|
5
Аполлон сидел за гримерным столиком в ветхом трейлере на стоянке под телестудией. Вокруг него хороводом носились нимфы, грации и полубоги. Он был бы не прочь скрыть от всех то, что уже жалел, что пригласил весь этот народ — но Афродита всегда умела читать его мысли. Конечно, находиться в центре всеобщего внимания было приятно, хоть сама гримерная и была далеко не такой шикарной, как он предполагал. А теперь это увидели и другие — то есть он не сможет наврать что-нибудь остальным богам.
Противоположный конец трейлера был забит всевозможным реквизитом, относящимся к программе, которая даже не принадлежала Аполлону — причем часть всего этого барахла была рассована по черным пакетам и дожидалась сожжения. На полу лежал грубый коврик невзрачного бежевого цвета, который задирался на краях и был истерт по центру почти до дыры — когда-то этот коврик исполнял свои обязанности у входной двери. Окна с закругленными углами были сделаны из прочного двойного оргстекла, а поскольку до пространства между стеклами никогда не добирались чистящие средства, там все было подернуто плесенью. Некоторые из пластиковых стульев были хромыми, другим не хватало спинок. Зеркало, в которое смотрел Аполлон, было чистым, но потрескалось, и прекрасное лицо бога отражалось в нем в стиле «кубизм». Даже вывеска, которая держалась на двери благодаря липкой ленте, была написана с ошибкой: «Оракул Апполона».
Аполлон старался делать вид, что вся эта обстановка никак не действует на него — но Афродита знала его слишком хорошо.
— Побольше основы на линию челюсти, — скомандовал он своим помощникам, однако Афродита уловила едва заметную дрожь в его голосе.
Это был дебют Аполлона в эфире, а место, в котором он сидел, напоминало сцену второсортного водевиля.
«Просто чудесно!» — подумала Афродита.
— Я точно не могу тебе ничем помочь? — проворковала она. — Может, принести тебе немного нектара или амброзии? Или крем для рук?
— Может быть, позже, — даже не повернув головы, ответил Аполлон. — Я не хочу, чтобы сквозь пудру проступал пот. Блестящее лицо — это враг телевизионщика-профессионала.
— Ну конечно! — воскликнула Афродита. — Вот я дура! Я ни за что не испорчу такой важный для тебя день.
Говорить ровным и дружелюбным тоном ей было непросто.
— Я так взволнована! — продолжала она. — Жду не дождусь, когда увижу тебя в лучах софитов.
Афродита внимательно следила за отражением лица Аполлона в осколках зеркала, пытаясь определить, не притворяется ли он, но бог солнца был настолько спесив, что искренне верил, как будто ей есть хоть какое-нибудь дело до его глупой, скучной программы.
— Если хочешь, можешь посмотреть из-за сцены, — сказал Аполлон.
— Ух ты! Да ты что? — воскликнула Афродита.
Но тут ей пришло в голову, что со своим сарказмом она зашла слишком далеко, и чтобы показать, что она действительно в восторге, она захлопала в ладоши. Еще раз бросив осторожный взгляд в зеркало, Афродита увидела, что никаких причин для беспокойства нет: от прохладной воды ее внимания Аполлон цвел, как цветок в пустыне. Бедняга и не догадывался, что она запланировала песчаную бурю.
Заиграл мобильный в сумочке Афродиты — у нее стояла мелодия «Шизгара» в исполнении «Бананарамы». Вытащив телефон, она посмотрела на экран.
— Извини, дорогой, это по работе, — сказала она Аполлону. — Мне надо ответить.
В трубку же она сказала:
— Я так возбуждена! Что ты хочешь со мной сделать?
— Мама, это я, — шепотом произнесли на другом конце. — Эрос.
— Да, сынок, — проговорила Афродита, жестом показав Аполлону, что поговорит снаружи. — Я хочу ощутить твои руки на своем теле!
Она вышла под моросящий дождь, захлопнув за собой дверь.
— Мама, пожалуйста, не надо этих отвратительных глупостей! — сказал Эрос.
— Вот зануда! — бросила Афродита. — Ты совсем разучился радоваться жизни.
— Почему бы тебе не найти приличную работу? — спросил Эрос. — Ты могла бы стать моделью…
— Быть моделью скучно, — ответила его мать. — «Стань сюда, стань туда…» Секс по телефону — это намного веселее. И ты не поверишь, сколько смертные готовы платить за возбужденное дыхание и фальшивые...
— Поверь, я и не хочу этого знать, — прервал ее Эрос.
— Нечего разговаривать со мной таким поучительным тоном, — сказала Афродита. — Похоже, ты не вспоминаешь о моей работе, когда идешь на распродажи в «Маркс энд Спенсерс». Если тебе так не нравится моя работа, может, ты сам пойдешь работать?
— А я и работаю, — ответил Эрос.
— Разве можно назвать работой то, что не приносит денег?
— Ты же знаешь, как важно для меня добровольно помогать людям. Мне казалось, что ты понимаешь меня. Деньги — это еще не все.
— Легко так говорить, когда ты живешь на мои деньги.
— Зато я нужен детям, — убежденно заявил Эрос. — Кстати, мне уже скоро надо уходить, иначе я опоздаю на урок стрельбы из лука. Детям это очень нравится — у них не так уж много радости в жизни.
— Ты хочешь сказать, помимо того, чтобы забираться в чужие дома и грабить старушек на улицах?
— Это не смешно, — произнес Эрос.
— А я и не шучу, — ответила его мать.
На том конце замолчали, и Афродита почувствовала, что приближается что-то неприятное. И предчувствие не подвело ее.
— Знаешь, мама, — сказал Эрос, — я тут как следует подумал и решил, что не стану этого делать.
— Еще как станешь, — с угрозой в голосе проговорила Афродита.
— Ни за что, — гнул свое Эрос. — Это неправильно. Я думал над этим весь день.
— Неправильно?! Да кому какое дело, что правильно, а что нет? Ты же обещал мне!
— Что ж, я передумал.
— Нарушать свое слово — это тоже неправильно.
— Все относительно, — сказал Эрос.
— Как будто ты раньше никогда этого не делал.
— Но это когда еще было...
— Что значит «Когда еще было»? А впрочем, можешь не говорить. До Иисуса Христа.
— Я думаю, ты меня не поняла.
— Да все я прекрасно поняла, — произнесла Афродита. — Ты променял собственную плоть и кровь на этого плотника-зазнайку, укравшего у нас веру.
— Он подает лучший пример для подражания, — заявил Эрос.
— Все зависит от точки зрения, — ответила его мать. — Насколько я помню, он почти ничего не говорил о любви, сексе, умении хорошо одеваться и других важных для жизни вещах.
«Надо быть хорошими, надо быть хорошими...» Да кому это нужно?
— Я вот хочу быть хорошим.
— Тогда будь хорошим со мной! — воскликнула Афродита. — Все-таки я твоя мать.
В трубке молчали. Афродита повернулась так, чтобы капли дождя попадали на ее майку и та прилипла к груди.
— Ты где? — спросила она.
— Здесь, — ответил Эрос. — В доме.
— Ты надел что-нибудь для маскировки?
— Да.
— Так в чем дело?
Эрос пробормотал что-то неразборчивое.
— Что-что? — переспросила Афродита.
— Что бы сделал Иисус…
— Что бы сделал Иисус? — повторила Афродита. — Знаешь, что я тебе скажу? Иисус был очень хорошим мальчиком и в точности выполнял то, что ему говорила мама.
— Но ведь…
— Считалось, что Иисус бог, ведь так? — произнесла Афродита. — Следовательно, он мстил. Все боги мстят.
— Не совсем. Он сказал, что надо подставлять другую…
— А что еще говорит этот твой Иисус? — прервала Афродита.
— А я думал, тебя это не интересует.
— Сейчас, сейчас… Я вспомнила. «Почитай отца своего и мать свою».
— Во-первых, это говорил не Иисус. Во-вторых, сложно почитать своего отца, когда ты можешь лишь догадываться, кто он на самом деле.
— Нехорошо так говорить, — заметила Афродита. — Ты знаешь, кто твой отец. Это твой двоюродный брат Арес.
— Ты не можешь заставить меня сделать это.
— Ты не забыл, что еще сказано в Библии? «Милосердие начинается с дома твоего».
— Это не в Библии.
— Послушай, Эрос, — произнесла Афродита уже другим, вкрадчивым тоном, — я всего лишь хочу, чтобы ты помог мне. Я оказывала тебе поддержку все эти тысячелетия, и ты в долгу передо мной.
Ответа не было, и Афродита стала развивать успех:
— С твоего позволения, я скажу это по-другому. Если ты не сделаешь то, о чем мы договорились, я поймаю тебя, и тогда я стащу с тебя перекрахмаленные, отутюженные штаны изсделанной человеческими руками ткани, брошу тебя себе на колено и отшлепаю прямо перед твоим священником, его сушеной женой и всеми твоими братьями во Христе. Ты все понял?
Эта угроза не была пустой — Афродита поступала так и раньше. На этот раз молчание в трубке длилось особенно долго.
— Как жаль, что моя мать — не Дева Мария, — наконец пробурчал Эрос.
— Возможно, тебе повезет и я уговорю Артемиду усыновить тебя, — ответила Афродита. — Я буду в зрительном зале в течение десяти минут. Ты знаешь, что надо делать.
Чтобы Эрос ничего не мог возразить ей, она нажала «отбой». Затем, пару раз глубоко вдохнув прохладный воздух, чтобы вернуть краску на щеки, она нацепила на лицо улыбку и вернулась в гримерную.
— Как продвигаются дела? — спросила она у племянника.
Аполлон отвернулся от зеркала. На нем было столько макияжа, что можно было запросто содрать все это с его лица, получив его точный слепок.
— Я готов, — произнес он.
6
Они так и не закончили игру, но когда подошло время уходить, Элис была впереди на 200 очков. Предлагая игру, Нил собирался дать девушке выиграть, но оказалось, что в этом нет нужды. Судя по всему, Элис была очень умелым игроком, хотя сама она утверждала, что все дело в везении.
— Очень умная машинка, — заявила Элис. — Тебе просто попадали не те буквы. Надеюсь, в следующий раз все будет по справедливости.
Уловив это «следующий раз», Нил уложил его, подобно драгоценной бабочке, в тот уголок своей памяти, в котором хранилось все связанное с Элис.
Они бросили пустые пакеты из-под апельсинового сока в корзину. Затем Элис вывела Нила из каморки и заперла дверь. Они пошли по коридору по направлению к зрительному залу. Стены были покрашены в какой-то отвратительный оттенок зеленого цвета, а на бетонном полу играли отблески люминесцентных ламп. В воздухе стоял резкий металлический запах, в котором можно было уловить сырость и какое-то дезинфицирующее средство. Кое-где на стенах висели звезды с портретами ведущих различных телепрограмм, которые когда-то снимались здесь. Не все из этих ведущих были знаменитыми, а некоторые уже успели умереть.
— Здесь очень чисто, — заметил Нил и вновь был вознагражден улыбкой Элис.
Когда они повернули за угол и пошли к входу в студию, то заметили идущего навстречу им высокого молодого человека, который нес большую полотняную сумку. На лице парня были усы, похожие на накладные. Завидев парочку, он замер на месте. Нил с Элис также остановились.
— Ты его знаешь? — прошептал Нил.
— Кажется, нет, — ответила Элис.
— Можем вернуться.
— Нет, все в порядке.
На лице Элис появилось то же решительное выражение, на которое Нил обратил внимание лишь несколько минут назад — перед тем, как она выставила второе семибуквенное слово.
— Я хочу побывать там, — продолжала она. — Тебе понравится, вот увидишь.
— Хорошо, — согласился Нил. — Если ты так уверена…
Они пошли дальше. Как только они двинулись с места, так же поступил и парень с ненастоящими усами — как будто их решение придало ему уверенности. Они поравнялись у входа в студию.
— Я из числа зрителей, — сообщил парень, топорща усы.
— Мы тоже, — сказал Нил.
Казалось, эти слова успокоили парня — вернее, еще подростка. Он открыл дверь студии, и все трое вошли.
Элис выбрала самое подходящее время — большинство сидений были уже заняты. Нила, который никогда еще не бывал в телестудии, удивили ее небольшие размеры — здесь могли разместиться самое большее несколько десятков человек. Как они и надеялись, многие из других зрителей программы — главным образом пожилые женщины в блузах, жакетах и шляпках различных оттенков кремового цвета — увлеченно болтали о чем-то и не обратили на новоприбывших никакого внимания. Глаза Элис стремительно обегали зрительный зал
— сейчас она напоминала кролика, который вылез из норы и оценивает, не опасен ли для него окружающий мир.
— Здесь есть кто-нибудь из твоих знакомых? — спросил Нил.
— Нет, — ответила Элис. — Должно быть, все телевизионщики готовятся к съемкам.
Нил наконец выдохнул и только после этого осознал, что он все это время стоял, затаив дыхание. Этот выход Элис организовала специально для него, и он знал, что никогда не простит себе, если из-за него у девушки будут неприятности.
Парень с накладными усами уже успел найти себе место в задней части зала. Элис и Нил отыскали два соседних незанятых сиденья впереди, и как только они уселись, женщина рядом с Нилом предложила ему леденец. Он выбрал один для себя и один для Элис — вишневый, ее любимый.
Нил огляделся. Они сидели на длинных мягких скамьях, а перед ними высилась небольшая сцена, которая должна была представлять собой древнегреческий храм — но получилось все весьма убого. Полуразвалившиеся колонны и живописные по задумке авторов руины были изготовлены из полистирола, виноградная лоза — из пластмассы, а неизменный закат на заднем плане был сконструирован с помощью красного полиэтилена и голых электрических лампочек. Несложно было заметить, что вся эта бутафория не рассыпается только благодаря булавкам и липкой ленте.
— Что скажешь? — спросила Элис. — Нравится?
— А что это такое? — поинтересовался Нил.
— Это вроде как дельфийский оракул.
— Оракул? Это что-то типа предсказателя?
— Точно.
— Значит, в этой программе будут предсказатели? Причем фальшивые?
— Я не знаю, фальшивые они будут или нет.
— Они все обманщики, — заявил Нил. — Элис, ты просто прелесть. Откуда ты знала, что я обожаю такие штуки?
— Ты сам мне сказал.
— Когда?
— Где-то полтора года назад. Это было в твоей конторе, на следующий день после того, как ты смотрел «Дом с привидениями». Ты сказал, что обожаешь все эти поддельное мистическое дерьмо. Извини, но ты сам так говорил.
— Подумать только, ты все помнишь…
— Ну конечно же, помню, — сказала Элис. — Так я права? Ты действительно все это любишь?
— Очень, — ответил Нил. — Я в восторге. Поверить не могу, что ты решилась пригласить меня сюда.
— Да пустяки, так на моем месте поступил бы каждый.
— А я и не пошел бы сюда с кем попало, — сказал Нил.
А затем он сделал так, что их колени на целую секунду соприкоснулись.
За выцветшим черным занавесом, который отделял зрительный зал от всего того, что располагалось за кулисами, готовился к выходу Аполлон. Пространство за сценой впечатляло ничуть не более, чем гримерная. Все здесь было завалено разнообразным техническим мусором: камерами, осветительными приборами, проводами со свисающей с концов изоляцией... Из-за занавеса до Аполлона доносились приглушенные старушечьи голоса, и создавалось впечатление, что ты зашел в столовую дома для престарелых. Аполлон осторожно выглянул в зал. Он не ошибся — зрительская аудитория действительно по большей части состояла из женщин, расцвет которых остался далеко в прошлом, а некоторые даже успели достичь стадии полураспада. Кое-кто уже вязал. Аполлон отступил на шаг, посмотрел на Афродиту, которая примостилась на большом мотке толстого кабеля, и постарался непринужденно улыбнуться.
— Осталось совсем чуть-чуть, — сказал он.
— Жду не дождусь, — в тон ему ответила Афродита.
Открылась боковая дверь, и вошли две сивиллы — великолепные крупные блондинки-полубогини, которые действительно в свое время исполняли в дельфийском храме роль прорицательниц. Аполлон с трудом подавил вздох облегчения, вызванный их появлением. По мнению телевизионщиков, сивиллы всего лишь служили приманкой для глаз — по правде говоря, они были просто рождены для этой роли. Но на самом деле дамочки были мозговым центром их команды.
Сивиллы показались Аполлону какими-то грустными.
— В чем дело? — спросил он.
— Это ты моделировал наши наряды? — проговорила одна из сивилл.
— А что такое? — ответил Аполлон. — На мне тоже надета тога.
— Твоя хотя бы прикрывает тебе задницу, — заявила вторая сивилла и потянула за клочок ткани, в который была завернута нижняя половина ее тела. Но это всего лишь еще сильнее обнажило ее грудь.
— Видишь? — спросила она.
В противоположном углу помещения раздался какой-то треск. Аполлон повернулся и увидел, что Афродита неизвестно откуда раздобыла попкорн и сейчас шарик за шариком доставала его из пакета, оценивающе обнюхивала и клала обратно. Боги не ели пищу смертных, но Афродита, как чрезвычайно чувственная натура, обожала запахи. Заметив, что Аполлон смотрит на нее, она подмигнула. Затем между ее губ показался кончик розового языка и облизнул очередной шарик попкорна. Это зрелище породило у Аполлона смутную тревогу — его тетка была неспроста так довольна собой. Она ведь собиралась отомстить ему… Может быть, она что-то затеяла? Но не успел Аполлон обдумать эту мысль, как в его наушнике прозвучал голос режиссера: все было готово к съемке.
Из колонок полетели первые аккорды мелодии из фильма «Грек Зорба». Как на репетиции, Аполлон откинул занавес и вышел на сцену, сопровождаемый двумя сивиллами. Зрители вежливо, но без энтузиазма похлопали. Сделав глубокий вдох, Аполлон в приветственном жесте вытянул правую руку. Его текст был написан на ладони.
— Добро пожаловать в «Оракул Аполлона», — произнес он. — Приготовьтесь стать свидетелями незабываемого, чудесного зрелища...
Эрос сидел в заднем ряду, чувствуя себя глубоко несчастным. В зале было ужасно жарко, и кожа под его усами начала зудеть. В кармане он сжимал мобильный телефон с отключенным звуком, но включенным виброзвонком, а у его ног стояла сумка с луком и стрелами. Совсем близко от него, на сцене, что-то вещал Аполлон — по мнению Эроса, наименее симпатичный из его родственников. Эта хвастливая речь выполняла роль вступления: само действо еще не началось.
«Может, еще не поздно уйти?» — сказал себе Эрос.
Но тут в его кармане коротко завибрировал телефон. Пришло сообщение от матери:
«ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ».
На сцене тем временем все сдвинулось с мертвой точки. Аполлон по-прежнему стоял в самом центре, сжав пальцами виски и поворачивая голову из стороны в сторону — как будто его охватил прилив вдохновения. Однако выглядело все это довольно неестественно. Сивиллы же двинулись в разные стороны — каждая к одному из проходов между сиденьями, и за каждой тащилось по возбужденному оператору. Впрочем, следовало отдать операторам должное — надо было совсем ничего не смыслить в своем ремесле, чтобы не заснять крупным планом это великолепие ног, бедер и грудей.
— Я что-то чувствую… — стонал Аполлон. — Оно приближается…
Когда сивилла, обрабатывающая проход Эроса, подошла ближе, он попытался спрятаться за своими накладными усами, прикрыв лицо рукой. Но сивилла даже не взглянула на него: не доходя нескольких шагов, она остановилась и стала внимательно смотреть на женщину за пятьдесят в розовато-лиловом брючном костюме из велюра, с грудью размером с добрые дыни и желтыми волосами.
— Да, да… — тем временем завывал Аполлон. — Оно пришло, и как же оно сильно???!
Эрос сидел совсем рядом с сивиллой, и у него были глаза лучника, поэтому он, вероятно, единственный в этом зале — кроме самого Аполлона — видел, как вздрогнули пальцы сивиллы.
— Я обращаюсь к вам, прекрасная дама в лиловом костюме, — сказал Аполлон. — У меня для вас новости.
Звукооператор поднес микрофон к носу ошеломленной женщины. Все глаза обратились на нее, и никто не заметил, что пальцы сивиллы вновь шевельнулись.
— Вы кого-то потеряли, — проговорил Аполлон. — Кого-то важного для вас. Крота…
На этот раз жест кисти сивиллы более напоминал удар.
— То есть кота, — исправился Аполлон.
Желтоволосая женщина округлила глаза и кивнула.
— Точно, — пробормотала она. — Откуда вы знаете?
— Вам не стоит волноваться, — произнес Аполлон. — Да воцарится спокойствие в вашей измученной душе. Малыш Клифф оказался заперт в гараже соседей и придет домой, как только они вернутся из своей поездки за город.
— Да, его зовут Малыш Клифф! — воскликнула женщина. — И мои соседи действительно уехали — решили навестить свою родственницу в Уэльсе. Он никак не мог этого узнать, — сообщила она остальным зрителям. — Это чудо!
Сивилла улыбнулась и сложила руки на груди, но Аполлон продолжал:
— Малыш Клифф говорит, что вам незачем расстраиваться, что ему не так уж плохо в гараже, но его уже тошнит от мышей, и он просит вас приготовить к его возвращению его любимое лакомство.
— Рыбный пирог? Ну конечно, милый, так и сделаю! Спасибо вам! — всхлипнула женщина. — Большое спасибо!
Сивилла бросила на Аполлона сердитый взгляд, но тот, словно ничего не замечая, медленно отступил на несколько шагов.
— Ну вот и все... — простонал он. — Оно ушло!
Зрители разразились аплодисментами — все, кроме Эроса, который оскорбился за сивилл. Казалось, дни дельфийского оракула вернулись: как обычно, Аполлон был в центре всеобщего внимания, сваливая всю черную работу на других и получая все рукоплескания. Когда Аполлон двинулся на другую половину сцены, поближе ко второй сивиллы с ее ловкими пальцами, Эрос поймал себя на том, что пальцы его ноги сами потянулись к сумке и теперь поглаживали лежащие там лук и стрелы.
Телефон в кармане завибрировал вновь. Конечно же, это была его мать.
«ВСПОМНИ О ДАФНЕ».
А на сцене упивался собой Аполлон. Первое время ему создавал неудобства наушник, из которого непрерывным потоком неслись указания режиссера, рассказывавшего, как надо стоять, что говорить и куда смотреть, но вскоре Аполлон понял, что лучше просто не обращать внимания на все это. Он вообще никогда не слушал чьих-либо указаний.
Сейчас он мог импровизировать как его душе угодно. Да, были репетиции, был сценарий. Да, продюсер, режиссер и какие-то еще люди, слишком мелкие, чтобы замечать их, хмурились и отчаянно жестикулировали за звуконепроницаемым стеклом, отделявшим продюсерские комнаты от зрительного зала. Голоса в его наушнике соответствовали раздраженному виду всех этих людей:
— Не выпячивай свои волосатые ноги, стань на крест на полу, и хватит махать руками!
Но если сосредоточиться как следует, эти голоса можно было воспринимать как посторонний шум. В конце концов, кто они такие, чтобы так обращаться к нему? Невежественные букашки, называющие себя «продюсерской группой»… Аполлон никогда не был командным игроком — он был артистом. Уже много-много тысячелетий, с тех пор, как их островок отделился от большой земли и ушел в море, он только и делал, что играл на публику.
— Надо устроить перерыв! Аполлон, объяви перерыв!
— Клянусь песками Эгейского моря, — вскричал Аполлон, позволяя потоку воображаемых песчинок просыпаться у него между пальцами, — будущее принадлежит мне!
Разумеется, Эрос хорошо помнил Дафну. Дафну помнили все: именно из-за нее на протяжении трех последних тысячелетий Аполлон постоянно бросал на него угрожающие взгляды. Как-то Аполлон совершив большую ошибку, заявив, что его двоюродный брат ни на что не способен, и чтобы продемонстрировать свое могущество, Эрос заставил его влюбиться в прекрасную нимфу, а саму нимфу — возненавидеть Аполлона. На самом деле нимфу так раздражали «ухаживания» Аполлон, что она убедила отца превратить ее в дерево. Но это ничего не дало: Аполлон терся о ее кору, носил венок из ее листьев, а другие боги тем временем вовсю насмехались над ним. Еще много лет после того, как Аполлон поборол свою страсть, стоило ему предложить что-либо сделать, тут же следовал ответ: «Даже не знаю, стоит ли… Может быть, мне лучше превратиться в дерево?». В конце концов Аполлон сам начал превращать смертных в деревья — только для того, чтобы восстановить чувство собственного достоинства. Иными словами, Дафна была своеобразным прецедентом.
И если бы Эрос усмотрел хоть намек на то, что Аполлон изменился, стал более скромным, чем раньше, он ни за что не стал бы…
Тем временем на сцене его кузин опять принял претенциозную позу, вытянув обе руки и воскликнув:
— Падите ниц перед моим ликом!
Надо сказать, что на зрителей все это действо таки производило кое-какое впечатление.
Завибрировал телефон в кармане Эроса.
«ДАВАЙ», — написала его мать.
Эрос в последний раз бросил взгляд на надменное лицо двоюродного брата и закрыл глаза. Он знал, что пастор был бы недоволен его действиями, но на свете происходило немало такого, что потрясло бы священника до глубины души — будь он всеведущим. Эрос сделал глубокий вдох и стал молиться.
«Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя твое…»
У Эроса промелькнула мысль, допустимо ли с теологической точки зрения молиться о прощении за то, что он еще не совершил, а только собирается? Или это несколько нелогично?
«Да приидет царствие твое, да будет воля твоя и на земле, и на небе».
Может, быть, грех — это только когда ты не знаешь, что творишь? Или наоборот, как долго ты должен ждать перед тем, как понять, что грешишь? В христианстве было немало такого, чего Эрос никак не мог постичь, как бы не старался — а старался он почти все время.
«Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день, и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».
Эрос открыл глаза, наклонился, расстегнул сумку и вытащил большой лук и колчан стрел, которые мог видеть только он один.
«И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».
Вообще-то в любви не было ничего плохого, ведь бог есть любовь.
«Ибо твое есть царство и сила и слава во веки».
Эрос выпустил стрелу с золотым наконечником, и она полетела точно в цель, сквозь тогу вонзившись Аполлону в грудь и впившись ему в сердце.
«Аминь».
Тот, на кого Аполлон посмотрит после этого, должен был стать предметом его необоримой любви.
«Что ж, удачи этому человеку», — мысленно произнес Эрос. Заметив выражение любовной горячки на лице Аполлона, он проследил, на кого обращен взгляд его кузена, после чего вновь сунул руку в колчан, достал стрелу со свинцовым наконечником, которая вызывала ненависть, вложил ее в тетиву и прицелился. Но вместо того, чтобы выстрелить, он несколько раз вдохнул и выдохнул — он просто не мог этого сделать! Вызывать у людей влюбленность — это одно, но сеять у них в сердце ненависть... Нет, пусть лучше этот бедняга смертный сам решит, как ему относиться к Аполлону. Именно так на месте Эроса поступил бы Иисус.
|
