|
Пролог
Рождество 1940 года
Женщина лежала и слушала, как в окна больницы стучит дождь. Они с Элис выбрали неудачную ночь, чтобы рожать. Как обычно в последние месяцы, начался воздушный налет, массированный и долгий, и их перевели в подвал. Мальчишка у Элис родился в четверть двенадцатого, всего через несколько минут после отбоя воздушной тревоги. Ее собственный сын появился на свет почти на три часа позже, так что дни рождения их дети будут праздновать не в один день. К концу дня возникла непредвиденная ситуация: поступил экстренный вызов — какую-то женщину обнаружили под обломками дома, и у нее едва не случился выкидыш. Но сейчас в больнице все успокоилось.
В кровати напротив мертвым сном спала ее невестка, не обращая никакого внимания на звуки окружающего мира, как и остальные шестеро женщин в палате. «Почему я не могу спать вот так?» — с раздражением подумала женщина. В голове у нее роилось слишком много планов на будущее, чтобы уснуть: как достать то, как сделать это. Как растянуть двадцать пять шиллингов на всю неделю, да еще заплатить из них за квартиру. Боже, как бы ей хотелось приобрести новые занавески для гостиной! Но мечтать о новых занавесках, да и вообще о чем-то новом, было пустой тратой времени.
…
Больше всего ей хотелось иметь новый просторный дом, который она могла бы наполнить красивыми вещами. Ей до смерти опротивел ее дом на О’Коннел-стрит, с его двумя квартирами на втором этаже и двумя — на первом. Но если даже новые занавески представлялись несбыточной мечтой, то о большом доме тем более не стоило и думать. Когда ты замужем за таким неудачником, как Билли Лэйси, то с равным успехом можешь мечтать о полете на Луну.
…
Дождь лил как из ведра, и стекла дребезжали в рамах. Он барабанил по крыше, и она подумала, что, возможно, Билли наконец-то починит оторванные листы шифера над туалетом. Она миллион раз просила его, но, вероятно, все кончится тем, что ей придется самой заняться этим. Она почти все чинила в доме сама. При мысли о Билли губы ее искривились в горькой усмешке. Его брат, Джон, оставался с Элис почти до того момента, когда родился их сын. Да и потом он ушел только потому, что за девочками присматривала соседка, которая до смерти боялась налетов. А Билли бросил ее на ступеньках больницы, когда у нее должен был родиться их первенец. Торопился в пивную, по своему обыкновению. Он даже не знал, кто у нее родился, мальчик или девочка.
…
Из-за срочной операции ребенка так быстро забрали у нее, что она не успела толком рассмотреть его. Теперь у нее было время, и она увидела бледное крошечное создание. Она подумала, что у ребенка болезненный вид. Глядя на спящего сына, она не испытала никаких чувств. Ей исполнилось двадцать семь, она была старше Элис и замужем была дольше. А вот ребенка не хотела. Пропитанный уксусом тампон, который она вводила каждую ночь по секрету от Билли, ей так и не помог.
Ребенок просто не мог выбрать более неподходящее время, чтобы родиться. Она месяц за месяцем изводила Билли, пока он наконец не согласился с тем, что если жена найдет себе работу, то это не будет оскорблением его мужской гордости. Особенно если учесть, что шла война и все женщины страны занимались тем, чего никогда не делали раньше. Подумать только, женщины служили в армии, водили трамваи, доставляли почту, работали на фабриках, заменяя мужчин.
Глава первая
Рождество 1945 года
Элис Лэйси негромко напевала, сметая ворох волос Флорри Пайпер в угол салона-парикмахерской:
— Баю-баюшки, бай-бай… — Она замела веником волосы на совок и вышла во двор, чтобы выбросить их в мусорную корзину.
— Говорят, если продать такие волосы в Вест-Энде в Лондоне, за них можно получить целое состояние, — выкрикнула из-под сушилки миссис Пайпер, когда Элис вернулась.
— Кому продать?
— Тем, кто делает парики. Они всегда высматривают приличную копну волос.
— Неужели? — с сомнением произнесла Элис. Волосы, которые она только что выбросила, годились разве что для птичьего гнезда: сухие, как прошлогодняя пыль, от перманентной завивки, посеченные на концах и по цвету напоминающие сажу.
— Причеши миссис Пайпер, Элис, — невнятным голосом сказала Миртл, у которой уже заплетался язык.
— Давно пора, — отреагировала Флорри Пайпер, поджав губы. — Эти бигуди для меня — настоящее мучение.
— Просто поражаюсь, как вам удается вытерпеть. — Элис выключила сушилку, и миссис Пайпер, с трудом вытащив свое грузное тело из кресла, направилась к зеркалу.
— Не всем даны от природы такие вьющиеся волосы, как у тебя, Элис Лэйси. — Флорри Пайпер с вызовом громко втянула носом воздух. — Не следует работать в парикмахерской, если тебе не нравится то, что в ней делают с клиентами.
Элис сняла сеточку и вздрогнула, коснувшись пальцами раскаленных докрасна металлических бигуди. Да это же настоящая пытка — высидеть полчаса, пока тебе в кожу впиваются эти кусочки обжигающего металла.
— Я сниму их через минутку, — пробормотала она. — Не хотите ли пока сладкого пирожка?
— Ну, я не могу сказать «нет», — любезно согласилась миссис Пайпер. Она уже съела целых три. Обычно в салоне-парикмахерской Миртл не предлагали угощения, но завтра Рождество. На стенах были развешаны какие-то жалкие украшения, а в окне висела скрученная из мишуры звезда. С утра у них было и шерри, но к обеду хозяйка успела прикончить его полностью. Миртл была пьяна в стельку и щипцами для завивки устроила на голове у миссис Фаулер жуткий беспорядок. Локоны были разной величины. К счастью, зрение у миссис Фаулер было неважное, хотя она и наотрез отказывалась носить очки. Оставалось надеяться, что она ничего не заметит.
К миссис Пайпер вернулось хорошее расположение духа.
...
Да и жила она на соседней улице. Так здорово заскочить домой, когда в парикмахерской дела идут ни шатко ни валко, и приготовить своим девочкам чай, присмотреть за ними во время каникул. Обычно она приносила Кормака с собой. Ангельский ребенок, он спокойно лежал в детской колясочке на кухне, играл на тротуаре, когда подрос, или рисовал в уголке, если на улице шел дождь. Но дело было не только в удобстве или в лишних деньгах, хотя и в этом, конечно, тоже. Сейчас работа в парикмахерской помогала ей отвлечься от того ужаса, в какой превратилась ее жизнь с прошлого мая. Для большинства людей окончание самой страшной войны, которую когда-либо знал мир, означало праздник, радостное событие. Для Лэйси оно стало кошмаром.
* * *
Джон Лэйси рассматривал в зеркале над каминной полкой то, что осталось от его лица. Когда-то это было привлекательное лицо. Он не был тщеславен, но всегда знал, что он и его братец Билли были не последними в очереди, когда Господь раздавал приятную внешность. Оба высокие, выше шести футов. У Джона темно-каштановые вьющиеся волосы, у Билли — светлые прямые. У обоих были одинаковые темно-карие глаза, прямой нос, широкий лоб. Но мать всегда безапелляционно утверждала, что из двух братьев Джон — красивее. Очертания рта у него были тверже, и подбородок выпячивался как-то увереннее, что ли. У Билли подбородок был слабым.
Теперь мать уже не говорила так, с тех пор как ее старший сын превратился в монстра. Джон провел пальцами по обожженной коже на правой щеке, дотронулся до уголка искривленного под неестественным углом глаза. Если бы только он не полез спасать того матроса, застрявшего в отсеке, когда на торговом судне взорвался паровой котел! Отсек превратился в раскаленную печь, человек дико кричал, одежда на нем горела. Он появился из пламени, пылающий, как факел, волосы на нем вспыхнули, и он молил о помощи.
…
Еще большая ирония состояла в том, что война почти закончилась и тот случай не имел к ней никакого отношения. Когда взорвался паровой котел, пожарные несли вахту в доках Гладстона, как делали это каждую ночь в течение последних пяти лет. Вся его семья, семья его брата, его мать и тесть вышли из войны невредимыми, не получив ни царапины. Да и сама Эмбер-стрит не пострадала, ни единого разбитого окна, тогда как многие другие улицы в Бутле превратились в груды щебня. И вот в самую последнюю неделю войны Джон лишился половины лица.
Он с ненавистью уставился на безобразное отражение в зеркале. «Дурак!» — выплюнул он сквозь искривившиеся губы.
Где его дети — три его девочки, его маленький сынишка? И самое главное, где его жена? Он вспомнил, что девочки ушли на праздник. Кормак с тестем. Но это не объясняло, почему Элис нет дома.
«Ты ей больше не нравишься, — сказал он своему отражению. — У нее есть другой парень. Вот сейчас он трахает ее, засовывая ей в то самое место, которое раньше было твоим».
Джон застонал и отвернулся от зеркала. Он никогда раньше не выражался так, так грубо и похабно. Заниматься любовью с Элис было наивысшим наслаждением на земле, но теперь он не мог заставить себя прикоснуться к ней, представляя, как она вся сжимается внутри, ненавидя его.
…
Элис не могла выразить, как ей не хватало его любви, близости с ним. Ей было все равно, какое у него лицо. Ради него самого она, конечно, предпочла бы, чтобы этого не случилось. Но это произошло, и она любила его все так же, а может, еще сильнее. К несчастью, убедить Джона в этом было невозможно. Да и лицо его пострадало не так сильно, как он воображал. Правая сторона была покрыта струпьями, и все. Ожог слегка задел глаз и уголок рта, но он совсем не походил на монстра, каким себя называл. Она протянула руку и погладила сморщенную кожу:
— Я люблю тебя.
…
Они были исключительно счастливой семьей. Девочки как две капли воды походили на свою мать, с такими же каштановыми волосами и голубыми глазами. Кормак был славным мальчуганом, правда, маловатого роста, немного бледненький и тихий в сравнении со своими сестрами. У него тоже были голубые материнские глаза, разве что чуть светлее. Если не считать этого, никто не мог сказать, в кого он пошел, со своими прямыми светлыми волосами и мелкими правильными чертами лица.
Джон не возражал, когда его жена стала работать в парикмахерской на Опал-стрит. Он зарабатывал достаточно, чтобы прокормить семью и ни в чем себе не отказывать, но девочки были очень требовательными в одежде, и казалось несправедливым, что только старшая носила все новое. Орла была уже маленькой изящной дамой, она устроила бы истерику при одном предположении, что ей всегда будут доставаться обноски старшей сестры. Элис работала, чтобы одевать своих девочек, и она была счастлива у Миртл. А раз была счастлива Элис, то был счастлив и Джон.
Во всяком случае, так было раньше. И вот сейчас наступило первое за шесть лет Рождество без войны. Оно должно было стать лучшим за все времена для семейства Лэйси, но стало самым худшим.
…
Неподалеку пели «Белое Рождество». «Как раз такое, какое бывало у нас раньше… Но теперь все по-другому, и у нас его нет», — с горечью подумала Элис. Это Рождество совсем не похоже на те, что были у них прежде. То, первое после смерти мамы, было невеселым. Отец страдал, но сделал все, что мог, чтобы развеселить дочь. Он купил ей новое платье, а на святки повел на пантомиму. Ей было восемь лет, и она была единственным ребенком в семье.
Элис знала, что не отличается особым умом, и не могла обнаружить у себя ни одного маломальского таланта. Она часто терялась, с трудом находила нужные слова, медленно соображала. В своей жизни она совершила всего пять поступков: вышла замуж за Джона Лэйси, по которому сходили с ума все девчонки на красильной фабрике Джонсона, и родила ему четверых красивых детей.
Но если она собиралась прожить оставшиеся годы и не лишиться рассудка, ей надо было сделать кое-что еще. Время бежит так быстро. Скоро подойдет пора девочкам выходить замуж. Тогда с ней останется один Кормак; что, если Джон будет продолжать вести себя по-прежнему? Обстановка в доме и так была невыносимой, а когда девочки покинут его, она станет еще хуже.
Да, она должна сделать что-то. Но что? В данный момент даже ее работа находилась под вопросом, а найти другую будет не так-то просто, не сейчас, когда солдаты возвращаются домой и занимают свои старые места на заводах и фабриках, а женщин увольняют отовсюду — женщин, которые привыкли зарабатывать и не захотят вернуться к роли домохозяек. Бернадетта говорила, что, когда Управление по делам нефтепродуктов, где она работала, объявило вакансию кассира для выдачи заработной платы, они получили сорок две заявки. Большинство из них было от женщин, служивших в армии, но работу получил мужчина. Впрочем, Элис не чувствовала в себе склонности к конторской работе, она и складывать-то толком не умела.
* * *
— На следующее Рождество к нашему Джону будет не подступиться, если ничего не изменится, — заметил Коре Билли Лэйси, когда они в тумане возвращались домой. — Как хорошо, что ты сказала, будто мы ожидаем кое-кого к чаю, дорогая, даже если тебе пришлось солгать. Я не мог больше ни минуты оставаться в этом доме.
— Это не было ложью, — холодно ответила Кора. — На чай к нам придет мистер Флинн.
— Мистер Флинн, домовладелец?
— Он самый.
Билли скривился при мысли, что придется снова сидеть за столом и поддерживать натянутую беседу. Они шли по О’Коннел-стрит — здесь они жили раньше, и Билли предпочитал ее той, где они обитали сейчас.
— Знаешь, мне лучше заглянуть сейчас к Фокси Джонсу. Я не видел его с той поры, как он вернулся из армии. К чаю я вернусь домой, дорогая.
— Как же, можно подумать, — пробормотала Кора, глядя, как муж, сунув руки в карманы и фальшиво насвистывая, двинулся вниз по улице. Она увидит его не раньше, чем закроются все пивные бары. Впрочем, она ничего не имела против. Чем меньше она видела Билли, тем лучше.
— Папа! — жалобно окликнул отца Морис, но тот не обратил на сына никакого внимания.
Кора дернула мальчика за руку, раздосадованная тем, что ему понадобился отец, в то время как рядом была она:
— Мне придется серьезно поговорить с тобой.
Мальчик воспринял ее слова буквально:
— Серьезно?
— Сколько раз я говорила тебе, что нельзя сидеть на коленях у бабушки Лэйси? Не могу видеть, как она с тобой заигрывает.
Мальчуган чувствовал себя не в своей тарелке. Бабушка сама усадила его к себе на колени. У него просто не было выбора.
— Прости меня, мам. — Он извинялся перед матерью по сто раз на дню. Он всегда делал все неправильно, хотя частенько даже не представлял себе, что значит — «правильно».
— Ты об этом пожалеешь, когда мы придем домой.
Внутри у него похолодело. Он знал, что означают эти слова, и по тому, как шагала мать, — очень быстро, развернув плечи и поджав губы, он понял, что его будут пороть. Остаток пути до дому он изо всех сил старался не расплакаться, но стоило входной двери закрыться, как он начал кричать во все горло:
— Не бей меня, мамочка, пожалуйста, не бей меня!
Его мать не обратила внимания на крики.
— Сюда, — повелительно скомандовала она, открывая дверь в гостиную. — Быстро! — Она нетерпеливо топнула ногой.
…
Морис медленно поплелся в гостиную. Что он сделал не так? Он никогда не знал, что именно сделал неправильно. Мальчик дрожал от страха, когда мать приказала ему нагнуться над стулом, и розга трижды прошлась ему пониже спины. Было очень больно. Малыш беспомощно всхлипывал, зная, что теперь попа будет болеть очень долго. Он мог понять, если бы его наказали за разбитое окно, если бы он действительно сделал что-нибудь плохое. Хотя он всегда очень старался вести себя хорошо, как-то так получалось, что он вечно сердил свою мать.
— Теперь можешь идти спать.
Было еще слишком рано. Он даже не пил чай. По-прежнему плача, мальчик потащился наверх. Мать, сидя в гостиной, прислушивалась к затихающим шагам. В том, как он поднимался по лестнице, ступая на каждую ступеньку обеими ногами, было что-то очень трогательное. Сердце у нее оборвалось, когда она представила себе, как маленькая крепкая фигурка цепляется за перила. Она услышала, как он поднялся наверх, вошел в свою комнату, и бросилась следом. Сын сидел на кровати, прижав кулачки к глазам.
— Морис! — Она упала на колени, прижав его к своей груди. — Не плачь. О, только не плачь, хороший мой. Твоя мамочка любит тебя. Она любит тебя больше всех в целом свете.
Он был горячим, его маленькое тельце сотрясалось у нее в руках, а сердечко громко билось в такт ее собственному. Две маленькие ручонки обхватили ее за шею. Кора прижала его к себе, и ее захлестнули материнские чувства. На земле не было ничего, совершенно ничего, что могло бы сравниться с любовью, которую она испытывала к ребенку, всхлипывающему у нее на груди, прижимающемуся к ней, и оттого, что он тоже любил ее, не рассуждая, любил всем сердцем, просто потому, что она была его матерью, чувства ее становились еще сильнее.
— Ты любишь свою мамочку, сынок?
— Да, да.
— Может, спустимся вниз и выпьем чаю?
Морис икнул.
— Да, пожалуйста, мам.
— Хочешь кусочек рождественского пирога?
Он кивнул:
— Да.
— Давай мамочка понесет тебя. — Она подняла его на руки, рассмеялась и сказала: — Боже, а ты тяжелый! Очень скоро тебе придется носить меня.
Она отнесла его вниз, как маленького. Морис, смущенный больше обычного, раздумывал над тем, что же он наконец сделал правильно.
…
Кора заметила, что на лысине у него выступили капельки пота, а в круглых влажных глазах загорелось вожделение. И она кое-что поняла: как ей получить дом на Гарибальди-роуд. Таким же образом она собиралась заполучить и чудесную мебель, которой можно будет его обставить. И это же помогло ей на много лет оставить воровство в магазинах.
Она пригладила волосы, неодобрительно поджала губы и строго спросила:
— Вы были непослушным ребенком, мистер Флинн?
Он усиленно закивал головой. Из уголка его рта сочилась слюна.
— Очень непослушным, миссис Лэйси.
— Тогда нам придется кое-что предпринять по этому поводу. — Она сняла розгу со стены.
…
* * *
В гостиной дома номер восемь по Гарнет-стрит было включено радио. Джеральдо и его оркестр исполняли избранные произведения Кола Портера.
— День и ночь, — мурлыкал Дэнни Митчелл, отглаживая свою любимую рубашку: голубую в белую полоску, с жемчужными пуговицами. Он улыбнулся, воображая себе предстоящий вечер. Через час он зайдет за Филлис Гендерсон, сорокалетней вдовой. Они отправятся в пивной бар, немного выпьют, Филлис будет строить из себя недотрогу, но все кончится тем, что она пригласит его к себе домой на чашку какао, а потом — в постель.
У Дэнни была заслуженная репутация сердцееда. В течение десяти лет, пока он был женат на своей возлюбленной Рене, и следующих десяти лет после ее смерти, когда ему пришлось воспитывать дочь, Дэнни не посмотрел ни на одну женщину, но потом Элис вышла замуж, и Дэнни начал развлекаться, пусть даже немного поздно.
Ему исполнился пятьдесят один год, он работал электриком в порту и был стройным и сильным, как мужчины вдвое моложе его; на голове его курчавились волосы такого же цвета, как у дочери. В лице Дэнни не было ничего особенно привлекательного, но он обладал летящей, необычной улыбкой, которая нравилась окружающим, а от взгляда его голубых глаз женщины начинали чувствовать слабость в коленках. В Бутле было полно вдов и незамужних женщин, которые не задумываясь отдали бы правую руку за возможность связать свою жизнь с Дэнни Митчеллом.
Композиция «День и ночь» закончилась. «Ты еще никогда не была такой прекрасной», — запел Дэнни себе под нос. Он все еще думал о Филлис в ее черной шелковой ночной рубашке, когда открылась задняя дверь и вошла Элис. Все мысли о Филлис и предстоящем вечере вмиг вылетели у него из головы, и он встревоженно посмотрел на Элис. С облегчением он заметил, что глаза его дочери светятся ярким светом, чего давненько уже не случалось. Вероятно, отношения с Джоном у нее начали наконец-то налаживаться.
— Я принесла тебе сладких пирожков, пап. У нас осталась после Рождества начинка из миндаля с изюмом. — Она положила на стол бумажный пакет. — Они еще теплые.
— Спасибо, моя хорошая. Я попробую их через минутку. В чайнике есть чай, если тебе хочется чашечку. Налей и мне, если не возражаешь. Мне нужно выгладить только манжеты. — Он отвернул манжеты, в которые осталось продеть запонки, и повесил рубашку за дверь. После этого сложил прожженное одеяло, на котором гладил свои вещи, вынес утюг во двор и поставил его на ступеньки охлаждаться. Элис разлила чай по чашкам. Они уселись друг против друга за столом, дочь заняла место, которое раньше принадлежало ее матери.
— Как дела в школе у Кормака? — задал Дэнни вопрос, с которым неизменно обращался к дочери с тех пор, как внук пошел в школу; ему нравилось слышать ответ.
— Я тебе уже говорила, пап, он любит читать так, как утка любит плавать. Учительница очень им довольна. Когда я уходила, он сидел на кровати и читал книжку.
— Хорошо. — Он удовлетворенно причмокнул губами. Его внук все время оставался в тени своего двоюродного брата Мориса, и так приятно было узнать, что Кормак в чем-то превосходит его. Насколько ему было известно, Морис в школе не блистал особыми успехами.
…
Элис с подозрением посмотрела на отца:
— Ты ел что-нибудь с тех пор, как вернулся домой после работы?
— Ну конечно, моя хорошая, — заверил он ее. Хотя все, на что он был способен, это приготовить себе бутерброд с острой приправой.
— Я хотела бы, чтобы ты приходил к нам обедать.
— У тебя и без того хватает забот, дорогая, чтобы кормить еще один лишний рот. И я всегда обедаю у вас по воскресеньям, разве не так?
Она протянула к нему через стол руку. Глаза, которые показались ему такими яркими, когда она вошла, потускнели.
— Я предпочла бы, чтобы ты был с нами все время. — Голос дочери прозвучал надрывно. У Джона хватало ума придерживать язык в присутствии своего тестя, и было так хорошо иметь кого-то на своей стороне, кого-то, кто никогда не пойдет против нее, что бы ни случилось.
— Ничего хорошего из этого бы не получилось, Элис, — недовольно произнес Дэнни. Он знал, зачем нужен дочери — чтобы служить буфером между ней и мужем, но главные действующие лица на Эмбер-стрит должны сами разобраться в ситуации. В последнее время, однако, он испытывал все большее желание вправить Джону Лэйси мозги. Это несправедливо, что он заставляет страдать людей, которые любили его больше всех, особенно если учесть, что речь идет о его любимой дочери и внучках.
За какие-то месяцы на глазах у Дэнни Элис превратилась из счастливой и жизнерадостной молодой женщины в печальное и унылое создание, на губах ее крайне редко расцветала улыбка. Одному Богу известно, как она будет чувствовать себя, если потеряет эту свою работу в парикмахерской, что могло произойти в любой момент. По крайней мере, она отвлекала ее от домашних проблем. Если бы только он мог сделать что-нибудь, чтобы поправить положение!
Элис отпустила его руку.
…
— Ночью мне так страшно, пап. — Элис крепче обхватила его. — Девочки уходят из дому, и я не могу винить их в этом. Я даже сама советую им так поступать. Я укладываю Кормака спать как можно раньше, он не возражает, если я не выключаю свет. Так что внизу остаемся только я и Джон. Сейчас он перестал включать даже радио. Такое ощущение, что Джон не выносит ничего радостного. Я задерживаюсь на кухне как можно дольше, но ведь есть предел всему — сколько можно мыть посуду или готовить выпечку на завтра, поэтому я пристрастилась к шитью. Читать бесполезно. Я не могу сосредоточиться, зная, что Джон сердито смотрит на меня. Ох, папа! — Она расплакалась. — Он обвиняет меня в том, что я завела любовников. Вбил себе в голову, что я встречаюсь с другими мужчинами. Если бы! Он единственный, кого я когда-либо желала. А теперь и Миртл закрылась, — со стоном вырвалось у нее. — По крайней мере, это было что-то, чего я ждала с нетерпением. Мне нравилось там. Это было похоже на страну чудес, все такое яркое и сверкающее.
* * *
— Входи, — с удивлением произнесла Кора, открыв дверь и обнаружив на ступеньках свою невестку.
Элис редко бывала на Гарибальди-роуд, главным образом, потому, что ее редко туда приглашали, а Кора была не тем человеком, которому можно сваливаться как снег на голову, просто чтобы поболтать.
— Что я могу для тебя сделать? — спросила Кора, когда они уселись в чудесно меблированной гостиной. Она понимала, что это не обычный визит вежливости и что Элис пришла по какой-то особой причине, которая требовала объяснения.
— Где Билли? — Элис не хотела, чтобы брат Джона своим неожиданным появлением помешал им.
— В пивной, где же еще? — презрительно скривилась Кора.
Элис удовлетворенно кивнула.
— Хорошо. Я хочу занять у тебя денег, — напрямик сказала она. Элис не собиралась ходить вокруг да около и переливать из пустого в порожнее, чтобы убить время, а потом тактично перейти к вопросу о займе.
— Вот как! — Кора рассмеялась. Должно быть, речь идет о чем-то очень важном. При обычных обстоятельствах Элис не поинтересовалась бы у нее, который час, не говоря уже о деньгах. — Зачем?
Элис холодно обрисовала ей ситуацию.
— Я верну тебе эти двадцать пять фунтов, как только смогу, и добавлю еще, вроде как за то, что ты мне их одолжила.
— Ты имеешь в виду проценты?
— Это так называется? — смущенно спросила Элис.
— Проценты — это плата за то, что тебе дали взаймы деньги.
— Тогда я заплачу проценты.
— По какой ставке? — поинтересовалась Кора, явно желая смутить невестку.
Но Элис разгадала намерения Коры.
— По какой скажешь, — ответила она, снова обретя хладнокровие.
Ее собеседница неприятно улыбнулась:
— Чего ради я должна давать тебе хотя бы пенни?
— Потому что на этом ты заработаешь другое пенни.
Кора снова улыбнулась. Потом голос ее стал жестким:
— Мы должны заключить деловое соглашение.
— Я не возражаю, — безразлично ответила Элис. Она отчаянно старалась
…
быть начеку. Она не доверяла Коре Лэйси, ведь та могла запросто обмануть ее, и жалела, что отказалась от предложения отца сопровождать ее. Господи, что такое «деловое соглашение»?
— Я одолжу тебе двадцать пять фунтов, но составлю соглашение, и мы обе распишемся в том, что будем делить доходы до тех пор, пока ты не выплатишь мне долг.
— Разделим доходы! — воскликнула Элис. Больше всего на свете ей хотелось получить салон Миртл, но разделение доходов казалось совершенно неприемлемым. — Ты имеешь в виду — поровну? Вряд ли это можно назвать справедливым. Ведь всю работу буду делать я.
— Отлично, ты получаешь две трети, а я одну треть. — Кора знала Элис достаточно хорошо, чтобы понимать, что та ни за что не согласится на половину. С самого начала ее вполне устраивала одна треть. Это был самый легкий способ делать деньги из тех, что ей были известны. — Я сейчас быстро составлю соглашение.
Элис ждала, сидя на краешке стула. Получилось! Завтра утром парикмахерская Миртл будет принадлежать ей, хотя очень хотелось бы обойтись без Коры Лэйси. У нее остался неприятный осадок. Одна треть доходов! Здесь было холодно. Чтобы согреться, она протянула руки к небольшому огню в камине, разведенному из брикетов кокса. Она поежилась. Огонь почти не давал тепла. Кора окружила себя красивыми вещами, но не придавала никакого значения земным благам, уюту. Ничего удивительного, что Билли предпочитал проводить все вечера в пивных барах.
О своей невестке она не знала ничего, за исключением того, что ее девичья фамилия была Барклай, что мать Коры умерла при родах и ее воспитали две тетки, старые девы, которые давно умерли. Об отце никто и никогда ничего не слышал.
Не переставало вызывать удивление и то, что они с Билли нашли друг в друге. Билли почти никогда не бывал дома, Кора редко выходила за его пределы, а когда они были вместе, то совершенно игнорировали друг друга. Казалось, что Билли чувствует себя не в своей тарелке в присутствии холодной и расчетливой супруги, Кора же демонстрировала презрение к добродушному и по-детски наивному мужу.
…
Ноги у Элис закоченели от холода. Она встала и начала ходить по комнате, чтобы вернуть им ощущение тепла. Она сняла вазу, стоявшую на каминной полке. В тусклом свете ваза заискрилась, как бриллиант, когда Элис повертела ее в руках. Она щелкнула по ней ногтем, и та издала резкий, звонкий звук, как колокольчик. Хрусталь! Господи, как Кора смогла позволить себе такую вещь? И, если на то пошло, откуда у нее двадцать пять фунтов? От Горация Флинна?
«Я полагаю, что она не только ведет его книги», — кажется, примерно так выразился отец. Элис содрогнулась, представив себе, как толстый и жирный Гораций Флинн подходит к ней вплотную, а уж о том, чтобы вести его книги или проделывать какие-то интимные вещи (если папа прав), и говорить нечего.
…
Внезапно Элис охватило горячее желание побыстрее убраться из этой красивой холодной комнаты, с ее дорогими украшениями и вернуться в свой собственный, теплый и уютный дом, в котором ни одна безделушка не стоила дороже шести пенсов, но который был ей гораздо милее. К черту Миртл с ее салоном! Кора может оставить себе свои деньги и свое деловое соглашение.
Она направилась к двери — и представила Джона, который сидит в кресле возле окна, поджидает ее, сердясь и раздражаясь, желая знать, где она была и скольким мужчинам позволила дотронуться до себя. Обвинения становились все более и более дикими и оскорбительными. Она не могла заставить себя пересказать отцу хоть что-то из того, что говорил Джон. Скольких мужчин она обслужила? Сколько она заработала? Ужасные обвинения из уст человека, который, как она думала, будет любить ее всегда! Элис подавила всхлип, и как раз в этот момент в комнату вошла Кора, держа в руках вырванный из блокнота листок бумаги.
— Извини, что я так задержалась, но все надо было изложить предельно точно. Просто подпиши вот здесь, где я проставила пунктирную линию. Я захватила с собой чернила и ручку.
— Сначала я хотела бы прочесть это.
— Конечно, — легко согласилась Кора. — Никогда ничего нельзя подписывать, не прочитав сначала.
— «Я, Элис Лэйси, — принялась читать вслух Элис, — удостоверяю получение суммы в двадцать пять фунтов от Коры Лэйси, что дает право упомянутой Коре Лэйси на владение in perpetuity одной третью делового предприятия, известного в настоящее время как «Салон-парикмахерская Миртл». — Она нахмурилась. — Что значит «in perpetuity»?
— До тех пор, пока ты не вернешь мне деньги назад.
— Тогда все в порядке. — Ей не часто приходилось ставить свою подпись. Она села и аккуратно написала над пунктирной линией: «Элис М. Лэйси».
— Что значит «М»? — поинтересовалась Кора.
— Мэворин. Так звали мою маму. Мой отец называл ее Рене.
Кора кивнула:
— Ну, вот твои деньги. — Она протянула небольшой клочок бумаги.
Элис непонимающе уставилась на него:
…
Пока ее не было, Элис оглядела большую мрачноватую комнату. В ней было тепло — в массивном камине пылал яркий огонь. Книга, которую читала Бернадетта, лежала обложкой вверх рядом с чашкой, где оставалось немного какао. Ни за что на свете она не хотела бы оказаться на месте Берни, ни на одно мгновение, но в тот момент она почувствовала зависть к подруге: та могла поступать, как ей вздумается — лечь спать, если хотела, или бодрствовать, и никто не дышал ей в затылок, чтобы проследить за каждым движением. Элис виновато поежилась, представив себе, насколько ее жизнь была бы лучше без Джона.
О господи! Элис стало плохо. Часы на буфете показывали без десяти девять. Но если Джон беспокоился, то в этом была его вина, рассудила она. Элис больше не могла довериться ему, рассказать о салоне Миртл. Даже когда она вернется, то сможет сказать лишь, где она была, а не почему. Он вполне мог разорвать чек, заявить, что не хочет, чтобы она работала. Лучше промолчать и поговорить обо всем, когда парикмахерская Миртл действительно будет принадлежать ей.
— Эй! Я тут подумала кое о чем. — Бернадетта вернулась с рюмками. — Откуда Кора знала, на чье имя выписывать чек?
— Понятия не имею. — Элис достала чек из сумочки и впервые внимательно прочла его. — Тут сказано: «К оплате для компании «Флинн Пропертиз». — Она вновь прочитала чек и нахмурилась. — Флинн Пропертиз?
Бернадетта взвизгнула:
— Сука! Салон Миртл принадлежит Горацию Флинну. Он собственник компании, о которой толковала эта доченька. Ох, Эл! Держу пари, Кора Лэйси сейчас покатывается со смеху.
…
— Нам пора идти, мама, — резко бросила она, порозовев. — Нам и вправду нужно спешить, мама. — Она обернулась к Элис. — Удачи вам с салоном. Надеюсь, вы управитесь с парикмахерской лучше, чем это получалось у мамы. Должна признаться, вы меня совершенно ошеломили, появившись нынче утром с чеком.
Вошла миссис Глэйстер, подруга Миртл.
— Ты забыла свою сумочку, дорогая, — ласково сказала она. — Я положила в нее чистый носовой платок и немножко мятных конфет, твоих любимых.
— Спасибо. — Миртл робко улыбнулась всем. — Могу я выпить чашечку чая?
— Нет, не можешь, мама. Такси ждет. Скажи «до свидания» своим друзьям. — Оливия грубо подняла старую женщину на ноги. Она презрительно оглядела комнату. — Мое сердце не разорвется, если я больше никогда не увижу этого места.
Дверь закрылась, и Миртл Риммер навсегда покинула Опал-стрит. Миссис Глэйстер расплакалась:
— Мое сердце не разорвется, если я тоже больше никогда не увижу ее. Она ожидала, что Миртл накопила несколько тысяч фунтов, а оказалось — всего несколько сотен. И знаете, она забрала все, до последнего пенни.
— Неплохо выпить по чашечке чая, Элис, — сказала Флорри Пайпер. — Забудь на минутку обо мне и моих волосах.
…
— Какой ужасный синяк у тебя на щеке, дорогая, — заметила Флорри Пайпер, когда Элис вернулась.
Элис потрогала синяк так, словно забыла о нем.
— Я наткнулась на дверь, — объяснила она.
— Тебе следует быть осторожнее. — Будь это кто-либо другой, Флорри сочла бы само собой разумеющимся, что синяк поставил ухажер, но всем было известно, что Джон Лэйси никогда не тронул жену и пальцем.
* * *
Он не собирался бить ее. Он никогда не хотел причинять ей боль, ни словом, ни делом. Но ее не было дома так долго, что, когда она наконец пришла, он был уже в бешенстве.
Одна за другой возвращались девочки. Сегодня он почти не видел их. Похоже, они проводят массу времени у других людей. Как только они выяснили, что матери еще нет, то сразу же отправились в постель. Он слышал, как они болтают наверху, смеются и хихикают, и чувствовал себя лишним, зная, что дочери избегают его, что именно из-за него их так часто и подолгу не бывает дома и они больше не приводят домой подружек, как раньше. Именно по этой самой причине Элис так рано укладывала Кормака спать — чтобы мальчуган не слышал, как его отец разговаривает с матерью.
Джон подошел к лестнице и стал слушать, как дочери спорят о том, кому спать посередине. Он заранее знал, что уступит Маив, которая ни с кем не хотела ссориться. Им крайне была нужна еще одна кровать. Один знакомый на работе посоветовал ему обзавестись двухъярусной кроватью, и Джон размышлял над тем, сможет ли он соорудить пару, или комплект, или как там еще она называлась. Ему нравилось работать с деревом — гораздо больше, чем с металлом. Будут споры о том, кому спать наверху, куда нужно залезать по маленькой лестнице, но он установит очередность. Он поговорит об этом с Элис.
Нет, не поговорит! Подавив всхлип, Джон Лэйси сел на нижнюю ступеньку лестницы и закрыл руками изуродованное лицо. Он забыл, что они с Элис больше не разговаривают, и в этом была его вина, а не ее. Джон чувствовал себя так, словно потерял власть над своим рассудком. Тот заставлял его говорить и делать то, о чем настоящий Джон и помыслить не мог, и не позволял совершать хорошие поступки.
Часы на буфете пробили восемь, и это означало, что Элис отсутствовала уже час. Но ведь она сказала, что всего лишь завернет на Гарнет-стрит повидать отца! Губы Джона искривились, в груди закипала слепая ярость. Он готов был держать пари, что его жена стоит, прижавшись спиной к стене, в каком-нибудь тупичке с одним из своих приятелей. Собственно говоря, он может сам пойти на Гарнет-стрит и убедиться, что был прав в своих подозрениях.
— Я выйду на минутку, — крикнул он детям наверх.
Только Маив соблаговолила откликнуться.
— Хорошо, папа, — крикнула она в ответ.
Джон схватил пальто и поспешил на залитую светом газовых фонарей улицу. Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до Гарнет-стрит, и еще меньше, чтобы удостовериться в том, что в доме Дэнни Митчелла нет ни души. Чтобы окончательно убедиться в этом, он вошел в дом через заднюю дверь, но там тоже было темно и пусто.
Впоследствии Джон не мог понять, что случилось с его головой. Его охватило ликование, сердце забилось быстрее, по коже пробежал холодок от сознания того, что он оказался прав. Теперь у него появились все основания ненавидеть ее.
Он вернулся домой, сел в кресло у окна и, постукивая пальцами по деревянному подлокотнику, принялся ждать Элис, свою жену-шлюху.
Она появилась только в половине десятого, и он уже начал было думать, что она бросила его, хотя здравый смысл подсказывал ему, что она никогда не оставит детей — во всяком случае с ним.
Ему редко доводилось видеть ее такой красивой и желанной. Любого мужчину замучили бы подозрения, если бы его жена вернулась с блестящими глазами и розовыми щечками, словно она выиграла несколько сотен фунтов. Так она выглядела раньше, когда они занимались любовью. Что-то должно было случиться, чтобы ее глаза так засветились. Но что бы это ни было, оно не имело отношения к нему.
— Прости меня, дорогой, — зачастила она, — но после того как я заглянула к отцу, я решила заскочить к Бернадетте: она чувствует себя страшно подавленной с самого Рождества. Мы выпили по капельке шерри, и я, кажется, совсем потеряла чувство времени.
— Тебя не было два с половиной часа, — ледяным тоном изрек Джон.
— Я знаю, дорогой. Прости меня, пожалуйста.
— Ты была с парнем, я вижу это по твоему лицу. — Почему, ну почему ему так хотелось, чтобы это оказалось правдой? Он словно упивался своим страданием, стараясь сделать себе еще больнее.
Она вздохнула:
— Ох, не говори глупостей, Джон. Пойди и спроси у Бернадетты, если не веришь мне.
— Ты считаешь, я такой дурак и не догадываюсь, что вы договорились между собой?
— Думай, что хочешь, — устало проговорила она и прошла в кухню поставить чайник на огонь. — Девочки пили чай, после того как вернулись? Я слышу, они все еще разговаривают наверху. Может, им захочется выпить какао.
…
Если бы он остался тем разумным человеком, каким был когда-то, то сейчас самое время было упомянуть о двухъярусной кровати. Вместо этого тот другой человек, каким он стал, последовал за женой в кухню и схватил ее за руку.
— Я хочу знать, где ты была. Я хочу знать, почему у тебя такое выражение лица! Сколько ты заработала? Сколько у тебя в кошельке? — Он отпустил ее руку. На ручке кухонной двери висела ее сумочка — из тех, что стали популярными во время войны, их носили через плечо. Он расстегнул молнию и вытряхнул содержимое. На выложенный плиткой пол вывалились покрытая золоченой эмалью пудреница, кошелек, маленькая расческа, два тщательно выглаженных носовых платка, огрызок карандаша, пара трамвайных билетов и клочок бумаги.
— Джон! Отец подарил мне эту пудреницу в мой двадцать первый день рождения. Ох, смотри, зеркальце разбилось. — Она едва не плакала, опустившись на колени и подбирая осколки стекла. — Теперь семь лет не будет нам удачи.
— Я склею его. — Господи! Он был похож на монстра — и вел себя соответственно. Став на колени рядом с ней, он начал складывать вещи обратно в сумочку. Плечи их соприкоснулись, и его охватило страстное желание обнять ее, осушить ее слезы. Черт возьми, он так и сделает. Сейчас или никогда. Так больше продолжаться не может. Даже если придется рискнуть и увидеть отвращение на ее лице. Он робко произнес:
— Не знаю, что на меня находит ино… А это что?
— Это чек, — произнесла Элис напряженным голосом. Она выхватила чек у него из рук, прежде чем он успел заметить, от кого он был. Подозрения вернулись к нему с такой силой, что он больше не мог сдерживаться.
— Ага, значит, с тобой расплачиваются чеками? Должно быть, это какой-то богатенький Буратино — тот, с кем ты шляешься? Давай-ка посмотрим.
— Нет! — Она упрямо отвела руку с чеком за спину. — Это тебя не касается.
— Вот как, моя жена спит с кем попало, а меня это не касается! — Он хрипло рассмеялся. — Покажи мне этот гребаный чек.
Элис вздрогнула. Он никогда раньше не ругался в доме, максимум, что он себе позволял, это словечки вроде «проклятый». Внезапно ей стало плохо, она поняла, что нет смысла и дальше прятать от него чек. Джон был сильнее и легко мог отнять его.
— Это от Коры Лэйси, — сказала она. — Она одолжила мне двадцать пять фунтов на салон Миртл. С завтрашнего дня он будет принадлежать мне.
Год назад Джон пришел бы в восторг. Год назад он сам бы занял для нее денег. Один его приятель взял ссуду в банке, чтобы открыть собственную небольшую инженерную компанию. Но сейчас, год спустя, Джон ощутил лишь слепую ярость, за которой пришел оглушительный страх. Он не хотел, чтобы она стала независимой, обзавелась собственным делом, не полагалась на него в денежном отношении. В последнее время он стал с пренебрежением относиться к тем жалким шиллингам, которые она зарабатывала в салоне Миртл. Джон хотел, чтобы она сидела дома. Если бы он мог, то запретил бы ей ходить по магазинам. Он поднял руку и ударил Элис по лицу, ударил так сильно, что она пошатнулась и чуть не упала. Она вскрикнула, потом сразу же умолкла, прижав руку ко рту, боясь, что дети могут услышать. Чек упал на пол, и он схватил его.
— С тобой все в порядке, мам? — крикнула Орла.
— Все нормально, дорогая. Я просто ударилась об угол кухонного шкафа. — Она посмотрела на мужа. — Если ты порвешь его, я попрошу Кору выписать мне новый. Ты мне не сторож. А с сегодняшнего вечера ты мне и не муж. Давай, ударь меня еще раз, — насмешливо проговорила Элис, когда Джон снова занес кулак. — Можешь избивать меня всю ночь, но ты все равно не помешаешь мне приобрести салон Миртл.
Впервые она осмелилась возразить ему, и, глядя на ее сердитое, раскрасневшееся лицо, Джон Лэйси понял, что потерял ее. Со стоном, который, казалось, шел из самых глубин его души, он второй раз за вечер закрыл лицо руками.
— Я не знаю, что на меня нашло, Элис, — прошептал он.
Если бы щека у Элис не болела так сильно, она могла бы пожалеть его, но вот уже десять месяцев она шагала, как по минному полю, пытаясь достучаться до него, пробиться к нему, мирилась с его яростью, с его плохим настроением и, хуже всего, с его оскорблениями, и все потому, что любила его. Может, она все еще любила его, она не знала, но на этот раз он зашел слишком далеко. То, что он ее ударил, стало последней каплей. Он так запугал девочек, что они почти не бывали дома. Только Кормак был избавлен от его гнева. Она взяла чек и вышла из комнаты.
Через несколько секунд Элис вернулась. Она чувствовала в себе необычайную силу, как будто это она, а не он, была главной.
— Теперь я буду спать одна, — коротко бросила она. — Я лягу в гостиной. А ты можешь спать на кровати.
|
Электронные книги этого автора
|
|
|
Лиззи родилась в многодетной семье. Отец пил, истязал жену и дочерей, и однажды, пытаясь спасти от насилия сестру, Лиззи случайно убила его. Мать взяла вину на себя, а напуганная девушка сбежала в Лондон ...
|
|
|
|
Холодная февральская ночь 1925 года. Молли и Аннемари бегут из дома, спасаясь от жестокости отца. Единственный способ скрыться от него — уехать в Америку. Но Молли опоздала на пароход, и Аннемари отправилась ...
|
|
|
