|
Глава 1
Если бы Сиси де Пуатье знала, что ее убьют, она бы, наверное, купила рождественский подарок своему мужу Ричарду. Возможно, она бы даже захотела посетить школу для девочек мисс Эдвардс и посмотреть рождественское представление, в котором должна была участвовать ее нескладная толстуха-дочь. Если бы Сиси де Пуатье знала, что конец так близок, она бы, вероятно, предпочла провести остаток отпущенного ей времени на работе, а не в самом дешевом номере монреальского отеля «Риц», да и ее отношение к находящемуся рядом мужчине по имени Саул было бы совсем другим.
— Так что ты о ней думаешь? Тебе нравится? — требовательно вопрошала она, положив книгу на свой бледный живот.
За последние дни Саулу уже порядком надоел этот вопрос. Где бы они ни находились — на деловых встречах, за ужином или даже в такси, которое проезжало по заснеженным улицам Монреаля, — Сиси каждые пять минут склонялась над необъятной сумкой и с торжествующим видом извлекала оттуда свое творение с таким видом, как будто оно было, как минимум, плодом еще одного непорочного зачатия.
— Мне нравится фотография.
Похвалив собственную работу, Саул прекрасно понимал, что это будет воспринято как оскорбление, но он понимал и то, что больше не в состоянии осыпать Сиси похвалами, которых она постоянно жаждала. Ему все опротивело. Саул чувствовал, что с каждой минутой, проведенной рядом с этой женщиной, он становится все более похожим на нее. Не внешне, конечно. Будучи на несколько лет младше его, Сиси в свои сорок восемь лет оставалась стройной, жилистой и подтянутой. Ее зубы сверкали неестественной белизной, а волосы были неправдоподобно белокурыми. Каждый раз, когда Саул ласкал ее, ему казалось, что он пытается пробудить к жизни ледяную статую. В этой эфемерной, холодной красоте таилось определенное очарование, но тем большую опасность представляла она для тех, кто находился рядом. Саулу казалось, что если эта хрупкая скульптура однажды разобьется, то просто погребет его под грудой ледяных осколков.
И дело было не только и не столько во внешности. По отношению к нему Сиси не проявляла и малой толики той нежности, с какой она поглаживала глянцевый переплет своей книги. Ее ласки всегда были бездушны и напоминали леденящие порывы зимнего ветра. Саулу казалось, что исходящий от этой женщины холод проникает сквозь кожу и вымораживает его изнутри, постепенно уничтожая все то теплое и человечное, что в нем еще сохранилось.
Пятидесятидвухлетний Саул Петров лишь недавно начал замечать, что старые друзья уже совсем не такие красивые, умные и талантливые, какими были когда-то. Честно говоря, ему становилось просто скучно в их обществе. И судя по тому, что его приятели, в свою очередь, украдкой позевывали во время разговора с ним, это чувство было взаимным. Все они постепенно превращались в толстеющих, лысеющих зануд, и Саул не стал исключением. Было не слишком приятно осознавать, что женщины все реже смотрят в твою сторону, что лечащий врач все настойчивее советует проверить состояние предстательной железы, а сам ты подумываешь о том, чтобы сменить горные лыжи на обычные. Но это как раз можно было пережить. Не от этого Саул Петров в ужасе просыпался в два часа ночи от зловещего нашептывания в ухо. Этот голос был знаком ему с детства. Только тогда он пугал его чудовищами, притаившимися под кроватью, а теперь настойчиво твердил о том, что люди считают его скучным и неинтересным. Саул глубоко вдыхал ночной воздух, стараясь успокоиться и убедить себя в том, что предательский зевок приятеля, с которым он ужинал накануне, объясняется выпитым вином или magret de canard , или тем, что их обоих, одетых в по-зимнему плотные свитера, просто разморило в тепле монреальского ресторана.
Но голос не умолкал. Он продолжал нашептывать, что это только начало. Предупреждал о неумолимо надвигающейся катастрофе. Напоминал о том, что Саул прекрасно знал и без него. Все меньше людей проявляло искренний интерес к его болтовне. Все чаще его собеседники украдкой поглядывали на часы, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет откланяться. Все лихорадочнее их глаза обшаривали комнату в поисках более интересной компании.
Именно поэтому он позволил Сиси соблазнить себя, не предполагая, что тем самым приглашает чудовище из своих детских кошмаров переместиться из-под кровати непосредственно в кровать. Саул подозревал, что является лишь очередной жертвой, принесенной на алтарь непомерного эгоцентризма этой женщины. Этот кровожадный монстр уже без остатка поглотил ее саму, ее мужа и даже ее несуразную дочь, а теперь деловито расправлялся с ним.
Общение с ней уже успело ожесточить его, и Саул стал презирать себя. Но не настолько сильно, насколько презирал ее.
— Это выдающаяся книга, — сказала Сиси, игнорируя его выпад. — Ее ждет грандиозный успех. — Она помахала книгой у него перед носом. — На свете столько людей, снедаемых беспокойством и тревогой. Они раскупят ее в мгновение ока. — Сиси отвернулась к окну, из которого открывался безрадостный вид на здание напротив, но она смотрела в него так, словно видела перед собой т???олпы восторженных почитателей. — Я создала ее для них, — добавила она, оборачиваясь к Саулу.
Он смотрел в ее широко распахнутые глаза и лишь молча удивлялся тому, как можно настолько искренне верить в созданный тобою самой миф.
Естественно, он читал книгу Сиси. Она назвала ее «Be Calm», что означало «Обретите покой». Точно так же называлась и компания, созданная ею пару лет назад. Любого, кто знал Сиси, подобное название могло только рассмешить. Призывающая других к спокойствию, эта женщина была настоящим комком оголенных нервов. Ее выразительные руки постоянно пребывали в движении, пытаясь разгладить и упорядочить все, к чему они прикасались. Ее резкие замечания были обрывочными и фрагментарными, и даже самого ничтожного повода было достаточно для того, чтобы вызвать раздражение, выплескивающееся в приступах гнева.
Напускная внешняя холодность Сиси де Пуатье не могла обмануть окружающих, и никто бы не употребил эпитет «спокойная», создавая ее словесный портрет.
Она разослала свою рукопись во все мыслимые и немыслимые места, начиная с крупнейших издательств Нью-Йорка и заканчивая редакцией Réjean et Maison des cartes в богом забытой крохотной деревушке Святого Поликарпа, затерявшейся где-то на полдороги между Монреалем и Торонто.
Везде ей отвечали категорическим отказом. Издатели сразу распознавали графоманский опус, представлявший собой нелепую смесь псевдофилософских рассуждений на темы то ли буддизма, то ли индуизма, вышедших из-под пера экзальтированной дамочки. А на фотографию, украшавшую обложку, вообще нельзя было смотреть без содрогания. На ней Сиси напоминала изголодавшегося вурдалака.
Саул прекрасно помнил тот день, когда в монреальский офис Сиси пришла целая пачка писем с отказами.
— Кругом сплошное мракобесие, — говорила она, разрывая их на клочки и швыряя на пол. — Поверь мне, этот мир серьезно болен. Люди стали жестокими и бесчувственными. Они ненавидят друг друга, потому что утратили способность любить и сострадать. Мое учение, — Сиси взмахнула рукой так, как будто в ней была зажата не книга, а карающий меч, — укажет людям путь к счастью.
Она говорила негромко, дрожащим от с трудом сдерживаемой злобы голосом, и каждое слово буквально сочилось ядом. В конце концов Сиси решила сама издать свою книгу с таким расчетом, чтобы та вышла к Рождеству. Саулу казалось очень забавным то, что книга, в которой столько рассуждений о свете, сама вышла в свет как раз на зимнее солнцестояние. В самый короткий день в году.
— Кто-то решил снова издать ее? — Он понимал, что его вопрос звучит издевательски, но ничего не мог с собой поделать и продолжал: — Ах, прости! Я совсем забыл. Тебе же все отказали. Наверное, это ужасно обидно.
Сиси молчала, и Саул задумался над тем, как бы побольнее уесть ее, чтобы добиться хоть какой-то реакции, но так ничего и не придумав, решил задать вопрос в лоб:
— Интересно, что ты чувствовала после всех этих отказов?
Ему показалось, что Сиси передернуло. Хотя, возможно, он просто выдавал желаемое за действительное. Она продолжала молчать, и это молчание было очень красноречивым. Сиси привыкла полностью игнорировать любые раздражающие факторы, к каковым, кстати, относились также ее дочь и муж. Для нее просто не существовало никаких неприятностей, никакой критики, никаких оскорблений и никаких эмоций, если они не были ее собственными. Саул успел достаточно хорошо узнать эту женщину, чтобы понять, что она живет в своем собственном, совершенном мире, где не было места ни для низменных чувств, ни для разочарований.
Саул понимал, что этот мир был обречен, и надеялся, что сможет присутствовать при его крушении. Но только в качестве стороннего наблюдателя.
Сиси считала людей жестокими и бесчувственными. Жестокими и бесчувственными. Саул не так давно стал ее личным фотографом и любовником, а потому еще хорошо помнил то время, когда ему самому окружающий мир казался совсем неплохим местом для жизни. Каждое утро он просыпался, радуясь восходу солнца и приходу нового дня, приносящего с собой новые, безграничные возможности. Он не переставал удивляться тому, насколько прекрасен Монреаль. В кафе и на улице он видел вокруг улыбающихся, благожелательных людей. Он видел детей, играющих привязанными к веревочкам каштанами. Он видел пожилых дам, которые рука об руку прогуливались по бульвару Сен-Лоран дю Мейн.
Конечно, Саул был не настолько глуп и слеп, чтобы при этом не замечать бездомных мужчин и женщин, а также людей с помятыми, испитыми лицами. Для этих людей очередная долгая, бессмысленно проведенная ночь сменялась днем, который обещал быть еще более долгим и бессмысленным.
Несмотря на это, в глубине души Саул верил в то, что мир прекрасен. И это отражалось в его работах, которые излучали внутренний свет и надежду, побеждающие противостоящие им тени.
По иронии судьбы именно это качество Саула настолько заинтриговало Сиси, что она решила нанять его. Один из модных журналов Монреаля назвал его «стильным» фотографом, а Сиси всегда стремилась заполучить все самое лучшее. Именно поэтому они всегда снимали номер именно в «Рице». И пусть это была тесная, мрачная, лишенная какой бы то ни было привлекательности комнатушка на нижнем этаже, с неприглядным видом из окна, но зато она находилась в «Рице». Сиси не удовлетворялась лишь сознанием этого. В качестве подтверждения своего пребывания в подобных престижных местах она всегда забирала шампуни и прочие туалетные и канцелярские принадлежности. Точно так же, как однажды прихватила с собой и Саула. Преследуя только ей одну понятную цель, она при каждом удобном случае демонстрировала свои трофеи людям, которых это совершенно не интересовало. Саул тоже стал одним из таких трофеев, который в конце концов неизбежно будет выкинут за ненадобностью. Сиси без сожаления отбрасывала в сторону все, что ей переставало быть нужным. Это уже произошло и с ее мужем, которого она игнорировала, и с дочкой, которой она откровенно пренебрегала.
Мир был жестоким и бесчувственным.
Теперь Саул тоже в это поверил.
Он ненавидел Сиси де Пуатье.
Саул вылез из кровати, оставив Сиси наедине с ее книгой — единственной истинной возлюбленной этой женщины. Когда он оглянулся на нее, ему показалось, что у него двоится в глазах. Это вполне могло быть результатом чрезмерных возлияний накануне вечером, и Саул наклонил голову набок, пытаясь сфокусировать изображение, но оно по-прежнему оставалось смазанным, а когда внезапно сфокусировалось, ему показалось, что он смотрит сквозь стеклянную призму на двух совершенно разных женщин. Одна из них была красивой, эффектной, обаятельной и жизнерадостной, но за ней проступал отталкивающий образ жалкой, иссохшей крашеной блондинки, ущербной, жилистой и жесткой. И опасной.
— Что это?
Саул потянулся к корзине для мусора и достал оттуда портфолио. Он сразу понял, что в нем должны быть образцы работ какого-то художника. Отпечатанные на матовой архивной бумаге фотографии были тщательно и красиво переплетены. Саул раскрыл портфолио, и у него перехватило дыхание.
Казалось, что от фотографий исходит чистое, светлое сияние. Он почувствовал стеснение в груди. Мир на фотографиях выглядел прекрасным и уязвимым одновременно. Но главным в них было обещание надежды и покоя. Сразу становилось понятным, что именно таким видит окружающий мир создавший эти произведения художник, именно в таком мире он живет. Саул тоже когда-то жил в мире света и надежды.
Незамысловатые на первый взгляд работы на самом деле были очень сложными. Образы и цвета наслаивались друг на друга. Час за часом, день за днем художник кропотливо трудился, добиваясь желаемого эффекта.
Саул не мог отвести взгляда от одной из фотографий. Величественное дерево горделиво устремлялось к небесам, как будто пытаясь дотянуться до солнца. Неизвестному художнику каким-то образом удалось создать иллюзию движения, но при этом фотография не казалась размытой. Она манила своей красотой, умиротворяла и, что самое главное, производила неизгладимое впечатление. Кончики ветвей казались тающими, сливающимися с фоном, как будто за уверенным устремлением дерева ввысь все равно скрывалась некоторая неопределенность. Это была выдающаяся работа.
Все мысли о Сиси отступили. Саул карабкался вверх по волшебному дереву, грубая кора покалывала ладони, и это было подобно тому, как когда-то он сидел на коленях у дедушки и терся щекой о его небритое лицо. Каким образом художнику удалось достичь такого эффекта?
Глава 2
Стараясь не порвать белый шифон, Кри осторожно натягивала на себя костюм. Рождественское представление уже началось. Она слышала, как ученицы младших классов поют «В бедных яслях Он лежал, к людям руки простирал…», и на мгновение представила себя стоящей на сцене и протягивающей руки к смеющимся над ней зрителям. Отогнав это неприятное видение, Кри снова занялась переодеванием, тихо, без слов, подпевая хору.
— Кто это? — в битком набитой возбужденными предстоящим выступлением девочками комнате раздался голос учительницы музыки матам Лятур. — Кто напевает?
В угол, где спряталась Кри, чтобы спокойно переодеться в одиночестве, заглянуло оживленное птичье личико мадам. Кри инстинктивно прижала к себе костюм, пытаясь прикрыть полуобнаженное четырнадцатилетнее тело. Естественно, ее попытка оказалась тщетной. Тела было слишком много, а шифона — слишком мало.
— Это ты?
Кри молча смотрела на мадам, слишком перепуганная для того, чтобы что-то сказать. А ведь мать предупреждала ее об этом. Предупреждала, чтобы она никогда не пела на людях.
Но жизнерадостная обстановка праздника сыграла с Кри злую шутку, и она забыла об осторожности.
Мадам Лятур смотрела на полную, неуклюжую девочку, и ее начинало подташнивать от отвращения. Валики жира, почти полностью скрывающие врезающееся в них белье, жуткие складки на коже, застывшее лицо, остановившийся взгляд. Когда месье Драпо, преподававший в школе естественные науки, назвал Кри лучшей ученицей в классе, один из его коллег тотчас же заметил, что она, вероятно, просто съела учебник, так как одна из тем последнего семестра была посвящена витаминам и минералам.
Тем не менее она явно собиралась принять участие в этом рождественском спектакле, хотя мадам Лятур с трудом представляла себе, как это будет выглядеть.
— Лучше поторопись. Тебе скоро на сцену, — сказала она и снова исчезла за углом, не дожидаясь ответа.
Кри уже пять лет училась в школе для девочек мисс Эдвардс, но впервые решилась участвовать в спектакле. До этого, когда остальные ученицы шили себе нарядные костюмы, она лишь бормотала невнятные отговорки. И никто никогда не пытался переубедить ее. Вместо этого ей, как обладающей, по словам мадам Лятур, способностями технаря, поручали роль осветителя спектакля. Таким образом, каждый год во время рождественского представления Кри оказывалась в полной изоляции и из своего темного закутка наблюдала за тем, как ее красивые, сияющие, талантливые соученицы поют о Рождественском чуде и танцуют в ярких лучах софитов, которые направляла на них Кри.
Но в этом году все будет по-другому.
Закончив переодевание, Кри подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрела увесистая шифоновая снежинка, которая больше напоминала целый сугроб. Кри это понимала, но ей все равно очень нравился этот восхитительный, самый настоящий рождественский костюм, который она, в отличие от остальных девочек, которым помогали матери, сшила сама. Она хотела сделать маме сюрприз и упрямо заглушала внутренний голос, непрерывно нашептывающий, что этот сюрприз может оказаться далеко не приятным.
Присмотревшись повнимательнее, кое-где можно было увидеть крохотные кровавые пятнышки — предательские следы, оставленные ее неловкими, пухлыми пальцами, которые она совершенно исколола, пока шила этот костюм. Но конечный результат стоил перенесенных страданий. Кри была довольна собой. Эта идея была, пожалуй, самой плодотворной из всех, которые осеняли ее за всю четырнадцатилетнюю жизнь.
Кри знала, что мать боготворит свет. Она постоянно слышала о просветлении, которое стремятся обрести все люди, о том, что только самых талантливых людей называют блистательными, о том, что худые люди добиваются большего успеха в жизни именно потому, что они легче и светлее других .
Это же очевидно.
Поэтому Кри и выбрала для себя роль снежинки — самого легкого и бестелесного создания природы. Она позаботилась и о собственной блистательности, отправившись в один из магазинчиков «все за один доллар» и потратив карманные деньги на флакончик с блестками. Ей даже удалось мужественно проигнорировать витрину с не первой свежести шоколадными батончиками в ярких обертках. Кри уже месяц сидела на диете и была уверена в том, что очень скоро ее мать заметит результат.
Наклеив блестки на обнаженные части тела, она еще раз посмотрела в зеркало, чтобы оценить плоды своих усилий.
Впервые в жизни Кри чувствовала себя красивой и радовалась тому, что всего через несколько минут мать тоже увидит ее такой.
Клара Морроу смотрела сквозь заиндевевшие окна гостиной, за которыми раскинулась небольшая деревушка Три Сосны. Протянув руку, она очистила часть стекла от нанесенного морозом узора и подумала о том, что теперь, когда у них есть немного денег, надо бы поменять старые окна на более современные. В отличие от большинства других решений, которые обычно принимала Клара, это было бы вполне практичным. Но именно практичность была ей совершенно чужда. И сейчас, глядя на почти полностью погребенную под снегом деревню, она думала о том, что ей нравится смотреть на Три Сосны именно сквозь живописные морозные узоры на стеклах старых окон.
Потягивая горячий шоколад, Клара наблюдала за укутанными в яркие зимние одежки жителями деревни, которые прогуливались под продолжающим падать мягким снегом, приветственно взмахивая руками в пестрых варежках и периодически останавливаясь, чтобы обменяться друг с другом парой слов. Облачка пара, которые при этом вылетали у них изо рта, делали их похожими на персонажей комиксов. Одни направлялись в бистро Оливье, чтобы выпить по чашке café au lait , другим нужен был свежий хлеб или pâtisserie из булочной-кондитерской Сары. Расположенный рядом с бистро магазин Мирны — «Книги, новые и букинистические» — был сегодня закрыт. Месье Беливо, который расчищал от снега дорожку перед своим универсальным магазином, прервал это занятие, чтобы помахать рукой торопливо пересекающему деревенскую площадь Габри, владельцу находящейся на углу гостиницы, предлагавшей ночлег и завтрак, который казался просто огромным в своем зимнем наряде. Постороннему человеку обитатели деревни могли показаться одной безымянной, бесполой массой. Зимой все жители провинции Квебек были на одно лицо — передвигающиеся вперевалку неуклюжие фигуры, закутанные в пуховики и утепленные куртки, которые полнили даже худых, а полных делали просто необъятными. Все выглядели одинаково. Если не считать вязаных шерстяных шапочек. Клара видела, как ярко-зеленый помпон Руфи кивает разноцветной шапке Уэйна, связанной Пэт долгими осенними вечерами. Головные уборы всех отпрысков семейства Левеск были выдержаны в сине-голубой гамме.
...
Я позвонила и оказалось, что этот человек действительно фотограф и зовут его Саул Петров.
— Вы разговаривали с ним?
— Да, сэр. Я должна была это сделать, чтобы убедиться, что это именно он.
— А если он убийца? А если сейчас он как раз сжигает фотографии или загружает вещи в машину? Как давно вы ему звонили?
— Около двух часов назад, — еле слышно пробормотала Иветта Николь.
Гамаш глубоко вдохнул, еще несколько мгновений пристально разглядывал ее, после чего широкими шагами направился к двери.
— Инспектор Бювуар? Возьмите с собой агента и выясните, тот ли это фотограф, которого мы ищем. Агент Лемье, вы останетесь здесь. Мне нужно с вами поговорить. — Он повернулся к Николь и добавил: — Сядьте и подождите меня.
Агент рухнула на стул, как будто у нее подкосились ноги.
Бювуар взял листок с адресом, сверился с картой на стене и через пару минут уже вышел на двор. Но сперва он оглянулся на агента Николь, которая сидела в крохотной, захламленной комнатке и выглядела настолько несчастной, что Бювуар, к своему удивлению, почувствовал даже нечто вроде сочувствия к ней. О темной стороне натуры старшего инспектора Гамаша слагали легенды. И не столько потому, что она была такой уж темной, сколько потому, что он ее тщательно скрывал. Мало кому доводилось столкнуться с ее проявлениями. Но те, кому все же случилось, запоминали это на всю жизнь.
— У меня есть задание для вас, — обратился Гамаш к Лемье. — Я хочу, чтобы вы съездили в Монреаль и кое-что разузнали. О женщине по имени Элле. Не думаю, что это ее настоящее имя. Эта женщина была местной нищенкой, и ее убили незадолго до Рождества.
— Это как-то связано с делом де Пуатье?
— Нет.
— Я что-то не так сделал, сэр? — Лемье совершенно упал духом.
— Почему вы так решили? Просто мне нужно задать по этому делу несколько вопросов, а для вас это станет неплохой практикой. Вы же никогда не работали в Монреале?
— Я там вообще почти не бывал, — признался Лемье.
— Ну вот, а тут вам предоставляется возможность там поработать. — Гамаш заметил встревоженное выражение лица агента. — Вы справитесь. Я бы никогда не послал вас туда, если бы не был уверен в двух вещах. Во-первых, что вы сможете сделать это, а во-вторых, что вам это пойдет на пользу.
— Что мне нужно делать, сэр?
Гамаш сказал ему, и они вдвоем направились к машине старшего инспектора, из багажника которой Гамаш извлек картонную коробку с вещдоками и вручил ее Лемье вместе с соответствующими инструкциями.
Старший инспектор проводил взглядом машину Лемье, которая медленно переехала через старый каменный мост, выехала по улицу Коммонз, обогнула деревенскую площадь и направилась вверх по улице Мулен, к выезду из Трех Сосен. Гамаш стоял под неторопливо падающим снегом и наблюдал за силуэтами людей на деревенской площади. Некоторые из них возвращались с покупками из булочной-кондитерской Сары или универсального магазина месье Беливо. Некоторые катались на коньках целыми семьями. Кое-кто выгуливал собак. Одна жизнерадостная молодая овчарка каталась в снегу, рыла подкопы и подбрасывала что-то в воздух.
Инспектору Гамашу очень не хватало Санни.
Из-за снега все обитатели Трех Сосен были похожи друг на друга. Объемистые пуховые парки и вязаные шапочки с помпонами делали их неразличимыми. Гамаш подумал, что если бы ему удалось узнать хотя бы детей и собак, то он смог бы вычислить и взрослых.
Глава 17
— Можете меня поздравить, — Бювуар ворвался с мороза в теплое помещение, на ходу сбрасывая тяжелое пальто. Шапка полетела на стол, за ней последовали варежки. — Вы были правы. У этого фотографа действительно есть нужные снимки.
— Замечательно, — Гамаш похлопал своего заместителя по плечу. — Показывай.
— Ну, дело в том, что у него не было их при себе, — произнес Бювуар таким тоном, как будто рассчитывать на такую удачу было бы неоправданным оптимизмом.
— Где же они? — спросил Гамаш, и в его голосе уже не было прежнего энтузиазма.
— Он отправил пленки на проявку в Сан-Ламберт, в лабораторию, услугами которой он обычно пользуется. Но это экспресс-почта, поэтому к завтрашнему дню пленка уже должна быть там.
— В лаборатории.
— Précisément .— Бювуар чувствовал, что его новость встретила гораздо более прохладный прием, чем он ожидал. — Но он говорит, что сделал несколько сотен фотографий за завтраком и во время керлинга.
Бювуар оглянулся по сторонам. Изабелла Лакост с преувеличенной сосредоточенностью работала на компьютере, а агент Иветта Николь подчеркнуто обособилась в дальнем конце стола, как на острове, с которого она молчаливо взирала на материк, каковым являлся старший инспектор Гамаш.
— Он что-то видел? — спросил Гамаш.
— Я спрашивал. Но он заявил, что как профессионал был настолько сосредоточен на самом процессе съемок, что практически не замечал ничего из того, что происходило вокруг, а потому был не меньше всех остальных удивлен, когда Сиси вдруг неожиданно упала. Однако при этом он утверждал, что так как его работой было снимать Сиси и только Сиси, камера была все время сфокусирована исключительно на ней.
— Тогда он наверняка должен был что-то видеть, — заметил Гамаш.
— Возможно, — неохотно признал Бювуар, — но ведь он мог не понять, что именно он увидел. Ведь Сиси не закололи ножом, не ударили дубинкой и не задушили. Если бы это было так, он бы, несомненно, отреагировал. Но ведь что произошло? Она всего лишь встала и дотронулась до стула, который стоял перед ней. В этом нет абсолютно ничего необычного и уж, конечно, ничего угрожающего.
С этим утверждением трудно было не согласиться.
— А почему она это сделала? — спросил Гамаш. — С одной стороны, ты совершенно прав. Никто не обратит внимания на то, что женщина встала, прошла пару шагов и дотронулась до впереди стоящего стула. Но, с другой стороны, согласись, что это все-таки довольно странный поступок. Кроме того, утверждение Петрова, что он все время был занят исключительно фотографированием, не подкрепляется ничем, кроме его собственных слов.
— Вы правы, — согласился Бювуар, который уже отогрел замерзшие руки у печки и потянулся к кофейнику. — Но он явно хотел помочь следствию. Возможно, даже слишком явно, — задумчиво добавил он. В мире Бювуара любой человек, проявляющий во время расследования излишний энтузиазм, автоматически становился подозреваемым.
Эмили Лонгпре накрывала стол на троих, складывая и разглаживая полотняные салфетки гораздо тщательнее, чем они того требовали. В этих автоматических, монотонных движениях было что-то успокаивающее. Матушки еще не было, но она должна скоро приехать. Судя по часам, висевшим на стене в кухне, полуденные занятия медитацией, которые она проводила в своем центре, скоро закончатся.
Кей легла вздремнуть, но сама Эм никак не могла расслабиться. Вместо того чтобы, как обычно в это время, спокойно пить чай, просматривая свежий номер “La Presse”, она протирала корешки кулинарных книг, поливала цветы, которые совершенно не нуждались в поливе, и вообще занималась чем угодно, лишь бы хоть как-то отвлечься от обуревающих ее мыслей.
В большой кастрюле варился гороховый суп. Эмили попробовала его, убедилась, что соли и специй достаточно, и тщательно помешала. Генри терпеливо сидел у ее ног, гипнотизируя кастрюлю своими выразительными карими глазами, как будто надеялся на то, что сила его воли все же заставит аппетитную баранью косточку вынырнуть из супа и прилететь прямо ему в пасть. Эм переходила с места на место, и он, виляя хвостом, неотступно следовал за ней повсюду, стараясь непременно попасться ей под ноги при первой же возможности.
Кукурузный хлеб был замешан и готов к отправке в духовку. К приезду Матушки он как раз испечется.
Как и предполагала Эмили, полчаса спустя к дому подъехала машина. Матушка выбралась из нее и уверенным, несмотря на совершенно обледенелую дорожку, шагом направилась к двери. Она не боялась поскользнуться. Как сказала однажды Кей, ее центр тяжести располагался настолько низко, что она не смогла бы упасть, даже если бы очень захотела. Правда, Кей также утверждала, что утонуть Матушка тоже не сможет. По какой-то непостижимой для Эм причине, Кей никогда не надоедало подтрунивать над Матушкой, рассуждая о том, каким образом та сможет все же однажды встретиться с Создателем. Матушка парировала все эти иронические выпады тем, что она, в отличие от некоторых, по крайней мере, с Ним встретится.
Теперь три старые подруги сидели за кухонным столом, на котором стояли тарелки с горячим гороховым супом и лежали ломти свежеиспеченного кукурузного хлеба. Он был настолько теплым, что сливочное масло тотчас же таяло и впитывалось в него. На кухне было тихо. Даже Генри смирно свернулся под столом, уповая на то, что ему все же перепадет какой-то аппетитный кусочек.
Десять минут спустя, когда приехал Гамаш, еда по-прежнему стояла на столе, остывшая, но нетронутая. Если бы старший инспектор, перед тем как зайти в дом, украдкой заглянул в боковое окно, он бы увидел сидящих за кухонным столом трех пожилых женщин, взявшихся за руки и погруженных в молитву, которой, казалось, не будет конца.
— Не бойтесь наследить, старший инспектор, — сказала Эм, заметив, как Гамаш с сомнением посмотрел на грязные мокрые отпечатки, которые сапоги оставляли на плиточном полу прихожей. — Мы с Генри постоянно разносим мокрый снег по всему дому.
Она кивнула на полугодовалого щенка немецкой овчарки, который выглядел так, как будто мог в любую минуту взорваться от распиравшей его изнутри энергии. Хорошее воспитание заставляло его сидеть на месте, но при этом он неистово вилял не только хвостом, но и всей задней частью. Гамаш подумал, что если бы пол был деревянным, то от такого трения мог бы легко воспламениться.
После официальной процедуры знакомства и произнесения всех приличествующих случаю извинений за прерванный обед Гамаш с Бювуаром сняли пальто, разулись и прошли на кухню. Там пахло классическим домашним канадским французским гороховым супом и свежевыпеченным хлебом.
— Намасте, — приветствовала их Матушка, сложив ладони лодочкой и слегка склонив голову.
— О Господи! — закатила глаза Кей. — Начинается.
— Намасте? — переспросил Гамаш.
Бювуар ничему не удивлялся. По его мнению, от старой anglaise , одетой в какой-то балахон пурпурного цвета, можно было ожидать любой нелепости. Он сделал вид, что не заметил, как шеф с совершенно серьезным видом ответил на поклон.
— Это очень древнее, освященное веками приветствие, — пояснила Беатрис Мейер, приглаживая свою буйную рыжую шевелюру и бросая озабоченный взгляд в сторону Кей, которая подчеркнуто игнорировала подругу.
— Можно его погладить? — спросил Гамаш, кивая на Генри.
— На ваш страх и риск, месье. Он может зализать вас до смерти, — предупредила Эм.
— Скорее, утопить в слюнях, — поправила ее Кей, выходя из кухни и направляясь в глубь дома.
Гамаш опустился на колени и почесал Генри за ушами, которые напоминали два гордо поднятых паруса. Щенок моментально опрокинулся на спину и подставил живот. Старший инспектор с удовольствием почесал и его тоже.
После этого Эм проводила их в гостиную. В этом старинном доме ощущалась атмосфера гостеприимства и уюта. Казалось, что здесь, как у доброй бабушки из сказки, никогда не может произойти ничего плохого. Даже Бювуар постепенно расслабился. Впрочем, Гамаш подозревал, что любой человек почувствовал бы себя как дома в этом месте. И рядом с этой женщиной.
Усадив их в гостиной, Эмили Лонгпре вышла и через пару минут вернулась с двумя тарелками супа.
— У вас голодный вид, — улыбнулась она и снова исчезла на кухне.
Прежде чем Гамаш с Бювуаром успели что-либо возразить, они уже оказались сидящими перед очагом, а на раскладных столиках перед ними стояли тарелки с супом, над которыми поднимался аппетитный пар, и корзинка с ломтями теплого кукурузного хлеба. Хотя Гамаш понимал, что если быть до конца честным, то он, при желании, конечно, мог бы успеть остановить Эмили Лонгпре и не создавать лишнего беспокойства трем пожилым женщинам, но следовало признать, что хозяйка дома была совершенно права. Они действительно были голодны.
Поэтому получилось так, что, выслушивая ответы трех пожилых дам на свои вопросы, два офицера Сюртэ одновременно с аппетитом ели.
— Не могли бы вы рассказать, что именно произошло вчера? — спросил Бювуар у Кей. — Насколько я понимаю, вы были на матче по керлингу?
— Матушка как раз полностью очистила «дом», — начала Кей, и Бювуар тотчас же пожалел о том, что решил начать именно с нее. Абсолютная бессмысленность первой фразы не предвещала ничего хорошего.
Матушка как раз полностью очистила дом. Rien , полная околесица. Еще одна чокнутая англо-канадка. Хотя в данном случае этого следовало ожидать. Он с первого взгляда понял, что у этой старушенции не все дома. Закутанная в бесчисленные свитера и пледы, она напоминала бесформенный куль с грязным бельем, снабженный головой. Точнее, головкой. Очень маленькой и усохшей. Десять волосинок, уцелевших на морщинистом скальпе, стояли дыбом.
Она была похожа на какого-то особенно нелепого персонажа из «Маппет-шоу».
— Désolé, mais qu’est-ce que vous avez dit? — решил он попытать счастья еще раз, уже по-французски.
— Матушка. Как. Раз. Полностью. Очистила. Дом, — отчетливо повторила пожилая женщина на удивление звучным голосом.
От Гамаша, внимательно наблюдавшего за происходящим, не укрылись улыбки, которыми быстро обменялись Эмили и Беатрис. В них не было ни злобы, ни ехидства. Скорее, они улыбались так, как обычно улыбаются люди, услышав старую и хорошо знакомую шутку.
— Простите, мадам, давайте выясним, правильно ли вы поняли мой вопрос. Вы говорите о матче о керлингу?
— Все ясно, — рассмеялась Кей. Это был хороший, добрый смех, и Бювуар сразу это понял по тому, как он преобразил лицо этой пожилой женщины, которое сразу перестало ему казаться подозрительным и неприятным. — Да. Хотите верьте, хотите нет, но я говорила именно о матче по керлингу. Матушка — это она.— С этими словами пожилая дама ткнула пальцем в сторону своей подруги в пурпурном балахоне.
Почему-то это совсем не удивило Бювуара. Эта «Матушка» ему сразу не понравилась. Какая нормальная женщина станет настаивать на том, чтобы ее называли Матушкой? Если, конечно, она не мать-настоятельница. Но, глядя на даму в пурпуре, Бювуар в этом сильно сомневался.
Зато он не сомневался в том, что с ней у них еще будут большие проблемы. Он просто чувствовал это, хотя никогда бы не стал признаваться в подобных предчувствиях, особенно перед Гамашем.
— И что же это значит, мадам? — снова поворачиваясь к Кей, поинтересовался Бювуар, откусывая кукурузный хлеб и стараясь, чтобы масло, которым он был пропитан, не потекло по подбородку.
— Очистить «дом» — это термин, понятный любому, кто знаком с правилами игры в керлинг, — ответила Кей. — Думаю, что Эм сможет объяснить его вам лучше меня. Ведь она — скип. У керлингистов так называют капитана команды.
Бювуар повернулся к мадам Лонгпре. Ее синие глаза были умными, ясными и, пожалуй, немного усталыми. Уложенные в изысканную прическу и выкрашенные в естественный светло-каштановый цвет волосы красиво обрамляли лицо. Она казалась очень спокойной, доброжелательной и чем-то напоминала Рене-Мари Гамаш. Бювуар украдкой взглянул на шефа, пытаясь понять, заметил ли тот это сходство. Но старший инспектор вел себя точно так же, как всегда в подобных ситуациях — спокойно и внимательно прислушивался к их разговору. Даже если, глядя на Эмили Лонгпре, Арман Гамаш видел свою жену тридцать лет спустя, он ничем этого не выдал.
— Вы когда-нибудь играли в керлинг, инспектор? — спросила Эм.
Бювуара не только удивил, но даже немного обидел этот вопрос. Играть в керлинг? Он был центральным нападающим хоккейной команды Сюртэ. В свои тридцать шесть он мог дать фору игрокам, которые были на добрый десяток лет младше его. Но керлинг? Он даже не считал эту игру спортом.
— Насколько я понимаю, нет, — не получив ответа, продолжала Эм. — Поверьте, вы многое потеряли. Это совершенно замечательный спорт.
— Спорт, мадам?
— Mais oui . Причем очень сложный. Он требует прекрасной координации движений, острого взгляда и твердой руки. Вы сами в этом убедитесь, если попробуете.
— А вы не могли бы преподать нам небольшой урок, мадам? — раздался голос Гамаша. Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они устроились у очага. Старший инспектор тепло улыбнулся Эм, которая улыбнулась в ответ и кивнула.
— Как насчет завтрашнего утра, старший инспектор?
— Чудесно.
Бювуар решил тоже сосредоточить свое внимание на Эмили Лонгпре. В любом случае из этой троицы она явно была единственным совершенно нормальным человеком.
— Вы не могли бы описать то, что происходило вплоть до того момента, когда вы поняли, что что-то случилось, и когда именно вы это поняли? — обратился он к ней.
— К тому времени игра продолжалась уже почти час, — начала вспоминать Эмили. — Это был товарищеский матч, то есть он был короче обычных. Кроме того, игра все-таки проходила на открытом воздухе, и мы не хотели совершенно заморозить наших зрителей.
— Тем не менее вам это удалось. Мне еще никогда в жизни не было так холодно, — сказала Кей.
— Мы, как всегда, проигрывали, — продолжала Эм. — В какой-то момент я поняла, что в нашем доме уже слишком много камней.
Заметив абсолютно непонимающее выражение лица Бювуара, она объяснила:
— Домами называются те красные круги-мишени, которые вы видели на льду. Именно туда нужно загонять камни. Наши противники прекрасно играли, и в результате наш дом оказался забитым камнями. Поэтому я попросила Матушку сделать то, что в керлинге называется «очистить дом».
— Я всегда стараюсь закрутить камень так, чтобы к концу пути он описывал наибольшую дугу и выбивал из дома как можно больше находящихся там камней — Матушка поднялась со своего места и начала раскачивать правой рукой, демонстрируя, как именно она это делает.
— Это как разбой пирамиды в бильярде, — сообразил Бювуар, но по лицам своих собеседниц понял, что им выражение «разбой пирамиды» говорит ровно столько же, сколько ему «очистить дом».
— Для меня это самый азартный момент во всей игре, — сказала Матушка.
— Честно говоря, — добавила Эм, — этот момент нравится всем. Он уже стал своеобразной традицией. Я уверена, что многие приходят на нашу игру исключительно для того, чтобы посмотреть, как Матушка будет очищать дом.
— Так интересно наблюдать за тем, как камни разлетаются в разные стороны, — подхватила Матушка. — Очень живописное зрелище.
— И очень шумное, — заметила Кей.
— Это становится своеобразным сигналом к окончанию матча, — сказала Эм. — Обычно после этого мы все возвращаемся в Легион-холл, чтобы выпить по стаканчику горячего грога.
— Но вчера все было по-другому, — напомнил Бювуар. — Так что же произошло вчера?
— Я поняла, что что-то случилось, только когда заметила, что все бегут к тому месту, где сидели Кей и Сиси де Пуатье, — сказала Матушка.
— Я тоже, — подхватила Эм. — До этого я вообще смотрела только на камень Матушки. Впрочем, как и все остальные. Помню, что когда камни разлетелись из нашего дома, раздались приветственные возгласы, аплодисменты, а потом все внезапно стихло. Я подумала…
— Что вы подумали, мадам? — спросил Гамаш, от которого не укрылось испуганное выражение, появившееся в этот момент на лице Эмили Лонгпре.
— Она подумала, что это я скопытилась, — сказала Кей. — Да, Эм?
Эмили кивнула.
— Не с нашим счастьем, — язвительно заметила Матушка. — Она еще нас всех переживет. Удалось же ей дожить до своих ста сорока пяти.
— Сто сорок пять — это мой интеллектуальный коэффициент, — объяснила Кей. — А что касается возраста, то мне всего девяносто два. Матушке семьдесят восемь. Кстати, нечасто доводится встретить человека, чей возраст превышает интеллектуальный коэффициент.
— Кстати, а когда вы сами поняли, что что-то случилось? — спросил Бювуар у Кей, стараясь, чтобы этот ключевой вопрос прозвучал как можно небрежнее. Ведь именно эта женщина, сидящая сейчас перед ними, была, возможно, единственным свидетелем убийства.
Кей ненадолго задумалась, и ее маленькое морщинистое личико приобрело еще большее сходство с печеной картофелиной.
— Эта женщина, как ее там звали… Сиси? Она сидела на стуле Эм. Мы всегда приносим с собой собственные раскладные стулья и ставим их возле обогревателя. Из любезности и уважения к возрасту нам позволяют занимать эти самые теплые места. Но эта ужасная женщина…
— Кей, — укоризненно перебила ее Эмили.
— Но она действительно была ужасная, и мы все это знаем. Постоянно всеми командовала, все передвигала, выпрямляла, расправляла. Перед завтраком в Легион-холле я расставляла на столах солонки и перечницы. Так она ходила за мной следом и все переставляла по-своему. И еще жаловалась на то, что чай ей, видите ли, не нравится.
— Это был мой чай, — вмешалась Матушка. — Как может не понравиться здоровый, натуральный травяной отвар человеку, который утверждает, что якобы побывал в Индии?
— Перестаньте, — перебила их Эмили. — Эта несчастная женщина мертва.
— Итак, мы с этой Сиси сидели рядом, примерно в полутора метрах друг от друга. Как я уже говорила, было ужасно холодно, и поэтому на мне было очень много теплой одежды. Наверное, я на несколько минут задремала. Следующее, что я помню, это как Сиси стояла за пустым стулом Матушки, крепко схватившись за верхнюю перекладину спинки. Сначала мне даже показалась, что она собирается поднять его и куда-то отшвырнуть. Но потом я заметила, что она вроде бы дрожит. Вокруг нас все кричали и хлопали в ладоши, и поэтому я не сразу поняла, что она кричит совсем не так, как другие. Это был, скорее, вопль. А потом она отпустила стул и упала.
— И что вы сделали?
— Естественно, встала, чтобы посмотреть, что с ней случилось. Она лежала на спине, и в воздухе ощущался какой-то странный запах. Наверное, я закричала, потому что уже через несколько секунд вокруг нас собралась целая толпа. А потом появилась Руфь Зардо и начала всеми командовать. Не женщина, а генерал в юбке. Пишет чудовищные стихи. Никакой рифмы. Я лично предпочитаю Вордсворта.
— Почему она встала со своего места? — поспешно спросил Бювуар, опасаясь, что Кей или Гамаш, или они оба, сейчас начнут цитировать любимые стихотворения.
— Откуда мне знать?
— Вы не заметили ничего подозрительного? Может быть, кто-то подходил к вам? Что-то делал со стульями? Может быть, разлил какую-то жидкость?
— Никто не подходил, не делал и не разливал, — уверенно ответила Кей.
— Вы разговаривали с мадам де Пуатье? — спросил Гамаш. — Она вам ничего не говорила?
На этот раз Кей заколебалась, прежде чем ответить.
— Мне показалось, что ей чем-то не понравился стул Матушки. Кажется, в нем было что-то такое, что ее сильно огорчало.
— Что? — вмешалась в их разговор Матушка. — Ты мне ничего об этом не говорила. Что ей могло не понравиться в моем стуле, кроме того, что он мой? Мало того, что эта женщина не давала мне покоя при жизни, так она еще и умерла, держась за спинку моего стула.
Цвет лица Матушки сравнялся с цветом ее одеяния, а полный горечи голос прозвучал особенно резко в уютной тишине гостиной. Очевидно, она почувствовала этот диссонанс, потому что быстро взяла себя в руки.
— Что вы хотели этим сказать, мадам? — спросил Гамаш.
— Чем?
— Вы только что сказали, что мадам де Пуатье не давала вам покоя при жизни. Что вы имели в виду?
Казалось, что его вопрос испугал Матушку и выбил из колеи. Она растерянно посмотрела на подруг, как будто надеясь на их помощь, и тотчас же получила ее в лице Кей.
— Она имела в виду, — категорично заявила та, — что Сиси де Пуатье была тупой, мелочной и мстительной особой. И получила по заслугам.
Агент Роберт Лемье блуждал по лабиринтам главного управления Сюртэ Монреаля — здания, которое он до этого хорошо знал по вербовочным плакатам, но никогда не видел в реальной жизни. Правда, на подобных плакатах также любили изображать офицеров Сюртэ в окружении толпы восторженных квебекцев. Еще одна картинка, которой ему никогда не доводилось видеть в реальной жизни…
Наконец Роберт Лемье нашел нужную дверь. На матовом стекле была трафаретная надпись с именем, которое сообщил ему старший инспектор Гамаш.
Поправив на плече кожаный ремень портфеля, агент постучал.
— Venez! — рявкнули из-за закрытой двери.
В круге тусклого света, отбрасываемого маленькой настольной лампой, за секретером сидел худой, лысеющий мужчина. Остальная часть помещения, размеры которого было невозможно определить, тонула во мраке. Лемье даже не мог понять, крохотное оно или огромное, и почувствовал, что у него начинается приступ клаустрофобии.
— Вы Лемье?
— Да, сэр. Меня прислал старший инспектор Гамаш.
Под пристальным взглядом обитателя комнаты Лемье шагнул в пропахшее формальдегидом помещение.
— Знаю. Иначе вы бы сейчас здесь не стояли. Я занят. Что там у вас? Давайте сюда.
Лемье запустил руку в портфель и вытащил оттуда фотографию грязной руки Элле.
— Ну?
— Вот здесь, сэр. Видите? — Лемье ткнул указательным пальцем в центр сфотографированной крупным планом ладони.
— Вы имеете в виду эти кровавые пятнышки?
Лемье кивнул, стараясь придать себе как можно более осведомленный вид и одновременно молясь о том, чтобы этот грубиян не поинтересовался, почему инспектора Гамаша так заинтересовали эти непонятные пятнышки. Но загадочный обитатель комнаты лишь пробормотал:
— Понятно. Очень интересно. Потрясающе. Ладно, передайте старшему инспектору, что он получит то, что хочет получить. А теперь убирайтесь.
Что агент Лемье с радостью и сделал.
— Интересно, — задумчиво произнес Бювуар, когда они с Гамашем пробирались по сугробам обратно, к временному штабу расследования в здании бывшей железнодорожной станции.
— Что именно показалось тебе интересным? — спросил Гамаш, шагавший в своей обычной, размеренной манере, заложив руки за спину.
— Матушка. Она что-то скрывает.
— Возможно. Но это еще не делает ее убийцей. Она ведь все время играла в керлинг.
— Но разве она не могла подсоединить к стулу провода перед началом матча?
— Могла. И разлить антифриз для ветрового стекла тоже могла. Но она никак не могла заставить Сиси дотронуться до электрифицированного стула прежде, чем это сделает кто-то другой. Вокруг бегали дети. Любой из них мог схватиться за стул. Кей тоже могла случайно дотронуться до него.
— Эти двое цапались все время, пока мы находились в доме. Может быть, Матушка хотела убить именно мадам Томпсон, и Сиси просто стала случайной жертвой?
— И такое возможно, — согласился Гамаш. — Но я не думаю, что мадам Мейер стала бы сознательно подвергать риску жизни невинных людей.
— Значит, всех игроков можно исключить? — разочарованно спросил Бювуар.
— Полагаю, что да. Но утверждать что-либо наверняка мы сможем лишь после завтрашней встречи на озере с мадам Лонгпре.
Бювуар вздохнул.
Глава 24
— Так кто же настоящая мать Сиси? — спросил Бювуар. Утреннее совещание на бывшей железнодорожной станции длилось уже полчаса, и инспектор снова был похож на прежнего Жана Ги.
За одним очень существенным исключением.
Прежний Жан Ги презирал агента Иветту Николь, а сегодняшнему Жану Ги она была очень даже симпатична, хотя он сам не мог бы объяснить причину этой странной метаморфозы. Они вместе позавтракали в гостинице и под конец завтрака хохотали до слез, когда Иветта описывала, как пыталась разогреть грелку. В микроволновой печи.
— Рад, что вы находите это смешным, — возмущенно сказал Габри, поставив на стол две тарелки с яйцами по-бенедиктински. — Поставили бы себя на мое место. Сначала я подумал, что это местный кот взорвался в микроволновке. Но потом обнаружил, что, к сожалению, все обстоит гораздо хуже. Кот мне никогда не нравился. Зато мне очень нравилась моя грелка.
И вот теперь они все собрались за столом для совещаний и слушали отчеты. Шар Li Bien был обработан порошком, и отпечатки пальцев троих человек, которые удалось обнаружить, были отправлены в лабораторию в Монреаль.
Николь докладывала о том, что ей удалось выяснить в школе, где училась Кри.
— Я хотела узнать о ней побольше, не ограничиваясь просмотром табеля успеваемости, — рассказывала она. — Кри была толковой ученицей, но не слишком способной, если вы понимаете, что я имею в виду. Очень прилежной, усидчивой. У меня создалось впечатление, что в школе для девочек мисс Эдвардс она была одиозной личностью. Заместитель директрисы случайно оговорилась и назвала ее Бри. Лучше всего она успевала по физике, хотя в последнее время стала проявлять интерес к школьной самодеятельности. В прошлые годы Кри не участвовала в рождественских спектаклях. Занималась освещением и звуком. Но в этом году она изъявила желание участвовать в представлении вместе со всеми. Судя по всему, это была катастрофа. Боязнь сцены. Чуть не сорвала спектакль. Остальные девочки отнеслись к этому довольно агрессивно. Как, впрочем, и их родители.
— А учителя? — спросил Гамаш.
Николь пожала плечами.
— Но мне удалось обнаружить еще кое-что интересное. Чек, по которому нужно было заплатить за обучение, пришлось высылать несколько раз. Он возвращался неоплаченным. Поэтому я решила проверить финансовое положение семьи Кри. Сиси и ее муж жили явно не по средствам. Фактически они были на грани полной финансовой катастрофы.
— Сиси была застрахована? — спросил Бювуар.
— На двести тысяч долларов. Ричард Лайон происходит из вполне благопристойной семьи. Закончил инженерный факультет университета в Ватерлоо, но профессионального статуса так и не получил. Работает на одном и том же месте уже восемнадцать лет. Менеджер нижнего звена. Составляет рабочие графики. Активности не проявляет. Зарабатывает сорок две тысячи в год. После уплаты всех налогов остается тридцать. Что касается Сиси, то за шесть лет существования ее компания не принесла ни цента прибыли. Периодически выполняла небольшие заказы по оформлению интерьеров, но в течение последнего года была занята исключительно написанием своей книги и созданием собственной линии домашних аксессуаров. Вот, — Николь бросила на стол какой-то журнал. — Это образец каталога, который она планировала выпустить в ближайшее время. Полагаю, что фотограф делал снимки именно для него.
Бювуар быстро просмотрел каталог. Мыло Li Bien, кофейные кружки «Безмятежность», купальные халаты «Обретите покой».
— На следующей неделе у Сиси была назначена встреча с представителем компании «Директ Мейл Инкорпорейтед», — продолжала Николь. — Это крупнейшая из всех компаний Соединенных Штатов, которые занимаются маркетингом товаров, продающихся путем рассылки каталогов. Если бы ей удалось договориться с ними, это было бы грандиозно.
— А что говорят представители этой компании? — поинтересовалась Изабелла Лакост.
— Я заказала разговор с ними, — ответила Николь с улыбкой, которая, как она надеялась, должна была означать «спасибо, что спросили».
— Что слышно из лаборатории по поводу фотографий? — спросил Бювуар у Лакост.
— Я послала туда агента, чтобы поторопить их с проявкой негативов. Он скоро должен позвонить.
— Хорошо, — сказал Гамаш и рассказал им о ниацине, «Льве зимой» и псалме 45:11.
— Так кто же настоящая мать Сиси? — задал Бювуар ключевой вопрос.
— В Трех Соснах несколько женщин подходящего возраста, — сказала Лакост. — Эмили Лонгпре, Кей Томпсон и Руфь Зардо.
— Но только у одной из них есть инициал L, — заговорил агент Лемье, который до сих пор не произнес ни слова. Все это время он внимательно наблюдал за агентом Николь. Он не смог бы объяснить почему, но она ему не нравилась. Не нравилось ее внезапное появление в Трех Соснах и очень не нравилась неожиданно возникшая близость между ней и инспектором Бювуаром.
— Я их проверю, — сказала Лакост, и на этом совещание закончилось.
Гамаш потянулся к деревянной шкатулке, которая стояла перед ним на столе, перевернул ее и задумчиво посмотрел на приклеенные снизу буквы.
— Что это? — спросил Бювуар, пододвигая свой стул поближе к шефу.
— Улика, проходящая по другому делу, — ответил Гамаш, протягивая ему коробочку. Старшему инспектору почему-то показалось, что его заместитель сможет увидеть нечто такое, что он сам проглядел. Посмотрит на буквы снаружи и внутри и увидит. Бювуар озадаченно рассматривал шкатулку.
— Это связано с одним из ваших рождественских дел?
Боясь нарушить ход его размышлений, Гамаш лишь молча кивнул.
— Набор вырезанных букв? Бред какой-то, — сказал Бювуар, возвращая ему шкатулку.
Вот и верь после этого интуиции!
После того как Жан Ги ушел, Гамаш повернулся к Лакост.
— Добавьте к вашему списку Беатрис Мейер.
Двадцатикилограммовый округлый кусок гранита прогрохотал по неровному льду и ударился о камень в дальнем конце площадки. Раздался оглушительный удар, который несколько мгновений спустя эхом отразился от холмов, окружающих озеро Брюме. Это было самое холодное утро за всю зиму, и температура продолжала падать. К полудню они все превратятся в сосульки. Солнце как будто дразнило их. Не давая никакого тепла, оно ярко светило, совершенно ослепляя всех, на ком не было темных очков.
|
