|
Часть первая1955
1
Женщина протянула руку к бронзовой вывеске сбоку от приоткрытой
двери. Она не взглянула на значившуюся на табличке
надпись «Александр Армстронг и сын, стряпчие», но оперлась
на ее рамку и так стояла, глубоко и прерывисто дыша.
Наконец, собравшись с силами, она шагнула через порог в застеленный ковром холл и нетвердой походкой направилась
к конторке слева от входа. Девушка, стоявшая за конторкой, от удивления приоткрыла рот.
Регистратор не поприветствовала вошедшую обычным «могу ли я вам чем-нибудь помочь, мадам?» или «вам назначено?
», поскольку для нее очевидным было то, что эта женщина — бродяжка и ей совершенно нечего здесь делать. Поэтому, не дожидаясь, пока посетительница заговорит, она поспешно произнесла:
— Что вам нужно? Я… Мне кажется, вы пришли не по адресу!
— Мис-тер Армстронг… — прозвучало в ответ, и девушка снова удивилась, на этот раз голосу, разительно не соответствующему
внешности женщины.
Несмотря на то что это был всего лишь сиплый шепот, в нем явно чувствовалась утонченность леди. Но внешность бродяжки полностью стирала впечатление, производимое ее голосом, и девушка резко заявила:
— Он принимает только по записи.
Женщина приложила руку к груди, затем к глазам и, широко открыв рот, буквально выдохнула три слова:
— Он примет меня.
— Он… Он очень занят!
Женщина снова запрокинула голову и с трудом произнесла:
— Миссис Бейндор.
Звук ее голоса снова возымел действие, на сей раз настолько
сильное, что девушка-регистратор, быстро повернувшись,
толкнула застекленную дверь своего кабинета. Она подняла телефонную трубку, продолжая все же наблюдать
за странной гостьей, которая отошла от конторки и, едва передвигая ноги, побрела к стулу, стоявшему рядом со столиком, украшенным вазой с цветами.
— Мисс Фэйвэзер?
— Да. В чем дело?
— Здесь… посетитель. — Она говорила очень тихо.
— Что вы сказали? Говорите же!
— Я Я говорю, здесь посетительница. И… она похожа на бродяжку, но уверяет, что мистер Армстронг примет ее.
— Бродяжка! Почему вы решили, что она бродяжка?
— Мисс Фэйвэзер, посмотрите на нее сами, может быть, я ошибаюсь? — Регистратор осмелилась так разговаривать с мисс Фэйвэзер, поскольку чувствовала, что посетительница —
человек очень необычный.
— Вы узнали имя?
— Да, оно прозвучало смешно, что-то вроде «Барндор».
— Барндор?
— Я Я так услышала.
На другом конце провода мисс Фэйвэзер размышляла. Стоит
ли ей спуститься вниз и посмотреть, что это за женщина, похожая на бродяжку? Или сообщить ее имя мистеру Армстронгу
и выяснить, знает ли он кого-либо по фамилии Барндор?
Она выбрала последнее. Она постучала в дверь, отделявшую
ее кабинет от кабинета начальника, и дождалась, когда мужчина оторвется от разложенного на столе большого листа пергаментной бумаги, поднимет голову и спросит:
— Что случилось?
Она кашлянула и ответила:
— Мисс Мэннинг говорит, там внизу какая-то странная женщина очень хочет вас видеть. Видимо, ее не удается выставить за дверь. По словам мисс Мэннинг, женщина считает, что вы должны знать ее имя.
— И И каково оно? Я имею в виду имя.
— Как говорит мисс Мэннинг, оно похоже по звучанию на Барндор.
— Что?!
— Ну, так она сказала… Барндор.
Мисс Фэйвэзер не ожидала, что произнесенное имя может
вызвать такую бурную реакцию у ее работодателя. Он вскочил со стула и закричал, да-да, именно закричал:
— Бейндор, мисс! Бейндор! Боже мой!
Мистер Армстронг оттолкнул стул — при этом пергамент слетел со стола — и выбежал из кабинета, чуть не сбив с ног мисс Фэйвэзер, придерживавшую приоткрытую дверь.
Она работала у мистера Армстронга уже пятнадцать лет и никогда не видела его таким. Это был мужчина средних лет, уравновешенный и спокойный, строгий, но всегда вежливый. Его возбуждение передалось ей. Она смотрела, как он быстро спускался по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
В холле Александр Армстронг некоторое время стоял, схватившись
за край конторки, и смотрел на женщину, что сидела
на стуле согнувшись. Он не мог поверить своим глазам — не мог и не поверил бы, не увидев ее лицо.
Женщина не поднимала глаз, пока не заметила перед собой
его ноги. Тогда она медленно подняла голову, и у мистера
Армстронга перехватило дыхание. Ее лицо было настолько худым и костлявым, что напоминало лицо скелета, обтянутое
кожей. Выцветшие воспаленные глаза смотрели на него из глубины ввалившихся глазниц.
Мистер Армстронг, казалось, забыл обо всем на свете и только повторял:
— Боже мой! Боже мой!
Затем он понемногу начал осознавать, что сидящая перед ним женщина с помертвевшими глазами — та, на поиски которой он, вернее, он и его фирма, потратили двадцать шесть лет. Нет, почти двадцать семь!
Заикаясь, он пробормотал:
— М-м-миссис Бейндор!
Она не откликнулась, но слегка качнула головой, увенчанной
очень странной шляпкой.
Он протянул ей руки и сказал:
— Айрин, пойдемте со мной наверх.
Она попыталась встать, но тут же рухнула на стул, и ее тело снова сложилось почти пополам. Мистер Армстронг повернулся к мисс Фэйвэзер, стоявшей у основания лестницы,
и выкрикнул:
— Позовите моего сына!
— Он уехал, мистер Армстронг. Вы же знаете, по делу Фуллмана, — ответила та.
— Тогда приведите Таггарта или еще кого-нибудь!
Кабинет старшего клерка Таггарта находился на другом конце здания, и мисс Фэйвэзер побежала вверх по лестнице и дальше по коридору. Через две минуты Таггарт стоял возле своего хозяина:
— Да, сэр?
— Помогите мне отвести эту леди в мой кабинет.
Генри Таггарт замешкался на секунду, разглядывая леди в обносках. Она была похожа на бродяжку, и ему вряд ли доводилось
видеть такую хотя бы раз в жизни. Но он сделал то, о чем его попросили. Он не только помог этому нелепому существу в длинном пальто подняться. Поняв, что она не в состоянии
держаться на ногах, а лестница слишком узка для троих, Таггарт взял на руки то, что босс назвал «леди», поднялся
с ней по лестнице, вошел в кабинет начальника и положил
ее, как велел Александр, на кожаный диван, стоявший у окна, из которого открывался вид на площадь.
Затем Александр крикнул секретарше:
— Принесите чашку чая… Крепкого, и побольше сахара.
Он взял с полки шкафчика флягу с бренди, налил немного
в серебристую крышечку и подошел к дивану. Опустившись
на колени рядом с женщиной, он поднес крышечку
к ее губам и мягко произнес:
— Выпейте это.
Она позволила ему влить бренди себе в рот, но когда оно обожгло ей горло, поперхнулась и закашлялась, сотрясаясь всем телом. Александр повернулся и сказал клерку:
— Спуститесь вниз и попросите девушку вызвать «скорую
помощь».
Должно быть, именно слова «скорая помощь» заставили женщину очнуться, поднять голову и сделать протестующий
жест рукой. Александр наклонился к ней и сказал:
— Все в порядке, дорогая. Не волнуйтесь. Небольшая клиника. Я понимаю, понимаю.
Она опустила голову и пристально посмотрела на него. Он быстро повернулся, подошел к телефону и набрал номер.
Наконец на другом конце провода ответили:
— Частная лечебница «Бичвуд».
— Позовите старшую сестру!
— Простите, кто говорит?
— Не имеет значения, скорее позовите старшую сестру!
— Но, сэр!..
— И Извините. Я брат мисс Армстронг.
— О! Сейчас, сейчас, — сказали в трубке. Потом наступила
тишина.
Дожидаясь ответа, он оглянулся, посмотрел на лежавшую
на диване женщину и снова пробормотал:
— Боже мой!
— Что случилось, Алекс? — спросила его сестра.
— Послушай, Гленда, я направляю к тебе пациентку.
— Ты даже не поинтересуешься, есть ли у меня свободная палата?
— Ты должна найти палату. Это очень важно.
— Но я не делаю палаты из воздуха…
— Послушай, Гленда, у тебя есть палата?
— Ну хорошо, как раз сейчас у меня одна свободна. А могу я поинтересоваться, что произошло?
— Ты очень скоро все узнаешь. Подготовь помещение. Ее привезет «скорая помощь», а я подъеду следом.
— Что случилось, Алекс? — мягко спросила сестра. — Ты очень обеспокоен.
— Ты все скоро узнаешь, Гленда. Только предупреди персонал,
чтобы никого не удивило состояние новой пациентки. Я Я имею в виду ее внешний вид… и как она одета. А сейчас просто приготовь палату. — Он продолжил еще более серьезным
тоном: — Это очень важное дело, Гленда, и я до сих пор не верю, что именно ее вижу лежащей на диване в моем кабинете. Пока, дорогая.
Когда он повесил трубку и обернулся, мисс Фэйвэзер стояла
с чашкой чая в руках, боясь прикоснуться к женщине в лохмотьях.
Он взял у секретарши чашку, снова опустился на колени
около дивана и просунул руку под голову женщины. Из-под жалкого подобия шляпки виднелось нечто отдаленно напоминающее непомерных размеров сетку для пучка волос. Сетка спускалась сзади на шею и скрывалась за большим воротником
поношенного, вылинявшего и кое-где протертого пальто. Приподняв голову женщины, Александр попросил:
— Выпейте это, дорогая.
Она снова уставилась на него. Но теперь уже не пыталась отказаться. После того как она сделала два глотка крепкого чая и он потек из уголков рта, мистер Армстронг быстро передал чашку и блюдце мисс Фэйвэзер и, достав из кармана
носовой платок, аккуратно промокнул тонкие губы.
Заметив, что она снова пытается что-то сказать, он мягко остановил ее:
— Все в порядке, дорогая. У нас еще будет много времени для разговоров.
Но она продолжала пристально смотреть на него. И от того, что услышал мистер Армстронг, у него округлились глаза. Она пробормотала:
— Мой сын… Скажите моему сыну… Он придет…
Он поймал себя на том, что медленно качает головой. Неужели она и вправду думает, что сын придет к ней после стольких лет? Она ничего не могла знать о сыне, но эти слова
«он придет» были произнесены так уверенно! Бедняжка.
В дверь постучали — на пороге стоял Таггарт.
— Прибыла «скорая помощь», сэр.
— Скажите, пусть захватят носилки. — Александр стремительно
повернулся к секретарше: — Принесите мой старый
дорожный плед — он в шкафу.
Мисс Фэйвэзер, хотя и не скрывала своего изумления, действовала быстро, и, взяв из ее рук плед, Александр без труда завернул в него чрезвычайную худую женщину, осторожно
переворачивая ее то на один бок, то на другой.
Прибывшие санитары подняли укутанную в плед женщину с дивана без лишних слов, даже не обратив внимания на ее убогий головной убор. Один из них только вежливо спросил:
— Куда, сэр?
— Частная лечебница «Бичвуд».
Он больше ничего не успел добавить, так как второй санитар
тут же отозвался:
— О да, мы знаем, сэр. Лечебница «Бичвуд», авеню Солтон,
Лонгмер Роуд.
Через два часа брат и сестра разговаривали в холле лечебницы.
Гленда Армстронг стояла, держа перед собой на вытянутых
руках длинное темное пальто, и говорила:
— Нет, ты можешь в это поверить? — И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я не могу. Помню, как я одевала ее. Это было такое красивое пальто и очень тяжелое. Именно так я тогда и подумала, потому что оно было подбито овчиной,
даже в рукавах. А теперь посмотри: от шерсти и следа не осталось, только тонкая голая кожа. Пальто было удивительно
красивого, глубокого зеленого цвета, сшито из такого плотного, тяжелого сукна, что, казалось, его не сносить
и за две жизни! Но оно износилось всего за одну, помоги
ей, Боже! Где оно валялось, как ты думаешь?
— Не знаю. Даже представить не могу, наверное, где-нибудь на дороге. Все же, учитывая то, как она выглядела, ее бы обязательно нашли, рано или поздно, особенно в этой шляпе, или как там называется ее головной убор.
Гленда взяла со стула шляпу.
— Она была очень симпатичная, французская, нечто среднее
между шляпкой без полей и шотландским беретом с ободком. Смотри-ка, ободок еще на месте. — Она дотронулась
кончиками пальцев до стертой, сделанной из клеенки ленты, затем приподняла сетчатый мешочек, болтавшийся сзади. — Должно быть, она специально попросила пришить это, потому что убирала волосы в низкий пучок. А взгляни на этот ридикюль! Это тот же, что был у нее, когда все случилось.
— Гленда указала на лежащую на стуле сумку, всю в заплатках. — Все, что у нее было, умещалось в этом ридикюле.
Я помню, как заставила ее взять с собой кольца, ведь она сняла их все, даже обручальное; еще было ожерелье и коробочка для карт.
Гленда присела на край большого мягкого дивана рядом с братом.
— Когда мы не дождались от нее весточки, я корила себя, что никого не отправила вместе с ней в И Истборн. Посадив ее в вагон поезда, я попросила: «Вы ведь сообщите, как устроились,
правда? А через пару дней я приеду вас навестить». Тогда я видела ее в последний раз. Помнишь, как ты сказал ее мужу, что она уехала к своей тете, и он набросился на тебя, поняв, что я не послушалась его и не__________ отправила ее в Конуэй-Хаус? Боже! Если бы можно было поместить ее в интернат для инвалидов! И все же у меня было большое желание запихнуть
туда ее тетку, когда я на следующий день приехала в И Истборн. Она сказала, что прогнала свою племянницу, что не позволит ей жить в своем доме. Говорила, что место Айрин
возле мужа, а связавшись с другим мужчиной, она и получила
то, что имеет. Господи! — Гленда откинулась на подушки
и повторила: — Господи! Теперь мы знаем, что бедная девушка не смела и глаз поднять на другого мужчину, а не то
что крутить с ним роман! — Помолчав, она продолжила: — Ой, а рубашка, или сорочка, даже не знаю, как ее назвать… Ее связала старая Бетси Бриггс. Она убиралась в доме отца Айрин, когда ее мать умерла, а сама Айрин еще училась в школе. Это был один из шедевров Бетси, длинная, тонкая, облегающая шерстяная сорочка. Больше похожа на платья, которые сегодня носят девушки. Бетси связала одну для ее матери, потому что у той были больные легкие, а потом связала
такую же для Айрин. И что ты думаешь? Эта сорочка была на ней и сегодня, вернее, то, что от нее осталось. Кстати,
шерстяных ниток там почти нет, она вся заштопана разноцветными
ниточками. А поверх сорочки было надето то, что осталось от розово-красного бархатного платья, в котором
она в тот вечер выступала на концерте. Помнишь его?
— Да-да, Гленда, — устало сказал Александр, — Я все помню. Только удивляюсь, как тебе удалось раздеть ее?
— Она особо не сопротивлялась, пока не дошло до сорочки. Тогда к ней на время вернулись силы, Айрин вцепилась в нее, в середину, где талия. Я убедила ее, что она может оставить сорочку у себя, только надо снять ее на время, и она позволила
нам это сделать. А когда мы отдали ей сорочку, она начала медленно выворачивать ее наизнанку и вытащила маленький сверточек из оберточной бумаги, размером примерно три на четыре сантиметра. Он был приколот с внутренней стороны двумя английскими булавками, одна вверху и одна внизу. Она попыталась их расстегнуть. Я помогла ей, и тогда она схватила
сверток, прижала его к груди и позволила нам забрать эти шерстяные лохмотья. Она не сопротивлялась, даже когда старшая сестра и медсестра ее мыли. Старшая сестра потом сказала: «Это было жутко, как будто обмывали труп». У нее все тело покрыто маленькими синими пятнами, сейчас они уже очень бледные, но когда-то, наверное, были очень заметными,
знаешь, как у шахтера на лбу остается след от угля?
— Сверток-то все еще у нее?
— Да. Он остался у нее в руке, и она, похоже, так и спала с ним до прихода доктора. Он долго смотрел на нее, спящую. Она лежала, а ее волосы, заплетенные в две косы, обрамляли лицо с двух сторон. Я уже ввела его в курс дела, он ведь посещал ее — ты помнишь? Ну, еще в те времена. Он тогда был очень молод, и, должно быть, с тех пор у него были сотни пациентов, но он все же вспомнил ее. Он воскликнул:
«Боже мой!» Когда он взял ее за запястье, к ней, видимо, снова ненадолго вернулись силы, она отдернула руку и накрыла ею вторую, в которой держала свой пакетик. И, хотя его голос звучал мягко и ободряюще, когда он сказал:
«Не беспокойтесь, дорогая, я не причиню вам боли», в ее глазах был страх и она дрожала всем телом. Она тряслась
все время, пока он ее осматривал. Когда мы вышли из комнаты, доктор сказал: «Ее легкие в плохом состоянии, но хуже всего то, что она очень ослаблена из-за недоедания. Одному Богу известно, сколько времени она не питалась нормально. Никогда не видел живого человека в таком состоянии.
Где она была все эти годы?» Я сказала ему, что не знаю и что мы надеемся это выяснить, но от нее трудно чего-то добиться, по-моему, она вообще не хочет говорить. В общем, он обещал, что зайдет позже и мы поговорим.
Александр сказал устало:
— И Интересно, что в свертке, который она прячет? Возможно,
его содержимое навело бы нас на какой-нибудь след.
— Ну, этого мы не узнаем, пока не заберем его у нее или пока она сама не отдаст его, что она вряд ли сделает, находясь
в сознании.
Он повернулся к сестре и спросил:
— Ты ведь знаешь, кто ее сын, не правда ли?
— Конечно. И мы обязаны ему сообщить, он непременно должен знать. Но как мы это сделаем и когда, я не знаю. Дождемся,
когда выскажет свое мнение доктор Свэн, а сейчас все, что мы можем сделать, — это заставить ее немного поесть. Но пищу она должна принимать небольшими порциями.
Александр поднялся, подошел к камину и оперся о мраморную
каминную полку. Глядя вниз, на огонь, он пробормотал:
— Меня всего трясет. Я… События последних двух часов воскресили прошлое, я вижу все так ярко, как будто это произошло вчера. — Он поднял голову и, обернувшись к сестре,
сказал: — Как ты думаешь, не выпить ли мне?
— Конечно. Нам обоим сейчас не помешает выпить. Бренди или виски?
— Давай виски.
Гленда вышла в смежную комнату и вернулась с подносом,
на котором стоял графин с виски и два стакана. Она налила изрядную порцию брату и совсем небольшую себе.
Отпив два глотка, Александр сказал:
— Пожалуй, я вернусь в контору и введу Джеймса в курс дела. Он, естественно, ничего не знает об этом. Он был совсем
мальчиком, когда все это началось.
— Да, я понимаю, ты должен ему рассказать, но обязательно
предупреди, чтобы он ни слова никому не говорил об этом деле. Иначе история появится в газетах еще до конца недели.
Александр серьезно произнес:
— Да, Гленда, это касается и всего персонала здесь, в лечебнице.
Ты должна сказать им, что об этом случае нельзя болтать, потому что, если хоть слово просочится за эти стены,
тот забытый скандал снова всплывет, и на этот раз кое-кому уже не удастся избежать суда, что бы он не предпринял.
И как бы сильно я ни желал, чтобы он получил по заслугам, все же нужно подумать и о его сыне.
— Не беспокойся. Это будет не первый секрет, который хранят мои девочки. Кстати, ты потом вернешься пообедать?
— Нет. Извини, Гленда, не смогу, но я позвоню перед тем, как выйти, потому что вернусь, наверное, очень поздно.
…
Лилиан умерла на следующий день, а после похорон ему вручили повестку в суд по обвинению в оскорблении Артура
Бриггса.
Только благодаря переговорам моего отца с адвокатом Бриггса и солидной сумме, обещанной старым Эдвином, чтобы замять скандал, Эдварду удалось избежать судебного
разбирательства.
Эдвин, осознавая, что общество настроено против его сына, теперь уже сам согласился на его отъезд за границу для продолжения занятий любимым делом. Он знал, что есть и его вина в том, что брак между Эдвином и его покойной
женой оказался столь несчастливым.
Джеймс встал, направился к шкафчику и налил отцу немного
бренди. Они минуту сидели в тишине, потягивая из стаканов бренди, пока Джеймс не прервал молчание словами:
— Ну давай, продолжай. Уверен, рассказ будет длинным и совсем невеселым.
— Это точно. Итак, когда все это случилось, Эдварду было около двадцати семи лет. Он ненадолго приезжал домой, потом
снова уезжал, и отец говорил, что старик никогда не удерживал
его. Восемь лет спустя, во время одного из его приездов у отца случился апоплексический удар и он умер, и Эдвард в одиночку вынужден был вести дела, в которых до этого момента
ничего не смыслил. Но, как сказал твой дед, Эдвард унаследовал от отца еще кое-что, а именно — деловую сметку. И, получив возможность всем управлять самостоятельно, он с энтузиазмом окунулся в работу. Ничто не ускользало от его внимания. С самого начала он не нравился ни моему отцу, ни мне. Но он был нашим клиентом, и очень важным. А вскоре отец осознал, что этот человек не желает слушать ничьих советов,
хотя сам отдает распоряжения направо и налево.
А затем наступил вечер, когда давали спектакль, о котором я тебе рассказывал. Я сидел в партере и, случайно посмотрев в сторону ложи, увидел там его. Должно быть, именно тогда он впервые обратил внимание на Айрин и, видимо, влюбился в нее по уши. Не знаю, как ему удалось встретиться с ней, мне
только известно, что с тех пор его поведение заметно изменилось.
Не то чтобы он стал менее суровым, но, скажем так, более любезным. Да, именно так: более любезным.
Однажды она нанесла мне неожиданный визит и сообщила,
что спектакль снимают с репертуара. Я выразил сожаление
по этому поводу, но она улыбнулась и сказала, что пришла по другой причине. Она просила совета. Она знала, что я был стряпчим Эдварда… Здесь она запнулась, а потом поправила себя — мистера Бейндора — и вспомнила счастливые
времена, когда я приезжал к ее отцу. Но знаю ли я, спросила она, что… как бы это выразиться… что за ней ухаживают?
Я переспросил: «Ухаживают? Не хотите ли вы сказать, что за вами ухаживает мой клиент?»
Она слегка покраснела и кивнула: «Да, именно»
Так-так… Помнится, я откинулся на спинку стула и, улыбаясь,
произнес: «Так вот в чем причина перемен в нем!» Она спросила: «Каких перемен?»
Я ответил: «Знаете, вы очень изменили его характер. Он стал не таким резким». «Ну, я знаю его меньше трех месяцев, и, представьте себе, он попросил меня выйти за него замуж».
«Правда?»
«Да, — сказала она, — правда. Он был очень внимателен, водил меня и туда и сюда, когда у нас было свободное время.
…
Но свадебное торжество было не сравнить с более важным
событием: Айрин подарила мужу сына. Наконец он дождался наследника! Он был безумно счастлив. Эдвард помолодел на несколько лет, а Айрин обожала малыша с того самого момента, как впервые взяла его на руки. Так говорила моя мама, а ей разрешили навестить Айрин на следующий же день после родов.
Александр наклонился вперед, взял со стола стакан и выпил остатки бренди. Затем продолжил уже другим тоном:
— Когда же я впервые заметил в ней перемену? Сначала что-то изменилось в ее голосе и осанке. Как я уже говорил, в день свадьбы она выглядела очень юной девушкой, но теперь она вдруг стала женщиной. Более того, она была матерью,
не желавшей ни на минуту отходить от своего ребенка, но, видимо, — как я понял гораздо позже, — ей приходилось его оставлять, когда муж был дома. И не из-за того, что он безумно желал быть с ней, хотя да, он действительно этого желал, но кроме этого он хотел единолично заниматься воспитанием
своего сына. Он требовал, чтобы ребенок везде находился рядом с ним.
После проведенного за границей медового месяца они часто обедали у знакомых и, насколько я знаю, дважды побывали на балах. Один из них был организован с благотворительной целью. Твоя мать и я тоже там были и заметили, как он танцевал с нею, а когда она танцевала с кем-нибудь другим, он просто сидел и смотрел на нее. Думаю, танцы прекратились, когда она сообщила ему, что ждет ребенка, так как он помнил, что случилось с его первой женой. Но, тем не менее, они принимали гостей, и нас много раз приглашали на ужин. Во время этих визитов я отметил еще одну перемену в Айрин. Она стала очень тихой, куда-то исчезла ее привычная жизнерадостность. И хотя она смеялась и болтала с гостями, от прежней ее непосредственности не осталось и следа. Похоже, детей у них больше не предвиделось.
Он вел себя как радушный хозяин, но его деспотичный характер уже тогда начал проявляться вновь. Когда мой отец был занят и Эдварду приходилось иметь дело со мной, я явственно читал в его глазах: «А почему, собственно говоря, он занят? Он что, не знает, кто я такой и что я значу для его фирмы? Позаботьтесь о том, чтобы в следующий раз он не был занят, молодой человек». По крайней мере, именно так я истолковывал его реакцию и в конце концов убедился, что был недалек от истины.
Он редко уезжал из дому, и, как мне говорили, если он не навещал своих партнеров и агентов за границей, то все время проводил с мальчиком. Она нечасто бывала в городе, а если и появлялась у нас, то только в его сопровождении. Кроме нас у нее, наверное, не было друзей, которых можно было бы навестить. Он оставлял ребенка всего на пару часов, не более, они никогда не задерживались в городе, чтобы сходить в театр или поужинать с друзьями. Дважды они ездили отдыхать, но ребенка всегда брали с собой.
Примерно за две недели до четвертого дня рождения сына Эдварду пришлось уехать в Германию. Дела фирмы «Флакс» настоятельно требовали его присутствия. В то время я вел дела благотворительного фонда, занимавшегося организацией детских лагерей отдыха. Многих бедных мальчишек нам удалось вытащить с улиц, из трущоб. Они получали возможность пожить в других условиях, и мы с твоей мамой были так заинтересованы в этом, что постарались уговорить поучаствовать в благотворительном концерте нескольких достаточно известных людей. Это она предложила Айрин спеть на концерте. Помнится, она сказала: «Ее надзиратель в отъезде, что же еще может ее остановить? Она все так же чудесно поет, когда есть возможность. Я знаю, она сама мне рассказывала. Возможно, она поет сыну, когда его папы нет дома. В одном я уверена, — добавила твоя мама, — Айрин скучает по сцене, ей не хватает общения с друзьями. Эта девушка очень одинока, я знаю».
Я почувствовал какую-то тревогу. «Не думаю, что она осмелится это сделать без разрешения мужа», — кажется, сказал я.
«Ну, мы можем хотя бы попробовать», — настаивала она.
На протяжении предыдущих двух или трех недель я замечал,
что, когда мы оказывались наедине, Айрин становилась
очень взволнованной. Как будто она хотела поговорить со мной о чем-то, что-то рассказать, но боялась. Но на этот раз она ухватилась за возможность активно заняться каким-то полезным делом. Концерт должен был состояться в воскресенье
вечером в одном из больших театров, и звезды первой величины согласились работать бесплатно. Это было потрясающее развлечение — я имею в виду концерт. Мы заехали в поместье за Айрин, зашли в детскую, и я никогда не забуду, как она поцеловала сына и крепко прижала его к себе, говоря: «Мамочка не задержится долго, она быстро споет, поужинает и вернется». А он засмеялся и крикнул: «Пусть кухарка даст тебе поужинать, мамочка». Она обняла его и трижды поцеловала. Она не знала, что целует своего ребенка в последний раз.
Александр опять замолчал. Затем положил руку на стол, сжал пальцы в кулак и три или четыре раза стукнул им по столу, прежде чем снова заговорил с сыном, который глядел
на отца широко раскрытыми от удивления глазами. Александр продолжил:
— Это было костюмированное представление, и твоя мама раздобыла для Айрин искусно сшитое платье в стиле эпохи короля Эдуарда. Оно было с довольно глубоким вырезом, и, видимо, когда твоя мама и костюмер помогали ей его надеть, обнаружилось некоторое непредвиденное обстоятельство. Выяснилось, что Айрин носила что-то вроде шерстяной сорочки, которая, как рассказала твоя мама, была больше похожа
на тонкое шерстяное платье, так как доходила ей до колен. Костюмер сказала, что давно не видела ничего подобного, то есть столь тонко связанного изделия.
|
