|
Глава 1
… Почему мои женские качества вызывали у меня подобные сомнения и сожаления? Трудно сказать. Тогда я не знала четкого ответа, и все же мне представлялась причина моих волнений, логическая и вполне естественная причина. Мое пребывание в Ловуде закончилось. Элен, Эмма и другие подруги остались в прошлом, и уже никогда рядом со мной не окажется девочек, в обществе которых я так часто находила утешение. Интересно, как долго я смогу хранить воспоминания о них? Ведь те уже начали ускользать, растворяться, словно призраки, оставляя меня в томлении, суть которого пока оставалась для меня непонятной. Оказавшись в новом месте, не имея за плечами иного опыта, кроме общения с теми невинными худенькими созданиями, я чувствовала неуверенность перед лицом этого взрослого мира, к которому теперь принадлежала.
Я ощущала некую растерянность. Плотские удовольствия, которым увлеченно предавались девочки в дортуаре, были настолько обычным делом, что считались признаком нормальности. Однако теперь, после моего отъезда из Ловуда, акты самоудовлетворения, совершаемые мной тайком, почему-то казались мне более постыдным действом, чем я ожидала, и меня незаметно охватило незнакомое чувство, будто я делаю нечто неправильное, запретное.
Причесавшись, я разгладила на тонкой талии черное платье (оно имело совершенно квакерский вид, но, к счастью, хорошо на мне сидело), а сверху надела чистый белый передник. Я решила, что должна предстать перед миссис Фэйрфакс в строгом виде, и тогда ни она, ни моя новая ученица ни за что не догадаются о моей тайне и не отпрянут от меня в отвращении. В последний раз убедившись, что все мои вещи аккуратно расставлены на туалетном столике, я покинула комнату.
Глава 2
Пройдя по длинному, устланному ковром коридору, я спустилась по скользким дубовым ступеням лестницы, ведущей в холл. Там я на минуту задержалась, чтобы получше рассмотреть картины на стенах (на одной, помню, был изображен высокий мужчина в обтягивающих бриджах с хлыстом в руке, высившийся над дамой с напудренными волосами, которая с безразличным выражением лица касалась пальцами жемчужного ожерелья на обнаженной груди), свисающую с потолка бронзовую лампу и большие напольные часы в потемневшем от времени и тщательного ухода дубовом футляре, украшенном затейливой резьбой.
Все здесь казалось мне величественным и торжественным. Впрочем, роскошь была мне совсем не привычна. Наружная дверь, наполовину застекленная, оказалась открытой, и я переступила ее порог. Стояло чудное осеннее утро. Раннее солнце безмятежно озаряло потемневшие рощи и все еще зеленые поля. Выйдя на лужайку, я оглянулась и осмотрела фасад здания.
Трехэтажный дом, пожалуй, можно было назвать внушительным, но не большим — скорее, усадьба, чем замок. Зубцы вокруг крыши придавали ему живописный вид. Серый фасад четко выделялся на фоне деревьев, чьи ветви были усыпаны грачиными гнездами, обитатели которых на моих глазах поднялись в воздух и, шумной стаей пролетев над лужайкой и деревьями, опустились на большую поляну чуть дальше холмов. Холмы эти были не такими высокими, как в Ловуде, и не такими крутыми. Они вовсе не казались неприступной стеной, отгораживающей Тернфилд от остального мира, и все же, будучи тихими и пустынными, придавали усадьбе дух уединенности, какого я не ожидала здесь найти.
Я все еще наслаждалась умиротворенным видом и чудесным воздухом, прислушиваясь к карканью грачей и думая, какое славное это, должно быть, место для такой одинокой маленькой дамы, как миссис Фэйрфакс, как вдруг дама эта собственной персоной появилась на пороге.
— Как? Уже встали? — воскликнула она. — Я вижу, вы ранняя пташка.
Когда я подошла, она поздоровалась со мной поцелуем и приветливо взяла меня за руку.
— Понравился ли вам Тернфилд? — поинтересовалась она, и я ответила, что здесь очень мило.
— Да, — кивнула она, — это дивное место, но, боюсь, что оно придет в упадок, если мистер Рочестер не поселится здесь окончательно. Или хотя бы не станет наведываться сюда чаще. Большим домам и хорошей земле нужен хозяин…
Глава 14
… Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые довольно сильно замерзли из-за того что я так долго просидела в гостиной далеко от огня. Чувствовала я себя обыкновенно. Во внешнем виде цыганки не было ничего, что могло бы обеспокоить или испугать. Закрыв книгу, она медленно подняла голову. Поля шляпы покрывали тенью половину лица, и все же мне было видно, что лицо это очень незаурядно. Оно было необыкновенно смуглым, каким-то коричневым, почти черным. Из-под белой ленты на щеках, точнее на скулах, и под подбородком торчали пучки жестких черных волос.
Ее глаза тут же впились в меня прямым, открытым взглядом.
— Что же, вы хотите, чтобы я и вам погадала? — произнесла она голосом таким же грубым, как ее наружность.
— Мне все равно. Гадайте, если желаете. Только я должна предупредить вас: я в это не верю.
— Как это похоже на вас. Но я ожидала, что вы окажетесь такой дерзкой. Я поняла, какая вы, как только вы переступили порог –– по вашим шагам.
— В самом деле? У вас отменный слух.
Как старуха могла понять это по моим шагам, я не представляла.
— Да. А еще у меня отменные зрение и ум.
— Они необходимы, чтобы заниматься вашим ремеслом.
— Да. Особенно, когда приходится с такими, как вы, дело иметь. Почему не дрожите?
— Я не замерзла.
— Что не бледнеете?
— Я не больна.
— Что не просите погадать?
— Я не глупа.
Из-под тени шляпы послышался скрипучий смешок. Потом старуха достала короткую черную трубочку, раскурила ее и стала пускать дым. Минуту-другую она с наслаждением предавалась этому занятию, потом распрямила согбенное тело, устремила задумчивый взгляд на огонь и с глубоким убеждением произнесла:
— Вы замерзли, больны и глупы.
— Докажите.
— И докажу. В нескольких словах. Вам холодно, потому что вы одиноки. Чужой огонь, соприкасаясь с вами, еще не сумел разбудить вашего. Больны вы, потому что лучшие из чувств, самые высокие, самые сладостные чувства, дарованные человеку, обходят вас стороной. А глупы вы, потому что, страдая, не желаете поманить счастье, и не сделали даже шага, чтобы найти его там, где оно вас ждет.
Цыганка снова вложила в губы трубку и увлеченно затянулась. Откровенно говоря, ее слова задели в моем сердце невидимые струны, но я твердо решила не идти у нее на поводу.
— Это можно сказать почти о каждом, кто живет на иждивении один в большом доме.
— Я могу сказать это почти каждому, но будет ли это верно для каждого?
— В моих обстоятельствах — вероятно.
— Да. Вот именно, в ваших обстоятельствах. Но найдите мне еще кого-нибудь, кто находится в таком же положении, как вы.
— Таких тысячи.
— Вы вряд ли сыщете и одного. У вас положение особенное. Вы очень близки к счастью, рукой подать. Все ингредиенты для него уже готовы, осталось только сделать движение, чтобы смешать их.
— Я не понимаю.
— Если хотите, чтобы я говорила понятнее, покажите ладонь.
— И позолотить руку, надо полагать?
— А как же без этого?
Я дала ей шиллинг. Старуха замотала монету в старый чулок, который достала из кармана. Завязав его узлом и вернув в карман, она велела мне раскрыть ладонь. Я раскрыла. Гадалка наклонилась над нею и стала рассматривать, не прикасаясь.
— Слишком гладкая ладонь, — сказала она. — По таким ладоням я ничего не могу определить. На ней почти нет линий. К тому же, что такое ладонь? Судьба написана не на ладони.
— Этому я верю, — согласилась я.
— Нет, — продолжила цыганка, — судьба человека написана у него на лице. Она в очертаниях лба, в глазах, в линии рта. Встаньте на колени и поднимите лицо.
Я встала, как было сказано, в полушаге от нее. Она помешала кочергой в камине, из потревоженных углей выпорхнул язычок пламени. Однако огонь, когда она села рядом со мной, только способствовал появлению еще более густой тени на ее лице. Мое же он осветил.
— С какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? — сказала она, рассматривая меня. — Какие мысли тревожат ваше сердце, в тот час, когда вы сидите в гостиной, а все эти знатные люди мелькают вокруг вас, как картинки в волшебном фонаре? Между вами так же мало понимания и сочувствия, как если бы они действительно были всего лишь тенями, а не живыми людьми.
— Я часто чувствую усталость, иногда меня клонит в сон, но грустно мне не бывает.
— Тогда, наверное, у вас есть тайная мечта, которая придает вам сил и радует, нашептывая о будущем?
— Нет, ничего такого. Я мечтаю только об одном: накопить денег, чтобы когда-нибудь арендовать домик и открыть собственную школу.
— Такой пищи для духа недостаточно. А, сидя у стеклянной двери, –– видите, я знаю ваши привычки…
— Вы узнали их от слуг.
— Ах, считаете себя такой проницательной? Что ж, возможно, и от слуг. С одной из них я вожу знакомство. Миссис Пул…
Услышав это имя, я вскочила на ноги.
«Ах, вот оно что! — подумала я. — Значит, дело все-таки нечисто».
— Не тревожьтесь, — продолжило тем временем странное создание. — Миссис Пул надежная помощница. Замкнутая и неразговорчивая. Любой ей может доверять без страха. Но все же, сидя у той двери, неужели вы не думаете ни о чем другом, кроме своей будущей школы? Неужто вас не привлекает никто из сидящих перед вами на диванах и в креслах? Неужто вы не присматривались ни к одному из лиц? Ни к одной фигуре, движения которой вызывают у вас хотя бы любопытство?
— Я люблю смотреть на все лица и наблюдать за всеми фигурами.
— Но неужели вы не выделяете кого-то одного? Или, возможно, двух?
— Да, такое часто бывает, когда мне кажется, что я вижу у пары какие-то особенные, говорящие взгляды или жесты. Тогда мне интересно за ними наблюдать.
— Какие рассказы вам доставляют наибольшее удовольствие? Какие сцены вы наблюдаете охотнее всего?
В памяти тут же всплыла тайная игра в шарады, но рассказать цыганке об этом я не могла. У меня не было желания навлекать дурную славу на дом мистера Рочестера или же признаваться в том, что я люблю подсматривать.
— Обычно говорят они об одном и том же: ухаживанье, флирт и, как результат, катастрофа, то есть брак.
— И вам это кажется скучным?
— Мне до этого нет дела. Мне все равно.
— Нет дела? Когда барышня, юная и полная жизни, с прелестной внешностью и наделенная всеми благами происхождения и богатства, улыбается джентльмену, которого вы…
— Я — что? Я не знакома здесь ни с одним джентльменом. Ни с одним из них я и парой слов не перебросилась. А что касается моего мнения о них, то некоторых я считаю почтенными, других — молодыми, неотразимыми, красивыми и веселыми, но каждый из них волен сам решать, на чьи улыбки смотреть. Мне и в голову не приходило, что для меня это может иметь какое-то значение.
— Не знакомы ни с одним джентльменом? Не перебросились и парой слов? Это относится и к хозяину дома?
— Он уехал.
— Гениальное замечание! Великолепная увертка! Он уехал в Милкот этим утром и вернется не сегодня, так завтра. Это обстоятельство исключает его из списка ваших знакомых? От этого он перестает существовать?
— Нет, но я не понимаю, какое отношение мистер Рочестер имеет к тому, о чем вы говорите.
— Я говорю о барышнях, улыбающихся джентльменам. А в последнее время в адрес мистера Рочестера расточалось столько улыбок, что его глаза переполнились ими, как налитые до краев чаши. Вы этого не замечали?..
|
