|
Предисловие
Тема войны знакома и близка читателю. Однако книга Пьеро Дельи Антони стоит особняком в длинном списке романов о Второй мировой войне. И не потому, что здесь нет описания фронтовых сражений. Все значительно сложнее. Аушвиц — вот декорации, выбранные Антони. Группа заключенных совершает побег. Нацисты отбирают десятерых несчастных, чтобы расстрелять в назидание остальным узникам. Но в последний миг казнь останавливают. Теперь смертники сами превращаются в палачей: к утру следующего дня они должны назвать имя того единственного, кто расстанется с жизнью…
Пьеро Дельи Антони — мастер психологического романа. Он помещает своих героев в перевернутый мир, в котором каждый из десяти несчастных не просто молчаливая жертва, один из тысяч и тысяч, попавших в ад. Узники вынуждены делать выбор. Отказаться невозможно, ибо отказ — это тоже выбор. И в бараке у блока 11 для десяти заключенных пролегла линия фронта, разделив их собственные души, заставляя сражаться с собой.
Но у Антони все без исключения персонажи стоят перед дилеммой — и Феликс (в начале книги ребенок, а в финале шестидесятилетний мужчина), и комендант, и даже обершарфюрер, приставленный следить за происходящим в бараке. Вероятно, поэтому основным событиям у блока 11 предшествует описание построения заключенных концлагеря Аушвиц после побега. Поистине Баховская прелюдия! Жуткая сцена, когда кажется, что
это уже предел — предел зверства, которое можно стерпеть и не сойти с ума, пример ситуации, в которой выбор принципиально невозможен. Но нет, то еще не ад… Ад начинается, когда персонажи вынуждены указать на жертву и выжить, чтобы потом вернуться в медленную смерть концлагеря. В барак заходят оглушенные, напуганные одиночки. В какой-то момент кажется, что для них выхода не существует, что нет такого решения этой шахматной задачи, при котором барак покинут люди, не убившие собственную душу.
Уголовник, бывший футболист, финансист, раввин, гей, выступавший в клубах… — для коменданта лагеря это не люди, а всего лишь шахматные фигуры, которые можно «съедать» и «разменивать». И это вовсе не метафора. Пока десять заключенных решают свою судьбу в бараке, в кабинете коменданта концлагеря сам Брайтнер и его маленький сын сидят над шахматной доской, только на фигурах снизу написаны имена: Моше, Яцек, Отто, Иржи… Так зовут тех, кто заперт в бараке.
Словно детали пазла, которые любит собирать Моше, главный герой романа, перед читателем складывается полная картина происходящего. Роман невозможно отложить: динамизм и неожиданные повороты сюжета не позволяют закрыть книгу, не дочитав. Большая и сложная тема решена сквозь призму чувств и переживаний героев. Автор — журналист и грамотно пользуется журналистскими приемами. Быстрая смена картин, емкая краткость повествования, смелая композиция — анализировать достоинства книги начинаешь потом, когда перевернута последняя страница. Но до этого момента читатель абсолютно поглощен романом, становясь одиннадцатым в бараке, четвертым на католическом кладбище, тысячным на плацу Аушвица…
***
Эсэсовцы пригнали заключенных в умывальную комнату.
— Раздевайтесь! Los!
Заключенные поспешно повиновались: стащив с себя сначала куртки и штаны, а затем и свое убогое и вонючее нижнее белье, они сложили все на края умывальников: одежда еще послужит другим заключенным, поэтому эсэсовцы не хотели дырявить ее пулями.
Затем десятерых обреченных вывели абсолютно голыми из здания. Они невольно стали поеживаться от холода. Рядом с блоком 11 находилась специальная стена, у которой проводили расстрелы. Если комендант решил долго с ними не возиться, их сейчас поведут как раз к этой стене. Если же погонят туда, где находится Appellplatz, — значит, их ждет виселица. Моше догадался, что стоящие рядом с ним заключенные сейчас думают о том же. Они несколько секунд растерянно переминались с ноги на ногу. Взвод эсэсовцев, вооруженных винтовками, замер в готовности во внутреннем дворике между блоками 10 и 11. Выйдя из здания в этот дворик, обершарфюрер повернул направо, к стене… Через несколько минут все будет кончено.
— Herr Kommandant!
Голос вернул Брайтнера к действительности. Он опустил глаза и внимательно посмотрел на шахматную доску на столе, с одной стороны которого находился он сам, а с другой — рапортфюрер, в обязанности офицера входило прежде всего составление отчетов — рапортов — о состоянии дел в лагере. Этот — подчиненный непосредственно ему, коменданту — офицер нерешительно смотрел на начальника.
— Конем, Herr Kommandant. Я пошел конем.
Произнеся эти слова, рапортфюрер указал рукой на коня — как будто он, Брайтнер, не держал в уме взаимное расположение шахматных фигур и не мог заметить произошедшее в нем изменение.
Комендант, вздохнув от скуки, сделал ход слоном и затем откинулся на спинку стула.
— Шах, — объявил он. — И мат, — добавил секундой позже.
Его противник попался в самую что ни на есть незатейливую ловушку. Даже новичок в шахматах и тот заметил бы ее с первого взгляда.
— Вы — отличный офицер, Herr Rapportführer. А еще великолепный организатор. Кроме того, ваши рапорты всегда составлены очень скрупулезно. Но вот… — комендант сделал паузу. — Но вот игрок в шахматы вы… никудышный. Да, никудышный.
Рапортфюрер поднялся со стула.
— Мне жаль, что я не смог оказать вам достойного сопротивления, Herr Kommandant. В следующий раз я постараюсь быть более внимательным. А теперь позвольте вас покинуть.
Он четко отдал честь и замер в ожидании.
Брайтнер жестом показал, что подчиненный может идти. Чуть позже он стал наблюдать в окно, как рапортфюрер маленькими нервными шажками пересекает внутренний дворик возле блока 11. Бедный самонадеянный дурачок! Он, наверное, думает, что его скоро порекомендуют рейхсфюреру как кандидата на повышение. Идиот… Брайтнер скрестил пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Движение помогало ему обрести спокойствие духа.
В этот момент открылась входная дверь блока 11. Подобно тому, как крот вылезает из-под земли на свет божий, из двери появились несколько абсолютно голых заключенных, прикрывавших глаза ладонями и двигавшихся очень неуверенно.
Брайтнер, устало потягиваясь, вспомнил, что это те десятеро заключенных, которых должны расстрелять в отместку за совершенный тремя другими побег. Три дня усиленных поисков закончились безрезультатно: изловить сбежавших так и не удалось, а потому эти десятеро будут казнены. Единственный способ воспрепятствования непрекращающимся побегам состоял в том, чтобы воздействовать на совесть потенциальных беглецов. Убивать родственников и друзей — это было самое эффективное средство подавления желания дать деру из лагеря.
Комендант стал равнодушно рассматривать этих десятерых. Худые, с выступающими костями, еле волочащие ноги. Для него, Брайтнера, они были всего лишь частью массы недочеловеков, в которой в данное время нуждался Третий рейх, но которая рано или поздно издохнет от истощения. Он не испытывал по отношению к ним ни злости, ни ненависти: он просто осознавал, что низшая раса должна уступить место расе высшей.
Эти десятеро сбились перед стеной в кучу — они как будто пытались спрятаться за спинами друг друга. Молчаливые, робкие, они не могли оказать никакого сопротивления и вели себя крайне пассивно. Они ожидали последнего в их жизни приказа.
Брайтнер вздохнул, ожидая, когда же раздастся ружейный залп. Он лениво вытянул из лежащей на столе стопки документов листки, на которых были напечатаны сведения об этих десяти заключенных и которые он приказал принести ему три дня назад. Он стал рассеянно просматривать бумаги. Политзаключенный, еврей-торговец, еще один еврей, но очень богатый, обычный уголовник, который, как это часто бывало, стал старостой блока… Ничем не примечательная разношерстная компания людишек, которым предстояло погибнуть ради процветания Третьего рейха.
Брайтнер поднял взгляд. Солдаты выстраивали этих людишек перед стеной в ровную шеренгу. Расстрел надлежало провести быстро и без лишнего расхода патронов. Комендант наблюдал за происходящим, дожидаясь, когда же наконец прогремят залпы и вся эта возня у стены закончится.
Моше всматривался в лица эсэсовцев, которые вот-вот отправят его на тот свет. Он пытался разглядеть в них хотя бы проблески сострадания. Однако эти лица были равнодушны, суровы, бесчувственны — что, по-видимому, являлось следствием нескольких лет муштры и строгого соблюдения воинской дисциплины.
Эсэсовцы вскинули винтовки и направили их на заключенных. Еще пара мгновений — и все, конец. Моше закрыл глаза. У него не хватало мужества взглянуть смерти в лицо. Подобное проявление героизма всегда казалось ему нелепым и, кроме того, бесполезным. Единственное, чего он сейчас желал, — так это чтобы все закончилось как можно быстрее.
Он услышал, как эсэсовцы передернули затворы.
— Стой!
Моше изумленно открыл глаза. Со стороны здания администрации концлагеря к месту расстрела бежал солдат.
— Стой! — кричал он что есть мочи, махая рукой и при этом стараясь не поскользнуться на жидкой грязи.
Обершарфюрер, руководивший расстрелом, удивленно повернулся в сторону солдата. Его подчиненные, уже целившиеся в стоявших у стены заключенных, после нескольких секунд колебаний поддались охватывающему их любопытству и начали потихоньку оглядываться.
— Стойте! — снова крикнул бегущий к ним солдат, хотя в этом уже не было необходимости.
Обершарфюрер с раздраженным видом, не скрывая нетерпения и слегка притопывая носком сапога, смотрел на бегущего. Руководивший расстрелом желал узнать причину подобного вмешательства.
— Ну, и в чем дело? — спросил он, когда солдат уже почти подбежал к нему.
Солдат со смущенным видом отдал честь.
— Комендант приказал приостановить казнь…
Моше почувствовал прилив горячей крови во всем теле — вплоть до самого маленького капилляра. «Приостановить казнь…»
— Комендант сказал, чтобы вы вместе с заключенными ждали его здесь. Он сейчас придет.
Приговоренные боялись даже пошевелиться — как выслеживаемое животное, которое надеется, что, если оно прильнет к земле и замрет, хищник не заметит его и пробежит мимо. Они стояли нагишом абсолютно неподвижно, сдерживая дыхание и стараясь не встречаться взглядами с эсэсовцами. Им очень-очень хотелось куда-нибудь исчезнуть, раствориться в воздухе, стать невидимыми. Они мечтали сейчас только об одном — вернуться в свой вонючий и переполненный людьми блок.
Минут через десять открылась главная входная дверь здания администрации концлагеря, и показался комендант. Моше украдкой глянул на него. Он видел Брайтнера и раньше. Иногда у него возникало подозрение, что те часы и браслеты, которые он доставал по заказу эсэсовцев и капо в «Канаде», в конечном счете предназначались не для кого-нибудь, а для самого коменданта. Каждый раз, когда Моше видел Брайтнера, он неизменно улавливал малозаметную разницу между этим штурмбаннфюрером и прочими эсэсовцами. Брайтнер был одет в униформу, сшитую на заказ, а не полученную на складе (Моше понимал толк в одежде и отметил этот нюанс с первого взгляда), однако на этом различия не заканчивались. Брайтнер обладал безупречной военной походкой, но ему удавалось придавать ей немного элегантной непринужденности. Никоим образом не изменяя манеры держаться, не нарушая ни одного из требований уставов и инструкций, он тем не менее производил впечатление франта, разгуливающего по берлинской Унтер-ден-Линден.
При приближении коменданта эсэсовцы-солдаты вытянулись по стойке «смирно», а обершарфюрер вскинул руку в нацистском приветствии:
— Heil Hitler!
Затем обершарфюрер одновременно и с настороженностью, и с любопытством уставился на коменданта.
— Herr Oberscharführer, — с показной вежливостью поприветствовал Брайтнер подчиненного.
Потом повернулся к заключенным и начал говорить по-военному четко, но не повышая при этом голоса.
— Вас следовало бы расстрелять…
Моше облегченно вздохнул: он хорошо знал немецкий, а потому без труда смог различить сослагательное наклонение.
— …но я даю вам шанс. Министр Шпеер решил, что концлагеря должны предоставлять в распоряжение рейха как можно больше рабочей силы, а среди вас есть замечательные работники.
Он сделал паузу. Воцарилась гробовая тишина. Небо темнело: приближалась ночь.
— Девятеро из вас останутся в живых. Расстрелян будет только один.
Заключенные, не удержавшись, подняли глаза и стали переглядываться. Моше встретился взглядом с Яном. На кого пал выбор, на этого старика? Или на Аристарха? Или на старосту блока? Или на его помощника? А может, на Моше? Нет, комендант ведь наверняка знал, какую важную «работу» он, Моше, выполняет в лагере. Немало ценностей, которых в «Канаде» накапливались целые горы, перекочевывало оттуда в частные руки — главным образом руки эсэсовцев — во многом благодаря ему, Моше…
Комендант снова начал говорить и говорил, чередуя фразы с длинными паузами, — по-видимому, для того, чтобы насладиться производимым эффектом.
— Но кто из вас будет казнен, я еще не решил…
Моше вдруг засомневался, подумав, что чего-то сейчас не понял. И все же произнесенное комендантом слово nicht определенно означало, что комендант еще не выбрал, кого прикажет расстрелять.
Брайтнер улыбнулся:
— Вы решите это сами.
Моше на мгновение показалось, что обершарфюрер, услышав эти слова, разинул от удивления рот. Впрочем, эсэсовец тут же взял себя в руки. Хотя ему очень хотелось спросить у своего начальника, правильно ли он, обершарфюрер, его понял, он предпочел промолчать. Брайтнер же повернулся к нему и тихо сказал:
— Пусть они оденутся, а затем заприте их в прачечной — вон в той. И не давайте возможности ни с кем общаться. Они должны быть изолированы от внешнего мира. Понятно?
— Jawohl, Herr Kommandant.
Брайтнер повернулся к заключенным.
— Вас запрут в прачечной, — сказал он, указывая пальцем на большой деревянный барак, находившийся прямо перед блоком 11. — Вы будете находиться там, внутри… — он посмотрел на часы, — скажем, до восьми часов завтрашнего утра. К этому сроку вы должны будете сообщить ваш вердикт. В вашем распоряжении имеется четырнадцать часов, чтобы решить, кто будет расстрелян. Меня не интересует, по какому критерию вы выберете жертву — самого молодого, самого старого, самого бесполезного или самого противного… Поступайте так, как сочтете нужным. В данном вопросе вы абсолютно свободны.
Брайтнер улыбнулся: он наслаждался иронией своих слов.
— Я всего лишь хочу, чтобы завтра утром вы мне назвали одно имя. Остальные девятеро вернутся к своей обычной жизни в лагере.
Заключенные знали, что они не имеют права обращаться с вопросами к эсэсовцам, а уж тем более к коменданту лагеря… Это считалось проступком, в наказание за который виновного могли тут же убить. Брайтнер поочередно оглядел всех заключенных, упиваясь охватившим их замешательством.
— Ну что ж, надеюсь, я объяснил вам все вполне доходчиво. Спокойной ночи, meine Herren!
Он развернулся на каблуках и зашагал было своей особой полувоенной походкой прочь, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился и обернулся. Его губы расплылись в улыбке, от которой Моше стало не по себе.
— Да, кстати, чуть не забыл. Если завтра утром вы не скажете мне, кого вы выбрали, вас расстреляют всех десятерых. Так что уж давайте, потрудитесь.
|
|
Январь 1945 года. Освенцим. Десять узников приговорены к смерти. Они должны своими жизнями расплатиться за успешный побег товарищей. Но комендант придумал для них изощренную пытку: казнен будет только один ...
150  |
135 |
руб. |
|
|
|
|
|
Электронные книги этого автора
|
|
|
Январь 1945 года. Освенцим. Десять узников приговорены к смерти. Они должны своими жизнями расплатиться за успешный побег товарищей. Но комендант придумал для них изощренную пытку: казнен будет только один ...
|
|
|
