|
Глава 8
Две недели спустя я стою в очереди на посадку в самолет, вылетающий в Ньюарк и принадлежащий компании «Континентал Эрлайнс», вместе с Карлом Мак-Кинноном. Со мной ноутбук, пятнадцать папок с материалами дела, на плече сумка, и к тому же я тащу за собой свой чемодан со сломанным колесиком. Сейчас четыре тридцать утра, и, хотя руки мои болят от тяжелого багажа, я серьезно опасаюсь, как бы не заснуть прямо на ходу. Голова моя то и дело клонится набок, и я чувствую, что в уголках рта собирается слюна. Как и подобает высококвалифицированному профессионалу, я вытираю рот рукавом костюма. На нем остается след.
Когда подходит наша очередь на регистрацию, женщина за стойкой приветливо улыбается нам, несмотря на несусветную рань. Я пытаюсь ответить на ее воодушевление, но у меня не хватает на это энергии. В результате получается нечто вроде раздраженного ворчания. Я начинаю рассказывать женщине, что мы направляемся в Литтл-Рок, штат Арканзас, но Карл перебивает меня.
— Произошла серьезная ошибка, — говорит он, громко и четко проговаривая каждый слог. — Мою коллегу определили в экономкласс. Я требую, чтобы ее немедленно пересадили в первый класс, она должна сидеть рядом со мной. — Женщина реагирует на серьезность момента, печатая что-то с бешеной скоростью. Хоть я и молчу, но никакой ошибки здесь нет.
За заказ билетов отвечала я, а секретарша Карла занималась бронированием гостиницы. Я умышленно взяла себе дешевый билет, а Карлу — билет в первом классе. Я посчитала, что теснота — это небольшая плата за то, чтобы некоторое время быть от него подальше.
— Простите, сэр. Весь первый класс забронирован, — говорит она. Я осознаю, что на это время затаила дыхание, и медленно выпускаю воздух. Сама мысль о том, чтобы в ближайшие три с половиной часа сидеть рядом с Карлом, для меня почти невыносима.
— Это неприемлемо, — заявляет Карл и с силой хлопает ладонью по стойке. — Каждый год я летаю самолетами «Континентал» на расстояние более ста тысяч миль. Назовите свое имя. Я хочу поговорить с вашим менеджером. — Карл вываливает на стойку кучу всевозможных пластиковых карт: платиновую карточку постоянного пассажира компании, черную — «Америкэн Экспресс», блестящий пропуск в «Адмирал-Клаб». В ответ женщина яростно стучит по клавишам, и на лбу у нее появляется испарина.
— Вот, похоже, у нас кое-что появилось, сэр. Я очень сожалею, что так получилось. — Она начинает распечатывать документы и складывать их вместе. — К сожалению, это будет стоить на двести шестьдесят четыре доллара дороже. Вас это устроит?
Она продолжает печатать, просто делая вид, что занята.
— Разумеется, — говорит Карл, протягивает ей свою кредитку и подмигивает мне. Это командировка по делу «Синергона».
— Ваши места 1А и 1Б. Желаю вам удачного полета.
На этом утро моей свободы заканчивается. Женщина протягивает нам наши посадочные талоны, причем на моем стоит штамп службы безопасности, а у Карла — нет. Это означает, что перед тем, как я попаду в самолет, мой багаж будет подвергнут ручному досмотру. Есть определенная ирония в том, что из нас двоих на роль террориста она выбрала именно меня; вероятно, это мое наказание за то, что связалась с таким козлом.
Пока мы проходим через контроль службы безопасности, Карл читает мне лекцию об уверенности в себе, говорит, что без нее я ничего не добьюсь в этом мире. Он явно воодушевлен своей победой в борьбе за место в самолете и находится в веселом расположении духа. Мы останавливаемся в терминале, чтобы попить кофе и позавтракать, и он заводит светский разговор. Похоже, этот человек полностью зависит от обстоятельств. На людей за стойками и письменными столами он наезжает со всей своей агрессией. Но сидя на пластиковом стуле, с рогаликами на коленях и чашкой кофе на подлокотнике, он ведет себя вполне по-человечески, даже, можно сказать, дружелюбно, как будто он с нетерпением ждал этих трех дней, которые мы проведем с ним в Арканзасе вместе.
А я нет. Следующие двадцать четыре часа я проведу с Карлом один на один. Из аэропорта Литтл-Рок мы отправимся в Аркадельфию (место настолько удаленное, что я не смогла его найти через сайт компании «Экспедия») и следующие три дня просидим в пыльном конференц-зале, обсуждая заявление мистера Джонса. План заключается в том, чтобы замучить его отвратительными подробностями смерти его жены. По-моему, Карл буквально так и сказал: «Заставим его рыдать». А завтра все станет еще более мерзким. В полдень прилетит Карисса, чтобы присоединиться к нам.
Когда мы уже готовы к посадке, служба безопасности аэропорта отодвигает меня в сторону и, к удивлению всех пассажиров, начинает распаковывать мой багаж. Все смотрят, как охранник пластмассовой палочкой копается в моем белье. Карл тоже заглядывает туда, возможно, в надежде увидеть кожаную плеть и бесплатно возбудиться. Я рада разочаровать его. Зато к тому времени, когда мы занимаем свои места в первом классе, весь самолет уже в курсе, что а) я использую противозачаточные средства и б) покупаю хлопчатобумажные трусики в «Таргет».
После унижений с досмотром полет проходит относительно гладко. Мы попадаем в зону турбулентности, загорается надпись с просьбой пристегнуть ремни, что вызывает суету в салоне, но большую часть времени Карл не беспокоит меня, удовлетворенный тем, что сбросил на меня свою работу. А я рада, что он меня не трогает. Поскольку Карисса до завтрашнего дня не появится и большинство показаний буду записывать я, ответственность за составление проекта итогового судебного ходатайства также возлагается на меня. Это крупная сделка. Если мы, я имею в виду «Синергон», выиграем, то с нашей подачи все дело развалится еще до суда. Компания не заплатит людям из Каддо-Велли ничего — ноль, дырку от бублика. Зато обильные адвокатские гонорары получим мы. То есть АПТ.
Хотя я и не восторге от самого дела, написание ходатайства по нему — это моя первая возможность за пять лет работы на фирме продемонстрировать всем, что у меня есть мозги, что я способна на нечто большее, чем просто просматривать документы в конференц-зале изо дня в день. Это истинный труд адвоката; это мой шанс. И я намерена им воспользоваться.
Когда мы выходим из самолета, сразу же становится заметно, что мы далеко от Нью-Йорка. Здесь все движется медленнее, и эта смена ритма ощущается как некое облегчение.
Растянутая южная речь оказывает расслабляющий эффект и на Карла, словно вечная заноза у него в заднице волшебным образом исчезает. С утра он яростно наехал на женщину из «Континентал», за рогаликами уже был достаточно дружелюбен, а сейчас стал даже вполне контактным. Можно подумать, что мы прилетели в Арканзас на пару раундов гольфа, а не для того, чтобы «по новой уничтожить мистера Джонса». (Карл сказал так вчера. Это не мои слова.)
Хотя парню из фирмы по прокату автомобилей потребовалось двадцать минут, чтобы найти нашу заявку, Карл сдерживается и не поднимает скандал. Черная карта «Америкэн Экспресс» спокойно лежит в бумажнике, а его руки — в карманах. Вместо этого он болтает со мной, называя меня «детка». В таком контексте, как: «До чего приятно ненадолго выбраться из города, верно, детка?» или «Я надеюсь, партнеры не слишком нагружали тебя в последнее время, детка».
Я улыбаюсь и киваю, игнорируя его снисходительный тон, потому что, по правде говоря, я тоже чувствую себя здесь по-другому. Воздух тут не такой наэлектризованный, и от этого промежутки между моими словами, шагами и вдохами становятся больше.
Путь на Аракдельфию представляет собой прямой бросок по хайвею, и мы едем с опущенными стеклами. Я наслаждаюсь отсутствием привычного оркестра фоновых шумов; здесь не слышно автомобильных сигналов, топота тысяч ног, загружающихся и разгружающихся грузовиков. Пустынный ландшафт, по которому пролегает дорога, можно описать, только перечислив, что здесь отсутствует.
В этом мире нет ни небоскребов, ни супермаркетов. Мы проезжаем целые мили, не встречая других машин, не говоря уже о «Макдоналдсах». Вокруг лишь земля, коричневая и комковатая, с редкими растениями, — причем обязательно колючими, — виднеющимися на горизонте. На пустой дороге только мы с Карлом, наши руки свисают из окон, и встречный ветер отталкивает их назад.
Наконец мы покидаем шоссе и заезжаем на парковку гостиницы «Хэмптон-Инн». Обычно одной из немногих привилегий в моих командировках является возможность останавливаться в пятизвездочных отелях вроде «Ритц» или «Фор сизонс», в которые бы я, разумеется, и не сунулась, если б мне пришлось оплачивать счет самой. Но похоже на то, что это единственная гостиница в Аркадельфии, и альтернативой является только «Мотель № 8» . Боюсь, что после этой поездки моя коллекция одноразовых упаковок шампуней не пополнится, мне не придется спать голой под простынями стоимостью семьсот баксов за комплект и, как это ни печально, я не смогу заказать себе еду в номер, чтобы уклониться от ужина с Карлом.
Мы входим в гостиницу, бетонный прямоугольник, который с таким же успехом мог быть и зданием младшей средней школы. И пахнет здесь соответственно, как будто рядом расположен кафетерий, торгующий гамбургерами и жареной картошкой. У мальчика за стойкой зачесанные назад лоснящиеся волосы, табличка на груди с надписью «Боб» и жуткие угри на лице, на которые трудно не пялиться. Над верхней губой у него пробивается небольшой пушок, некий предвестник будущих усов. Его брюки болтаются очень низко, демонстрируя всем, что он носит длинные трусы от Келвина Кляйна; эта информация — какое нижнее белье предпочитает Боб — меня немного смущает.
— Добро пожаловать в «Хэмптон-Инн», — приветствует он нас.
— Бронь на имя Мак-Киннон. — Голос Карла снова звучит официально и надменно.
— Один двуспальный номер, так? — спрашивает Боб. Карл ничего не отвечает, вдруг увлекшись чисткой ногтей.
— Хм, нет, — возражаю я. — У вас должны быть забронированы две комнаты.
— Дайте-ка я тут быстренько взгляну-у-у, но, похоже, что во всей системе у нас только одна бронь, — заявляет Боб. Он медленно нажимает на кнопки своей клавиатуры, не обращая внимания на звонящий телефон.
— О’кей, нам нужны две комнаты, независимо от того, что там у вас забронировано. Пожалуйста. — Я стараюсь говорить твердым тоном, который должен означать: «это обсуждению не подлежит». Он еще что-то печатает, потом, видимо, прокручивает на экране список.
— Ничего не могу поделать, маленькая леди. У нас все занято. Сейчас в округе проходит ярмарка, — отвечает Боб.
— Но для меня же бронировали номер, — настаиваю я.
— Нет, ничего не могу поделать, маленькая леди, — повторяет Боб.
— Вы, похоже, не понимаете. Нам нужны две комнаты. И меня есть бронь. — Я пытаюсь как-то привлечь внимание Карла. Почему он не помогает мне? Где его черная карта «Америкэн Экспресс»? Я чувствую, что изменяю себе, ведь моя первая реакция —почему-то не злость, а слезы, что, впрочем, неудивительно после «маленькой леди» от Боба и «детки» от Карла.
— Это неприемлемо, — утверждаю я, подражая тому, как разговаривал Карл сегодня рано утром. Боб тихонько хихикает. Он ни капли меня не боится.
— Простите, но в моем компьютере указано, что у нас забронирован только один номер с двуспальной кроватью «королевского» размера, — говорит Боб и поворачивает монитор в мою сторону. Чтобы заглянуть в него, мне приходится встать на цыпочки и перегнуться через стойку.
— Смотрите, здесь есть примечание, что вы специально просили «королевскую» кровать, а не две двуспальные, — показывает Боб. — Я тут ничего не могу поделать. — Мое смятение мгновенно превращается в ярость. Я поднимаю глаза на Карла, который до сих пор в разговор не вмешивался, и вижу, что он рассматривает брошюру библиотеки Клинтона.
— Карл? — Я по-прежнему не теряю надежды на его помощь и на то, что он не подстроил все это специально, что это его секретарша все перепутала. Кричать на портье бессмысленно: ответом снова будет лишь презрительный смех. Даже издевательский. Карл просто игнорирует меня, увлеченно рассматривая снимок, на котором Клинтон запечатлен с группой «Флитвуд Мэк» .
— Мне нужно поговорить с вашим менеджером, — угрожаю я.
— Я и есть менеджер, — отвечает Боб и улыбается. Похоже, он получает удовольствие от нашей маленькой схватки, ему нравится ставить на место эту самоуверенную дамочку с Севера. По возрасту я вполне гожусь ему в матери. — Простите, но, как я уже говорил, я здесь ничем помочь не могу.
— А как насчет «Мотеля № 8»? — спрашиваю я. — У вас есть их номер телефона?
— Все забито. Они сами посылали к нам тех, кого не смогли принять, — говорит Боб, и в его голосе звучит гордость за то, что он работает во втором по популярности гостиничном учреждении Аркадельфии.
— Да ладно, Эм. Не переживайте, — вмешивается Карл, засовывая брошюру в задний карман брюк. С каких это пор он называет меня «Эм»? — Боб, мы сумеем как-то устроиться вдвоем. Большое дело, верно? Мы ведь взрослые люди. — Карл подмигивает Бобу, и тот быстро сует ему какие-то ключи. Я не знаю, что сказать, но понимаю, что проиграла. У меня не осталось выбора. Протестуя дальше, я бы выглядела совсем по-детски, а Карл далеко не глуп и не признает, что это была не просто ошибка. Я пытаюсь сохранить хотя бы остатки своего достоинства.
— Нам потребуется раскладушка, — говорю я; Боб бросает на меня взгляд, потом просовывает пальцы под резинку своих трусов от Келвина Кляйна и подтягивает их еще выше.
— Понятное дело, — изрекает он, и становится ясно, что пока он не сменится, никакой раскладушки у меня не будет.
Еще через четыре часа, как раз посреди процесса снятия показаний, я понимаю, что дела обстоят еще хуже. Я не взяла с собой пижаму.
***
Дышать глубоко. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Здесь находится судебный секретарь, который записывает каждое слово, поэтому любое мое заикание или заминка будут внесены в протокол для потомков. Забудь на время обо всех неурядицах с гостиницей. Сосредоточься на показаниях. Сделай свою работу. Представь, что ты профессионал. Ты и есть профессионал.
Нас усадили за длинный прямоугольный раздвижной стол, который с трудом помещается в квадрате этой душной комнаты. Спинки наших стульев трутся о стены, наши колени касаются коленей соседей. Я точно не знаю, почему адвокаты истца привели нас именно сюда; судя по тому, что мы видели, проходя через их офис, места там, похоже, предостаточно. Возможно, это какой-то трюк, чтобы оказать на нас психологическое воздействие?
Мистер Джонс сидит напротив меня и послушно, даже почтительно отвечает на вопросы. На нем толстые пластмассовые очки в коричневой оправе, низко опущенные на щеки; рукава его спортивной куртки на несколько сантиметров выше запястий. Он обращается ко мне «мэм» и часто кивает, как бы подчеркивая свою готовность сотрудничать.
Я смотрю в свои заметки и стараюсь сосредоточиться. Я задаю ему ряд якобы ничего не значащих вопросов, но при этом мысленно строю фундамент для моего итогового судебного ходатайства. Карл хочет, чтобы я шла типичным путем обвинения самого потерпевшего. Моя задача состоит в доказательстве того, что, помимо воды, загрязняемой «Синергоном», в данной ситуации присутствуют десятки других факторов, которые могли вызвать рак у миссис Джонс.
— Сколько весила ваша жена, мистер Джонс?
— Сто тридцать килограммов.
— Доктора никогда не советовали ей сбросить вес?
— Протестую, это к делу не относится.
— Вы можете отвечать, мистер Джонс.
— Советовали.
— Она следовала этим рекомендациям?
— Нет.
— Она посещала спортивный зал?
— Нет.
— Делала ли она физические упражнения?
— Нет. Она всегда говорила, что живем мы только раз. Жалко тратить время на упражнения.
— Она курила?
— Да. Но бросила. После рождения маленькой Сью Энн она спрятала свои сигареты. Это остановило ее.
— А как долго она курила?
— Пятнадцать лет.
— Что представлял из себя обычный завтрак в вашей семье, когда ваша жена была жива?
— Яичница с беконом. Иногда с колбасой.
— Правда ли, что Каддо-Велли славится своими поджаренными батончиками «Марс?»
— Да, мэм. Вы обязательно должны их попробовать, пока вы здесь.
— Спасибо, сэр. Я так и сделаю. Вы живете рядом с электростанцией компании «ФармТек»?
— Да.
— Как далеко от нее?
— Совсем рядом. Примерно с четверть мили по дороге.
— Эта электростанция принадлежит компании «Синергон»?
— Нет, мэм, не думаю.
Мне стыдно в этом признаться, но я получаю удовольствие, снимая эти показания. Я думаю, что очень хороша в этом деле: я подлавливаю мистера Джонса на одном его бесхитростном ответе за другим. Я должна выполнить свою работу отменно, поскольку Карл доверил мне вести шоу. Это приносит удовлетворение после столь жестокого утреннего поражения и восстанавливает мою уверенность в себе. Маленькие леди не спасают сотни миллионов долларов для своих клиентов, говорю я себе.
— Мистер Джонс, скажите мне, болел ли кто-нибудь в семье вашей жены раком?
— Протестую, это к делу не относится.
— Вы можете отвечать, мистер Джонс.
— Да, мэм, болели. У обоих родителей жены тоже был рак. Они умерли друг за другом, с промежутком в два года.
Она стреляет, она попадает, и толпа зрителей восторженно неистовствует. Какое-то мгновение я очень горжусь собой, пока не ловлю взгляд мистера Джонса. Он смотрит на меня печально и немного смущенно.
***
— Мне особенно понравился момент, когда вы заставили этого мерзавца проболтаться о заболеваниях раком во всей ее семье. Генетическая предрасположенность — это классный аргумент, — чуть позже говорит Карл с энтузиазмом двенадцатилетнего мальчика, пересказывающего свой любимый фильм. — Прекрасное маневрирование, смена предмета разговора настолько быстрая, что он даже не успел заявить, что они все тоже пили воду «Синергона». Блестяще, Пратт. Просто блестяще.
Мы с ним снова только вдвоем, ужинаем в «Крэкер Баррел» в паре миль от нашей гостиницы по шоссе. У Карла на лице по-прежнему маска, предназначенная для клиентов, он буквально источает шарм и искренность. Он играет роль обходительного пожилого джентльмена, приправляющего разговор всякими интересными боевыми историями, демонстрирующими его родословную. Он по меньшей мере дважды вспоминает Принстон, а также время, проведенное в Кембридже, и кодекс юриста Гарвардской школы права. Он высмеивает претензии по поводу работ, которые он выполнял для доверительных собственников Музея современного искусства. Я размышляю, могут ли какие-нибудь женщины находить привлекательным и его самого, и это непрерывное выставление напоказ своего достатка и власти.
Карла нельзя назвать уродливым, хотя я и уверена, что он бы предпочел передвинуть свои глаза немного ближе к носу. В отличие от большинства мужчин у нас в офисе, у него по-прежнему пышная шевелюра седых волос, длинных, но с аккуратной стрижкой, а глубокие морщины скорее придают ему утонченность, чем старят. Учитывая, что он никогда не уезжает в отпуск и живет в Нью-Йорке, его стойкий загар может быть связан либо с постелью, либо с бутылкой. И одевается он так, чтобы скрывать проблемные зоны отяжелевшего тела; свои толстые мужские сиськи и широкий плоский зад он прячет под костюмами от Армани в тончайшую полоску и рубашками, сшитыми на заказ в Азии.
Но здесь он выглядит нелепо: с этими ярко-голубыми запонками, вставленными в манжеты с монограммой, пережевывая свой навороченный салат среди пластиковых тарелок и запивая его бесплатной газированной водой, рядом с семьями в футболках и джинсах, которые наслаждаются жареной свиной вырезкой. Я заказываю двухсотграммовый гамбургер, а на гарнир — картофельное пюре с чесночным соусом, причем чеснока побольше, просто на всякий случай.
Мне рассказывали, что он не только пристает к женщинам в нашем офисе, но и частенько угощает вином и ужином разных моделей на Манхэттене, положив свое обручальное кольцо в карман. Я не понимаю, что они находят в нем и его легкомысленном бездушии. Хотя я допускаю, что, кроме Кариссы, существуют и другие особы, которые отождествляют достаток и привлекательность, но я сама, по-моему, таких не встречала. Все женщины, которых я знаю, ищут Ллойда Доблера, а не Гордона Гекко .
Когда мы заканчиваем с ужином, Карл спрашивает, не хочу ли я взять кусок шоколадного торта на двоих. Я отказываюсь. Ковыряться ложками в одной тарелке кажется мне чересчур интимным занятием, более подходящим для любовного свидания. Выйдя из ресторана, я быстро проверяю сельский магазин «Крэкер Баррел» на наличие пижам, но, хотя там можно найти тысячу всевозможных кормушек для птиц, в продаже нет ни одной футболки или шортов. Я еще не знаю, что буду делать, когда наступит время ложиться спать. Я взяла с собой только деловые костюмы и нижнее белье.
Карл везет нас обратно в гостиницу, и, по мере того как сгущается ночь, я нервничаю все больше и больше. Я надеюсь, что Карл правильно понял, как я отношусь к тому, что нам предстоит спать в одной комнате. Ну правда, не может же он в действительности думать, что я хочу заняться с ним сексом. Или может? Он вдвое меня старше. Он женат. Он мой босс. Может быть, Боб все-таки принес мне раскладушку? Не стоит даже пытаться предлагать Карлу устроиться на полу, а мысль о том, чтобы самой улечься в костюме на пыльный ковер «Хэмптон-Инн», заставила меня содрогнуться.
К тому моменту, когда мы входим в фойе, меня по-настоящему трясет. Я уже собираюсь невзначай сообщить, что у меня на гениталиях есть бородавки, но не могу придумать, как сделать это непринужденно; к тому же мне кажется, что неразумно давать ход таким слухам. Даже в целях самообороны. Я пару раз в машине упомянула своего «бойфренда», но Карл на это никак не прореагировал. Если его не останавливает беременная жена, то можно быть уверенным, что мой воображаемый бойфренд не сделает этого и подавно.
Я замечаю за углом ночной магазинчик и говорю Карлу, что мне нужно отлучиться на минуту. Он улыбается и кивает; наверное, думает, что я пошла покупать презервативы. «Нет, — убеждаю я себя, — ты просто все сочиняешь. Он не станет к тебе приставать, а если все-таки станет, ты его вежливо отошьешь». Эту идею, пожалуй, даже можно назвать моим планом. «И пожалуйста, прошу тебя, Господи, пусть в этом магазине найдется хоть что-нибудь, напоминающее пижаму».
К счастью, я вижу висящую на стене футболку. Я не обращаю внимания на надпись «Кое-кто в Арканзасе любит меня»; тем более что альтернативой ей является только футболка с изображением Клинтона, курящего сигару. Это уж совсем не тот намек, который я хотела бы сделать Карлу. Я выбираю первый вариант размера XXL и пару длинных боксерских трусов, на которых сзади красуется надпись «Поцелуй мой Аркан-ЗАД». Это все, что я могу сейчас сделать.
— Ну вот, — говорит Карл, когда я вхожу в комнату. Он лежит на кровати, на нем только его шитая на заказ рубашка и клетчатые боксерские трусы. Я случайно опускаю глаза и вижу, что в их прорези торчит розовая головка его члена. «Я только что видела пенис Карла Мак-Киннона; не могу поверить, я только что видела пенис Карла Мак-Киннона». Эта мысль вертится у меня в голове, повторяясь до тех пор, пока слово «пенис» не начинает звучать смешно. Картинка намертво запечатлелась в моем мозгу, и я уже не знаю, смогу ли когда-нибудь ее забыть. Хотя я понимаю, что нахожусь в опасности, но все-таки в глубине души мне хочется захихикать. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что я не удивлюсь, если он сейчас вытащит пару оправленных мехом наручников, и почти жду этого.
— А где раскладушка? — спрашиваю я, будто мой босс не лежит на кровати в одних трусах и будто его ширинка застегнута на все пуговицы.
— Думаю, Боб ее так и не принес, — говорит он, пожимая плечами. — Вы великолепно выглядите в этом костюме, но, по-моему, он очень неудобный. Возможно, вам лучше его снять.
— Карл смотрит на меня вполне непринужденно, как будто он только что попросил принести папку с документами. Интересно, знает ли он про свое торчащее хозяйство? Нет, не должен.
— Да нет, мне удобно. Правда. Хм, я сейчас позвоню и напомню про раскладушку. — Я нахожу глазами старомодный дисковый аппарат и внимательно рассматриваю его.
— Не стоит этого делать. Кровать достаточно большая для нас двоих. — Он хлопает рукой по стеганому одеялу рядом с собой.
— Нет, Карл, я не думаю, что это будет правильно, — произношу я решительным тоном, который, надеюсь, ясно показывает, что у меня нет и не будет ни малейшего желания делить с ним постель.
— Да ладно, Эмили. Перестаньте быть такой недотрогой. Мы славненько проведем ночь, — говорит Карл в какой-то подростковой манере. Наверное, кто-то ввел его в заблуждение, что после шестидесяти детская речь придает мужчинам особый шарм. Я понятия не имею, что мне делать. Я жалею, что в школе права меня не учили, как реагировать при виде обнаженного члена собственного босса.
— Сомневаюсь, — заявляю я. — Если я не ошибаюсь и вы рассчитываете именно на то, о чем я думаю, это плохая идея. — Я поворачиваюсь к Карлу спиной и дрожащим пальцем кручу диск телефона, пока не дозваниваюсь к администратору. К счастью, Боб уже сменился.
— Через пять минут принесут раскладушку, — сообщаю ему я.
— Ну, дело еще вот в чем, — продолжает он. — Я все еще голоден, и, поскольку десерт мы так и не попробовали, я хочу съесть тебя. Тебе это понравится. — Карл опускает руку и тянется к своему члену. Этого нельзя допустить. Мне одновременно хочется плакать, смеяться и блевать. Как я после этого посмотрю в глаза кому-нибудь из сотрудников? Я подозреваю, что на их лица будет накладываться изображение гениталий Карла. Нет, еще хуже: Карла, массирующего свои гениталии.
Флаг на его мачте поднят уже на самый верх.
— Нет, — говорю я. — Мне бы это не понравилось. И вообще, я не хочу разговаривать на эту тему. Ничего не будет. Пожалуйста, прекратите немедленно.
— Я знал, что с тобой будет непросто. Ты из таких. Что ж, заставь меня поработать ради этого. Не беспокойся, я люблю тяжелую работу.
— Карл. — В голосе, к стыду моему, слишком явно звучит мольба.
— Эмили.
— Карл.
— Эмили.
— Нет. Безусловно, нет. Я не могу. Прошу вас, пожалуйста, оставьте меня в покое. — Не знаю почему, но эти слова оказывают волшебное действие, и краем глаза я замечаю, что он закинул руки за голову.
— Хорошо. Поступай, как знаешь, — говорит Карл и пожимает плечами, словно я только что отказалась от еще одной подушки, а не от куннилингуса в исполнении своего босса.
— О, кстати, я велел разбудить нас в 6:30, чтобы мы успели подготовиться к снятию показаний, — сообщает он бесстрастным тоном.
— Разумеется, — отвечаю я, как навек преданный сотрудник. — Это разумно.
Карл отворачивается от меня и выключает свет. Я сижу в темноте и жду, когда в нашу дверь постучат. Меня знобит, тело покрылось гусиной кожей, несмотря на то что на мне по-прежнему толстый шерстяной костюм.
Когда наконец приносят раскладушку, я даю посыльному пятьдесят баксов чаевых. Я найду способ, как вписать их в счет «Синергону». Но конечно, есть раскладушка или нет ее, спать я здесь все равно не могу. О чем я вообще думала? Я не могу делить с Карлом эту маленькую комнату, пусть даже его храп — настоящий оркестр в одном лице — говорит о том, что этой ночью мне уже ничто не грозит. Тем не менее я запираюсь в ванной комнате с подушкой и одеялом и укладываюсь в ванную. Я прижимаю шланг с душем к груди как ружье и жалею, что не купила в «Уолмарте» настоящее оружие. Вероятно, еще не поздно сделать это здесь, в Аркадельфии.
|
