|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Лангедок, середина XIII века
Я — шпион, и я боюсь. Боюсь Бога, ибо от Его имени совершаются ужасные дела.
Впрочем, нет, я не стану вменять Ему в вину мои злоключения, ибо не на Нем вина, а на мне и на моей госпоже. Точнее говоря, вина лежит на ней и только на ней, потому что она всегда вела себя по отношению к нам, находившимся рядом с ней, как всемогущая владычица. Мы никогда не осмеливались спорить с ней — ни с ней, ни с ее супругом, моим великодушным господином.
Я всем своим нутром чувствую, что скоро умру. Я знаю, что мой час пришел, хотя врач и уверяет меня, что я проживу еще долго, потому что терзающий меня недуг не смертельный. Но врач не делает ничего, лишь разглядывает мои зрачки и мой язык, да еще пускает мне кровь, чтобы вывести из меня хворь. Однако это ничуть не ослабляет боль, которая непрестанно гложет меня где-то возле желудка.
Недуг, от которого я страдаю, касается прежде всего моей души, ибо я не знаю, кто же я такой и какому Богу мне следует поклоняться. Поэтому я служу обоим Богам, а, стало быть, предаю их обоих.
Я пишу эти строки только для того, чтобы облегчить свою душу, хотя заведомо знаю, что, если написанные мной страницы попадут в руки моих врагов или даже в руки моих друзей, мне тем самым будет подписан смертный приговор.
Мне очень холодно. Возможно, потому, что обледенела моя душа и, как я ни кутаюсь в свой плащ, мне не удается согреть свои кости.
Сегодня утром брат Пейре принес мне горячий бульон и попытался подбодрить меня, напомнив о приближении Рождества. Он сказал, что чуть позже ко мне заглянет и брат Феррер, однако я попросил его попытаться избавить меня от визита этого инквизитора. От одного взгляда брата Феррера у меня начинается головокружение, а его размеренный голос вселяет в меня ужас. В моих ночных кошмарах он отправляет меня в Преисподнюю, но даже и там я чувствую озноб.
Впрочем, я пишу какую-то чушь: ну кого волнует то, что мне холодно?
Мои братья-монахи не удивляются тому, что я то и дело что-то пишу. В этом ведь заключается моя работа, ибо я — писарь Инквизиции.
Мои братья с другой стороны тоже меня ни в чем не подозревают. Им известно, что моя госпожа попросила меня составить хронику того, что сейчас происходит в этом уголке мира. Она хочет, чтобы когда-нибудь в будущем люди узнали о несправедливости, которую чинили здесь те, кто утверждал, что действует во имя Господа.
Когда я поднимаю взгляд вверх, к небесам, сквозь туман прорисовывается Монсегюр, и его расплывчатые очертания наполняют меня тревогой.
Я мысленно представляю себе, как моя госпожа ходит по крепости, отдавая налево и направо различные распоряжения. Хотя донья Мария и стала «совершенной» , у нее по-прежнему очень властный характер. Не хочу даже и думать о том, во что она могла бы всех нас ввергнуть, если бы была мужчиной.
Время от времени через толстое полотно моей палатки доносится зычный голос сенешаля. У Гуго дез Арси сегодня, похоже, плохое настроение. А у кого оно хорошее?
Погода стоит холодная, долину и горы окутал густой туман. Люди устали, мы ведь находимся здесь с мая прошлого года, и все боятся, что господин Пейре Роже де Мирапуа выдержит еще много месяцев осады. Господин де Мирапуа опирается на поддержку местных жителей, которые умудряются прямо под носом у сенешаля пробираться в крепость и затем возвращаться в долину. Они доставляют осажденным съестные припасы и известия от родственников и друзей.
Вчера я получил послание от моей госпожи доньи Марии, в котором она настаивает, что нам нужно встретиться сегодня ночью. Возможно, мне следует отбросить свои сомнения и выполнить это ее распоряжение.
Один из местных крестьян, поставляющий козий сыр сенешалю, умудрился незаметно проскользнуть в мою палатку и передал мне послание от доньи Марии. Ее указания вполне определенны: с наступлением ночи я должен буду покинуть лагерь и пробраться к выходу из долины. Оттуда некий человек проведет меня потайными тропами к Монсегюру. Если Гуго дез Арси узнал бы об их существовании, он заплатил бы мне кучу денег за то, чтобы я их ему показал, — а может, приказал бы казнить меня за то, что я не рассказал ему об этих тропах.
День тянется бесконечно долго. Я слышу чьи-то шаги. Кто это идет?<втяжка>
— Как вы себя чувствуете, Юлиан? Меня встревожили слова брата Пейре о том, что у вас жар.
Юлиан одним махом поднялся с постели и оказался в объятиях высокого и крепко сложенного мужчины, который вошел в его палатку, не спрашивая разрешения. Это был его брат. На несколько мгновений монаху стало намного легче — как тогда, в детстве, когда он чувствовал себя защищенным внушительной фигурой Фернандо, способного ударом кулака свалить любого, кто осмелился бы на него напасть. Однако главным оружием Фернандо был невозмутимый и самоуверенный взгляд, который быстро охлаждал пыл его потенциальных противников и вселял чувство безопасности в его друзей.
— Фернандо, вы здесь? Какая радость! Когда вы приехали?
— Мы прибыли в лагерь менее часа назад.
— Мы?
— Да, со мной еще пять тамплиеров . Епископ Альби — Дюран де Белькер — попросил нашего Великого магистра о помощи. Наш сотоварищ Артур Бонар слывет толковым инженером — как, впрочем, и сам епископ.
— Несколько дней назад прибыло подкрепление, которое епископ прислал нашему господину Гуго дез Арси, но я не знал, что он попросил помощи еще и у ордена храма. Несмотря на свой сан, он очень интересуется военным искусством и сам умеет выдумывать всевозможные приспособления и механизмы, позволяющие уничтожать врага.
— Надеюсь, у него имеются и другие добродетели, — сказал, улыбнувшись, Фернандо.
— О да! Своими речами он воодушевляет солдат даже лучше, чем это делает Гуго дез Арси.
— Ну что ж, неплохие качества для того, чтобы быть епископом, — усмехнулся Фернандо.
— Скажите, а тамплиеры и в самом деле тоже жаждут покончить с Добрыми Людьми? Я слышал, что вам не нравится преследовать христиан.
Фернандо некоторое время ничего не отвечал. Затем, глубоко вздохнув, тихим голосом сказал:
— Не обращайте внимания на слухи.
— Это не ответ. Вы мне не доверяете?
— Ну конечно, доверяю! Вы ведь мой брат! Ладно, я вам отвечу: у нас, христиан, есть могущественные враги, причем настолько могущественные, что нам не стоит тратить свои силы на борьбу друг с другом. Ну скажите, какой вред от Добрых Людей? Они живут как истинные христиане, соблюдая обет бедности.
— Но они отвергают Крест! Они не считают его символом нашего Господа!
— Они ненавидят Крест как символ, как место, на котором был распят Господь. Впрочем, я не богослов, я — простой солдат.
— А я — монах.
— Я поклоняюсь Господу — поклоняюсь так, как учит меня Святая Матерь Церковь. Однако это отнюдь не означает, что у меня не может быть собственных мыслей. Да, мне не нравится преследовать христиан.
— Ни вам, ни другим рыцарям вашего ордена, — заявил Юлиан.
— А вам? Вам нравится видеть, как женщин и детей сжигают на кострах?
Вопрос Фернандо едва не вызвал у Юлиана тошноту.
— Да примет их Господь в Царствие Свое! — воскликнул Юлиан и перекрестился.
— А вот Церковь утверждает, что они угодят в Преисподнюю, — возразил шутливым тоном Фернандо. — Ладно, давайте не будем горевать, а лучше станем воспринимать окружающую действительность такой, какая она есть. Ни вам, ни мне не нравится, когда погибают невинные люди. Что касается ордена храма, то… мы — послушные дети Церкви. Нас позвали — и вот мы приехали. Другой вопрос, чем мы здесь будем заниматься.
— Хвала Господу! Вы хоть сюда и приехали, но, тем не менее, не хотите...
— Да, примерно так.
— Будьте осторожны, Фернандо. Среди нас находится брат Феррер, который способен заподозрить человека в ереси, даже если тот будет все время молчать.
— Брат Феррер? Должен признаться, все, что я о нем слышал, вызывает у меня определенные опасения. А с какой целью он здесь находится?
— Брат Феррер руководит нашим орденом. Он поклялся добиться правосудия и отправить на костер убийц наших братьев.
— Вы имеете в виду доминиканцев , убитых в Авиньоне?
— Да, именно их. Они прибыли в этот город, чтобы разоблачить там ересь. Их сопровождали восемь писарей, которые тоже стали жертвами заговора. Раймунд де Альфаро, наместник графа Тулузского в Авиньоне, дал согласие на данное злодейство.
— Ну, это еще не доказано, — возразил Фернандо.
— У вас есть какие-то сомнения на этот счет? — послышался голос за спинами Фернандо и Юлиана.
Они оба удивленно оглянулись. В палатку только что вошел брат Феррер, который, судя по всему, слышал последние реплики их разговора.
Фернандо ничуть не смутился — даже под тяжелым укоризненным взглядом, которым посмотрел на него инквизитор.
— Вы…
— Брат Феррер, — представился доминиканец. — И я спрашиваю вас: действительно ли вы сомневаетесь в причастности Альфаро к убийству двух наших братьев?
— Нет никаких доказательств его причастности к этому убийству.
— Нет доказательств? — гневно переспросил брат Феррер. — Да будет вам известно, Альфаро разместил наших братьев в той башне замка, где никто не мог оказать им помощь, в стороне от чьих-либо глаз. Они были убиты посреди ночи отрядом еретиков, прибывших отсюда, из Монсегюра — этого рассадника безобразий, который будет уничтожен волею Господа. Церковь не простит подобного оскорбления. Те, кто называет себя «Добрыми Христианами», а еще «Добрыми Людьми», — на самом деле являются шайкой убийц.
Юлиан, не в силах даже пошевелиться, с ужасом смотрел на брата Феррера. Фернандо окинул доминиканца оценивающим взглядом и решил, что вступать с ним сейчас в препирательства было бы ошибкой.
— Мне неизвестны подробности того, что там произошло. Если вы говорите, что было именно так, — значит, именно так оно и было.
Брат Феррер впился взглядом в Юлиана, который, казалось, вот-вот упадет в обморок.
— Брат Пейре настаивал, чтобы я не ходил к вам, потому что вам необходимо отдохнуть, однако не навестить вас было бы с моей стороны невежливо и бесчеловечно. Но у вас, я вижу, гость, а потому я загляну в другой раз.
Брат Феррер вышел из палатки так же быстро, как и вошел.
— Не надо так пугаться, Юлиан, — рассмеялся Фернандо. — Вы даже побледнели. Он ведь ваш брат во Христе.
— Вы… вы его не знаете, — пробормотал Юлиан.
— Да уж, не хотел бы я быть на месте этих еретиков. Боюсь, что если брату Ферреру чего-то и недостает, так это чувства сострадания.
— Вам, наверное, известно, что ваша мать находится в Монсегюре, причем вместе с самой младшей из ваших сестер.
Фернандо, лицо которого сразу же стало серьезным и озабоченным, кивнул. Напоминание о матери — донье Марии — вызвало у него внезапную боль в груди. Он никогда не был особо близок с ней и в то же время любил больше, чем отца. Энергичная и неугомонная, эта женщина не очень-то баловала своих детей ласками, хотя, несомненно, очень любила их всех и пыталась обеспечить им хорошее будущее.
— Я… я видел ее несколько раз, — признался Юлиан.
— Это меня не удивляет, потому что крепость от внешнего мира никто толком не изолировал. Нам известно, что некоторые из находящихся там людей покидают крепость, а затем возвращаются обратно по тайным, известным только им тропам. Не так давно моя мать прислала мне письмо.
— Она прислала вам письмо? — испуганно переспросил Юлиан. — Только она могла осмелиться совершить нечто подобное!
— Не переживайте. Моя мать — разумный человек, и она не станет подвергать нас опасности. Я получил это письмо через слугу в доме моей сестры Марианны. Вы же знаете, что ее супруг — дон д’Амис — служит графу Раймунду, и потому Марианна часто получает сообщения от моей матери. И раз уж я приехал сюда, то постараюсь повидаться с ней, хотя еще и не знаю, каким образом… Может, вы сможете мне помочь.
— Даже и не пытайтесь этого делать! Гуго дез Арси убьет вас, а епископ отлучит от церкви!
— Я найду способ добиться своего, мой добрый Юлиан. Мне необходимо попытаться убедить мать, чтобы она покинула Монсегюр или, по крайней мере, позволила это сделать моей сестре Терезе, которая еще так юна. Крепость рано или поздно падет, и… Ну, вам, так же как и мне, хорошо известно, что жалеть катаров никто не будет. Я постараюсь убедить ее. Скажу, что она должна этого сделать ради моего отца... то есть нашего отца.
Юлиан удрученно потупил взгляд. Он очень болезненно относился к каким-либо напоминаниям о том, что является незаконнорожденным сыном дона Хуана де Аинсы.
— Да не вешайте вы нос, Юлиан, я не хочу видеть вас таким подавленным!
Юлиан присел на свою постель и, взяв кувшин с водой, стал жадно пить. Фернандо спокойно ждал, когда его брат придет в себя.
— Вы виделись с доном Хуаном? — наконец спросил тихим голосом Юлиан.
— Много месяцев назад, возвращаясь на родину, я сделал по дороге крюк и заехал в Аинсу, чтобы повидаться с нашим отцом. Я пробыл там неполных два дня, однако их вполне хватило для того, чтобы мы смогли с ним откровенно поговорить и попросить друг у друга прощения. Он по-прежнему любит мою мать так же сильно, как и в день их свадьбы, и его очень тревожит ее судьба. Он поручил мне спасти их — ее и мою младшую сестру. Я пообещал ему, что сделаю все возможное и невозможное для того, чтобы она покинула Монсегюр, хотя мы с вами оба знаем, что моя мать не захочет уезжать из этой крепости и встретит смерть лицом к лицу, потому что она не боится ничего и никого — даже самого Бога.
— А как здоровье дона Хуана? — поинтересовался Юлиан.
— Он очень болен, подагра почти лишила его возможности ходить, а еще у него побаливает сердце. Самая старшая из моих сестер старательно за ним ухаживает. Вы уже знаете, что донья Марта овдовела и вместе со своими двумя детьми вернулась в родительский дом под защиту нашего отца.
— Донья Марта всегда была его любимой дочерью.
— Она самая старшая из нас, и одно время родители даже думали, что Марта так и останется единственным ребенком, потому что моя мать никак не могла снова забеременеть. Правда, у нашего отца были и другие дети…
— Да, незаконнорожденные. Дон Хуан любил донью Марию, но это не мешало ему овладевать и другими девушками.
— Ваша мать была очень красива.
— Видимо, это так. Но я ее совсем не помню.
Они оба замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. Хлынувшая в палатку струя холодного воздуха и хриплый голос брата Пейре вернул их к действительности.
— Прошу прощения, дон Фернандо, я пришел узнать, как себя чувствует брат Юлиан и будет ли он ужинать вместе с нами или же предпочтет, чтобы мы принесли ему еду прямо сюда…
— Если не возражаете, я хотел бы остаться в палатке, — ответил Юлиан. — Мне нездоровится. Возможно, если я подольше посплю, то мне станет лучше.
— Я скажу врачу, чтобы он еще раз пришел вас осмотреть, — сказал брат Пейре.
— Нет, не надо! Прошу вас! Я не выдержу еще одного кровопускания! Немного бульона и ломоть хлеба, смоченного вином, будут для меня самым лучшим лекарством. Я переутомился, брат Пейре…
— Думаю, что он прав, — вмешался Фернандо. — Самое лучшее, что мы можем сделать для моего дорогого брата, — так это позволить ему отдохнуть. Любое недомогание можно излечить при помощи крепкого сна.
— А вас, дон Фернандо, мы приглашаем поужинать вместе с моим господином Гуго дез Арси и остальными рыцарями.
— Я задержусь здесь еще буквально на пару минут. За это время вы как раз успеете принести бульон, хлеб и вино для Юлиана.
Брат Пейре быстро вышел из палатки. Его очень встревожила бледность брата Юлиана — ему — да простит его Бог! — даже показалось, что он увидел на лице Юлиана печать смерти.
— Мне очень жаль, что вам приходится так страдать, — сказал Фернандо, когда они с братом снова остались одни.
— Не переживайте.
— Да нет же, я переживаю, потому что вы мне очень дороги, и, нравится вам это или нет, мы с вами — наполовину братья. Это не должно вас удручать. Вы — сын знатного господина из города Аинса.
— И его служанки.
— Не просто служанки, а красивой, очаровательной девушки, у которой не было другого выбора, кроме как уступить настояниям своего господина. Не я придумал подобные порядки, и мне они тоже не нравятся. Однако и вам, и мне известно, что у всех знатных господ есть внебрачные дети. Вам еще повезло, потому что моя мать хорошо относилась и к внебрачным детям своего мужа, и к их матерям. Она попыталась найти место в жизни всем этим детям, причем вам она уделила особое внимание. Вы выросли в нашем родовом имении, овладели вместе со мной искусством верховой езды, вас научили читать и писать, моя мать не поскупилась и потратилась на то, чтобы вы получили церковную должность...
— Но, тем не менее, я — незаконнорожденный.
— Перед Богом мы все равны. В день Страшного суда никто не станет спрашивать вас, где, когда и при каких обстоятельствах вы родились — вас спросят о том, что вы сделали в этой жизни.
Юлиан, словно чего-то испугавшись, начал надрывно кашлять.
— Успокойтесь и выпейте воды, — стал уговаривать его Фернандо. — Что вас так взволновало?
— Божий суд… Я угожу в Преисподнюю, я это знаю.
Монах задрожал всем телом, а по его щекам покатились слезы. Теперь он был похож не на писаря Инквизиции, а на напуганного ребенка.
— Юлиан, в чем же ваша вина, которая заставляет вас бояться Божьей кары?
— Ваша мать виновата в моих страданиях!
— Замолчите! Как вы смеете делать подобные заявления!
Слезы ручьем полились по лицу Юлиана, и он, охваченный судорогами, рухнул на свою убогую постель. Фернандо не знал, что делать. Ему было тяжело видеть в подобном состоянии Юлиана, которого он любил больше других своих братьев и которого всегда защищал.
— К счастью, с нами сюда приехал рыцарь Арман. Он и раньше был хорошим врачом, а на Востоке еще больше расширил свои познания. Я попрошу его осмотреть вас и дать вам лекарство от недуга, который вас мучает. А теперь мне нужно идти. Завтра я вас снова навещу.
Фернандо вышел из палатки, удрученный тем, что недуг так мучает Юлиана. Однако его теперь беспокоило и нечто другое: его брат, похоже, кроме физических страданий, испытывал еще и страдания душевные.
2
Юлиан долгое время неподвижно лежал на своей постели. Он не пошевелился даже тогда, когда брат Пейре принес ему бульон, хлеб и вино. Юлиан предпочел притвориться спящим, чтобы избежать еще одного разговора о бедственном состоянии своего здоровья. Когда брат Пейре ушел, он приподнялся с постели и стал макать ломоть хлеба в кисловатое вино, при помощи которого ему раньше иногда удавалось поднять себе настроение. Юлиан быстро выпил бульон и стал дожидаться, когда обитатели лагеря заснут, чтобы он смог отправиться на встречу с доньей Марией. Крестьянин, принесший от нее послание, проводит Юлиана через скалы к тому месту, где его будет ждать донья Мария.
Он не заметил, сколько прошло времени, когда возле палатки вдруг послышался какой-то шум. Юлиан испуганно приподнялся с постели: он, похоже, нечаянно заснул, и его разбудил этот шум. Юноша с трудом поднялся на ноги и, взяв кувшин, поспешно выпил воды. Затем он так же поспешно умылся и, напялив свое помятое монашеское одеяние, тихонько вышел из палатки. Сердце билось так громко, что ему показалось, что он вот-вот разбудит притихший лагерь, который освещали костры, помогавшие людям пережить холод этой зимней ночи.
Юлиан поспешно вышел из лагеря и направился к лесу, возле которого его должен был ждать посланец доньи Марии.
— Вы опоздали, — с упреком сказал крестьянин, вдруг возникший прямо перед Юлианом, словно призрак.
Этот крестьянин был пастухом и хорошо знал все местные горные тропки.
— Я не мог прийти раньше.
— Вы уснули, — угрюмо возразил крестьянин.
— Нет, я не спал, просто не мог выйти из лагеря тогда, когда мне вздумается.
— Но другие же могут.
— Это для меня новость!
— Для вас новость то, что у многих местных крестьян, которых насильно забрали в солдаты, там, наверху, имеются родственники?
Юлиан ничего не ответил. Получалось, что Фернандо был прав: некоторые из находившихся в их лагере людей ходили в Монсегюр, как к себе домой.
— Где меня ждет госпожа?
— Вам не нужно знать, где. Вы просто идите за мной.
Они пробирались около часа по состоящим из известковых глыб скалам, среди которых выделялась одна огромная скала. На ее вершине находилась издалека бросающаяся в глаза крепость Монсегюр.
Крестьянин остановился рядом с деревьями, умудрившимися вырасти на склоне скалы. Едва Юлиан успел перевести дыхание, как прямо перед ним предстала донья Мария.
— Юлиан, мальчик мой, как я рада тебя видеть!
— Госпожа…
— Присядь здесь, рядом со мной. У нас мало времени, и мы должны использовать его с толком. Я хочу, чтобы ты мне рассказал, как обстоят дела там, внизу. Наши шпионы утверждают, что в распоряжении у Гуго дез Арси имеется десять тысяч человек. Надеюсь, граф Тулузский не струсит перед таким воинством и выполнит свои обязательства перед этой землей. Вопрос ведь стоит не только о вере, но и о власти.
— Что вы имеете в виду, госпожа?
— Если Гуго дез Арси захватит Монсегюр, то с независимостью нашей земли будет покончено. Король хочет покорить эти земли, потому что без них его королевство — ничто. Думаешь, его и в самом деле волнуют катары? Нет, мальчик мой, не стоит впадать в заблуждение: здесь идет борьба не за Бога, а за власть. Французской короне нужны эти земли.
— Но ведь Папа Римский хочет искоренить ересь!
— Папа — да, а вот королю Франции на это наплевать.
— Госпожа, вы говорите такие вещи…
— Ну что ж, я больше не стану утомлять тебя своими рассуждениями. Я предпочитаю, чтобы рассказывал ты, а еще лучше — ответил на мои вопросы.
Целый час донья Мария расспрашивала Юлиана, не упустив из виду ни одной детали, касающейся войска Гуго дез Арси.
— А ты, Юлиан? Ты по-прежнему являешься «верующим»?
— Если бы я это знал! Я совсем запутался, госпожа, и уже не знаю, какой Бог настоящий.
— Да как ты можешь говорить подобное? Неужели я в тебе ошиблась? Я всегда считала тебя умным, именно поэтому хотела, чтобы ты выучился и стал доминиканцем…
— А сейчас вы, видимо, хотите только одного: чтобы я предал своих братьев!
— Я хочу, чтобы ты служил истинному Богу, а не дьяволу, которого ты считаешь Богом.
Юлиан испуганно перекрестился. Донья Мария, высказывая свои еретические идеи, заставляла его сомневаться, а потому — мучиться. Он хорошо помнил тот день, когда она позвала его к себе и заявила, что познала истинного Бога и что и он, Юлиан, теперь тоже должен служить этому Богу. Она пояснила, что кроме истинного Бога в мире существует еще одно божество — дьявол, заточивший истинных ангелов в телесные оболочки. Эти ангелы — человеческие души — освобождаются от данного заточения только в момент смерти. Тело, говорила донья Мария, — это тюрьма, причем самая худшая из всех тюрем. Истинный Бог не имеет никакого отношения к terra oblivionis . Он — творец духа, а не материальной действительности. В этом мире сосуществуют два творения: плохое и хорошее, земное и духовное. «Совершенные», подчеркивала донья Мария, помогают нам понять, как покинуть эту тюрьму, чтобы наша душа встретилась на небесах с той частью нашего духа, при помощи которой мы можем восстановить себя как единое целое.
— Я виделся с доном Фернандо.
— Моим сыном?
— Да, вашим сыном.
— У него все в порядке?
— Да. По крайней мере, так мне показалось. Он сегодня приехал в наш лагерь. Епископ Альби попросил тамплиеров помочь управиться с придуманными им осадными машинами, потому что один из тамплиеров, живущих в близлежащей резиденции ордена храма, является опытным инженером. Сюда приехали несколько человек, и среди них — ваш сын.
— Я рада, что он находится здесь, а не на Востоке. Теперь у меня появилась возможность попрощаться с ним.
— Он хочет с вами встретиться.
— Я тоже этого хочу. Поручаю тебе привести его сюда.
— Мне?! Поручите это кому-нибудь из ваших людей…
— Ради Бога, Юлиан, я не командую никакими людьми!
— Но, госпожа…
— Ты должен меня слушаться.
— А я всю жизнь только это и делаю, — удрученно сказал Юлиан.
— Ты пишешь хронику, о которой я тебе говорила?
— Да. С большим риском для жизни.
— Не цепляйся за эту телесную оболочку, сотворенную дьяволом. Напиши эту хронику, Юлиан. Потомки должны узнать, какие события здесь происходили. Твоя Церковь — Великая Блудница — попытается стереть у людей память о нашем существовании. Если же останутся письменные свидетельства о том, чем мы занимались и во что верили, — наша история не будет забыта. Правду можно сохранить, если о ней написать. Нельзя допустить, чтобы память о нас угасла.
— Я, как вы мне и сказали, пишу обо всем, что здесь сейчас происходит. Но я должен предупредить вас, госпожа, что Монсегюр падет. В этом уверены все, в том числе и ваш сын.
— Ты думаешь, я в этом не уверена? Я не очень надеюсь на то, что граф Тулузский сумеет выбраться из той западни, в которую его заманили. Раймунд хочет, чтобы мы и дальше оказывали сопротивление, но при этом он оставил нас на произвол судьбы, и мы можем рассчитывать только на собственные силы и изобретательность.
— Граф поклялся, что будет преследовать еретиков…
— Граф пытается спасти себя и свои владения. Еретики, как нас называют, являются для него всего лишь фигурами на шахматной доске, хотя и его собственными фигурами. Однако не забывай, что мы родились на этой земле.
— Но вы ведь арагонка.
— Нет, только моя мать была арагонкой. Отец же родом из Каркасона, и я всегда считала эту землю своей родиной. Здесь я родилась, здесь прошли первые годы моей жизни, и я уехала отсюда только потому, что вышла замуж за славного дона Хуана, моего супруга, который, надеюсь, и ныне здравствует.
— Да! Фернандо его видел, и хотя он жалуется на недомогание, за ним старательно ухаживает ваша старшая дочь, донья Марта.
— Судьба благосклонна и к нему, и ко мне. У него есть Марта, а у меня — Тереза. А из двух моих сыновей жив Фернандо.
Донья Мария замолчала, задумавшись о своем втором сыне, погибшем много лет назад во время поединка с другим рыцарем. Да, у нее еще оставался Фернандо, но их отношения никогда не были радужными. Возможно, виновата в этом была она сама, потому что все эти годы горевала о своем почившем старшем сыне и не уделяла должного внимания младшему. Затем Фернандо уехал из родительского дома, чтобы вступить в орден храма и сражаться с врагами христиан. Донья Мария сомневалась, что в основе подобного поступка сына лежало религиозное рвение, и подозревала, что его вступление в ряды тамплиеров — скорее проявление протеста против отношения к нему со стороны его матери, нежели желание служить Церкви. Однако изменить уже ничего нельзя — тем более теперь, когда до смерти ей оставалось совсем немного.
— Я хочу, чтобы ты снова пришел сюда через три дня. Я дам тебе письмо для моего супруга.
— Но я не смогу его доставить! У брата Феррера везде есть свои соглядатаи.
— Ты же писарь Инквизиции! Поэтому ты сможешь! Не позволяй этому злобному монаху себя запугивать.
— Он добился отлучения от церкви очень многих знатных людей нашей страны и вполне может поступить подобным образом и со мной.
— Делай то, что я тебе говорю, Юлиан!
— Госпожа, мне необходимо постоянно находиться возле Монсегюра до тех пор, пока...
— Пока вы не захватите крепость и не уничтожите нас всех.
— А почему бы вам оттуда не убежать? Ваша дочь Марианна хорошо пристроена при дворе Раймунда. Ее супруг…
— Ее супруг — такой же малодушный, как и сам Раймунд. Он больше всего занят тем, как бы сохранить свою голову на плечах.
— Но ведь донья Марианна — «верующая»…
— Да, это верно. По крайней мере, эта дочь меня не предала. А сейчас выслушай меня и сделай то, что я тебе скажу. Я дам тебе письмо для моего супруга. Мне все равно, когда именно ты сможешь его доставить, но рано или поздно оно должно попасть к нему в руки. А еще ты приведешь ко мне Фернандо. Что же касается хроники, которую ты пишешь, то как только она будет закончена, передай ее Марианне. Она будет тайно хранить нашу историю до тех пор, пока не придет время поведать о ней людям.
— Такое время может не прийти никогда, — осмелился возразить Юлиан.
— Не говори глупостей! Никто не вечен — даже король Франции. А у Марианны есть дети, у которых когда-нибудь тоже будут дети. Главное — чтобы наша история была записана. Все то, что не зафиксировано на бумаге, попросту не существует. Мы не можем допустить, чтобы сведения о перенесенных нами страданиях остались лишь в памяти людей: люди очень быстро все забывают. Мне кажется, что сам Господь надоумил меня взять тебя в свой дом и научить читать и писать.
— Донья Мария, я не смогу привести к вам вашего сына.
— Фернандо? Но почему?
— Он тогда поймет, что я предатель, и одного его слова будет достаточно, чтобы отправить меня на костер.
— Фернандо такого не сделает. Он любит тебя, Юлиан, считает своим братом. Кроме того, он не способен нас предать. Его, конечно, будут мучить угрызения совести из-за того, что он не может исповедаться о том, что ему стало известно, однако он все-таки будет держать язык за зубами. Нет, он тебя не выдаст, как не выдаст и меня. Я ведь его мать.
— Но что мне ему сказать?
— Скажи правду, но не всю: скажи, что ты получил от меня послание, что мы с тобой встретились и я умоляла тебя о том, что мне нужно с ним встретиться. Или нет, не говори, что я умоляла, он все равно в это не поверит. Скажи просто, что я хочу с ним встретиться. Я буду ждать вас обоих здесь, на этом месте, через три ночи.
— Вы за нами кого-то пришлете?
— А как еще вы сможете сюда прийти? Если я за вами никого не пришлю, то вы по пути свалитесь в пропасть. А теперь ступай и подумай об истинном Боге и о том моменте, когда твоя душа расстанется с телесной оболочкой.
Юлиан хотел что-то возразить, но донья Мария уже исчезла — он даже не успел заметить, куда. Юноша вдруг почувствовал растерянность, и ему даже начало казаться, что этот разговор ему причудился и перед ним только что была не донья Мария, а призрак, однако хриплый голос пастуха быстро вернул Юлиана к действительности.
— Давайте быстрей. Госпожа разговаривала с вами дольше, чем предполагалось, а идти обратно в лагерь довольно долго.
|
