы, в верхнем ряду зубов поблескивали четыре золотых коронки. Многие соплеменники считали наличие золотых зубов почетным знаком отличия, которого Николай как глава общины был, безусловно, достоин.
…
Стойбище — это дюжина переносных, конической формы жилищ с покатыми крышами. Часть чумов была покрыта некрашеным полотном, другие — разноцветным или полосатым. Однако в каждом обязательно имелось боковое отверстие, из которого торчала труба небольшой алюминиевой печки — скаварады — на ней готовили и разогревали пищу, она же обогревала помещение. Опорами для чума служили березовые жерди. Во время переезда чумы разбирали и складывали на нарты, в которые был запряжен самый сильный олень.
….
***
Никому и никогда не удавалось заметить, как приходит шаман. Он всегда появлялся, словно по волшебству. Просто возникал, как внезапно против света возникает силуэт орла, когда птица опускается после длительного бесшумного полета на остроконечную горную вершину. Создавалось впечатление, что шаман всегда прибывает издалека, из долгого путешествия, хотя на самом деле он приходил с другого конца поселения.
Никто из соплеменников не сомневался, что в этом человеке живут божества природы и он в какой-то мере является их земным воплощением.
Шаман был намного дальновиднее своих соплеменников и удивительно ясно видел вещи, которые другим было не дано увидеть в силу ограниченности воображения, и все потому, что глаза его находились не на лице, а в глубине души.
Шаман был слеп, и люди не помнили, когда он потерял способность видеть. Однако слепота, похоже, совершенно не мешала ему заниматься рутинными делами и поддерживать порядок в своем чуме. Последний он всегда устанавливал на некотором удалении от остальных жилищ. Не мешала слепота и исполнять свои обязанности.
Никто не знал, сколько лет Муюку — так звали шамана. Говорили, что ему больше восьмидесяти и на его памяти родились все теперешние члены общины, умерли многие, о ком еще сохранилась память, и даже те, кого никто из ныне живущих, кроме Муюка, уже не помнил.
…
Старый шаман приближался мелкими-мелкими шажками, опираясь на руку Андрея, крепкого мужчины больше метра восьмидесяти ростом (который за минуту до этого заглядывал в один из котлов). Рядом с крупным эвеном Муюк казался еще более сгорбленным, чем обычно, и, желая избавиться от этого дефекта, он напряженно выпрямился. Шапка шамана, плывущая над толпой, как буй над водой, была сшита из двух кусков яркой, но успевшей уже обветшать, ткани. Она олицетворяла собой четыре стороны света. Одеяние старика, сшитое из дубленой оленьей кожи и окрашенное красителем из ольховой коры, было расшито медным изображением солнца и фигурками животных, в которых он воплощался. На поясе болтались украшения, отделанные мехом с горла оленей, — по верованиям предков, именно в горле обитала душа животного. Шаман улыбался. Его темное лицо с пергаментной кожей, контуры которого за без малого сто лет разъели жестокие холода, излучало внутренний свет, озаряющий каждого из собравшихся.
Стоило старику с Андреем вступить в широкий круг, в центре которого горел костер, как все голоса смолкли. Люди посторонились, пропуская шамана к празднично убранному столу. Прежде чем сесть на почетное место, Муюк обошел всех собравшихся, касаясь их лиц своими узловатыми пальцами. Узнавая соплеменника, шаман находил для каждого пару приятных слов. Наконец он устроился за столом, положив перед собой удлиненной формы предмет, завернутый в шкуру, который до этого держал под мышкой.
Все расселись по своим местам. И только Сергей остался стоять перед Муюком. Старик смотрел прямо на юношу, словно мог его видеть. Сергей же, в котором этот странный, проникающий, нечеловеческий взгляд породил глубокое волнение, и думать забыл о фанфаронстве.
Сидящие рядом родители смотрели на него с гордостью, даже не пытаясь ее скрывать. На Николае была парка из лосиной кожи, которую он надевал только по большим праздникам, сшитая руками жены. Анадье то и дело приходилось одергивать Ивана и Михаила, младших братьев Сергея.
— Как царевич из сказки! — воскликнул Михаил.
…
Шаман выдержал паузу. За столом было так тихо, что пролети комар, можно было бы услышать шелест его крылышек. Потом Муюк спросил:
— Готов ли ты посвятить свою жизнь заботе о Большом стаде, Сергей? Посвятить этому тело и душу, всю свою волю и умения?
Сергей молча кивнул. Потом, вспомнив, что старик незряч, он сдавленным голосом произнес «Да».
— Готов ли ты защищать Большое стадо? — задал следующий вопрос Муюк.
— Да.
В двух шагах от старшего брата маленький Михаил глупо хихикнул. Мать потрепала его по щеке, напоминая о торжественности момента.
— Защищать, чего бы это ни стоило? — спросил наконец Муюк.
— Да, — в третий раз сказал Сергей. Теперь его голос прозвучал уверенно и серьезно.
Взгляды всех собравшихся были обращены к нему. Сейчас соплеменники смотрели на юношу по-другому, как если бы слова шамана произвели в нем волшебное превращение.
|
