|
Глава первая
Лондон, 6 апреля 1812 года
— Бал не лучшее ли лекарство? Я чувствую себя практически здоровой!
— Не слишком надейтесь на балы, сестрица, — сказал Алекс. — Увеселения еще никому не прибавляли здоровья.
Алекс, еще одна жертва тетушкиных амбиций и матримониальных планов, заговорщически подмигнул ей. Ему в последнее время все чаще приходилось сбегать в клуб, чтобы переждать там очередной поразивший Августу приступ сватовства. Наверное, он с удовольствием покинул бы Лондон, если бы не титул, унаследованный после смерти отца. Мадлен ответила ему улыбкой.
— Всегда что-то случается в первый раз. Пожалуй, только балы тети Августы обладают волшебной силой исцелять нас от недугов.
Августа вздохнула.
— Александр, Мадлен, сделайте милость, ведите себя достойно. Мне неловко говорить об этом, но, моя дорогая, рассеянность, которая вас явно одолевает, — вовсе не болезнь.
— Разве? — удивилась Мадлен.
— Меня сложно обмануть, дорогая. Врачи говорят, что со здоровьем у вас все в порядке. Вы просто поглощены своими мыслями и не замечаете ничего вокруг: в точности, как моя сестра перед тем, как вышла замуж за французского маркиза.
Красивые черты тетушки исказились, около губ легли глубокие складки. Ей было немного за пятьдесят, но даже в этом возрасте она сохранила привлекательность. Белокурая, с ясными голубыми глазами, она была увядающей копией собственной дочери, Эмили. Лета сделали взгляд тетушки проницательным и мудрым. Но сегодня она допустила редкую бестактность — упомянула мать Мадлен.
Мадлен смолчала и, воспользовавшись первым же удобным случаем, сбежала от Августы и сочувствующих взглядов Алекса. Маленькое приключение, которое две недели радовало ее, вызвало поток лжи, отчего на душе было неспокойно. Хорошо, что Себастьян, младший брат Алекса, был на Бермудах.
В его сердце пылал такой же бунтарский огонь, и она от него обычно ничего не скрывала. Но даже он пришел бы в ужас, узнав, что она выступала на театральных подмостках. Если ее уличат в этом, разразится грандиозный скандал, так что, кроме Эмили, никто ничего не должен знать.
В дальнем углу Мадлен опустилась на стул, заново обитый зеленым бархатом в тон роскошным портьерам. Тетя Августа не поскупилась на новый декор, превративший бальный зал в подобие фантастического леса, наполненного волшебным пением оркестра и светлячками сотен свечей. Хорошо, что она позаботилась и о стульях. В прошлый раз Мадлен пришлось провести весь вечер на ногах, и она в конце концов измучилась.
Едва устроившись, она оказалась в компании Пруденс, вид которой словно свидетельствовал о неимоверных усилиях, которых ей стоило лавирование между танцующими парами.
— Думаешь, тетушка Августа ради нас распорядилась насчет стульев? — спросила Мадлен.
Дамы были близкими подругами и наедине предпочитали обходиться без церемоний. Пруденс шутливо отмахнулась веером:
— Ты ни за что не догадаешься, кто сейчас стоит в фойе. Мадлен рассмеялась.
В их маленькой компании Пруденс. Этчингем слыла педанткой, но кроме милого буквоедства ей
была свойственна неуемная тяга к приключениям и тайнам, разумеется, хранимая в строгом секрете от сварливой матери.
— Наполеон?
— Не угадала.
Мадлен была бы не прочь увидеться с узурпатором, как и подавляющее большинство гостей. Коллективное избиение Наполеона — если бы тетя Августа сумела организовать столь изысканный аттракцион, то прославилась бы как лучшая устроительница балов во всем Лондоне. Это, правда, не вернуло бы Мадлен ни родителей, ни ее счастливого детства во Франции.
Тем временем тишина волной скатилась с лестницы и мгновенно затопила весь зал. Взоры сами собой обратились к входу. Чилтон с необычной для него помпой объявил:
— Ее светлость герцогиня Харвич! Его светлость герцог Ротвел!
Звону его слов вторил только звон разбитого бокала, прозвучавший в тишине особенно громко. У этой пары не было ни единого шанса появиться так же незаметно, как Мадлен. Ротвел, унаследовав титул, вернулся в Лондон. Третий сын герцога Ротвельского, непутевый и склонный к скандальным историям, десять лет назад он был известен в свете как Фергюсон. Теперь ходили разные слухи о загадочных обстоятельствах, бросивших герцогство к его ногам. Это была настоящая сенсация.
— Я слышала, что он будто бы сошел с ума, — шепнула Мадлен.
Пруденс покачала головой.
— А я слышала, что у него сифилис! Но выглядит он вполне здоровым.
— Пруденс, опасно доверять внешности. Он может внезапно обезуметь. Удивительно: его братья всегда отличались кротким нравом. Но почему он выбрал наш бал для первого выхода в свет? — спросила Мадлен, наблюдая за тем, как герцог здоровается с Августой. — Слышала, он прибыл в Лондон позавчера. Тетя Августа не настолько влиятельна, чтобы так стремиться попасть на ее прием.
— Возможно, он ждал, пока луна станет убывать, — Пруденс хихикнула, довольная своим остроумием.
Мадлен подавила смешок. Волосы Ротвела действительно были дьявольского, темно-рыжего цвета. Софрония, герцогиня Харвич, приходилась ему теткой по отцовской линии. Она стояла рядом, выпрямив спину, готовая достойно ответить любому, у кого возникнет желание высказать мнение о племяннике. Но такого желания ни у кого не возникло, и неудивительно: герцогиня была влиятельной и властной женщиной.
— Кажется, Ротвел совершенно не огорчен смертью отца, — заметила Пруденс.
Так и было. Новый герцог явился на бал в подогнанном по фигуре темно-синем сюртуке и бриджах цвета буйволовой кожи. Даже без траурной повязки! Мадлен слышала, что он не был на похоронах. После такой выходки было глупо ожидать, что он будет носить траур.
Леди Эмили Стонтон, единственная дочь тети Августы, присела слева от Мадлен и присоединилась к беседе:
— Право же, какая интрига! Я просто умираю, так хочу услышать историю смерти старого герцога, но наследничек вряд ли расскажет, что произошло на самом деле.
Пруденс рассмеялась.
— Тебе лишь бы посплетничать.
— Разумеется, сплетни во сто крат интереснее твоих трактатов о древнем Вавилоне, — парировала Эмили.
Начинался их обычный спор. Пруденс написала несколько научных трудов, разумеется под мужским именем, которые были хорошо встречены академическим сообществом, а Эмили, тоже скрывая настоящее имя, писала романы. Если бы страсть к лицедейству не считалась в обществе пороком, Мадлен также могла бы проводить досуг по своему усмотрению. Она постаралась отвлечь подруг от литературных баталий.
— Эмили, нельзя просто так подойти и спросить, что случилось с герцогом Ротвельским. В «Таймс» писали, что его карета случайно перевернулась. Давай оставим эту тему.
— Разумеется, но не забывайте: за деньги «Таймс» напишет все что угодно. Я больше верю слухам.
— Твоя мрачная сентиментальность просто невыносима, дорогая, — заметила Пруденс с напускной чопорностью. — Конечно, нынче без отцеубийцы не обходится ни один исторический роман.
Эмили победно улыбнулась, а Мадлен, вздохнув, вернулась к наблюдению за молодым герцогом, который, окончив разговор с тетей Августой, обернулся к гостям, имея при этом такой надменный вид, который может позволить себе только настоящий герцог. Толпа тотчас расступилась, образуя проход, которым и воспользовался Ротвел, едва отвечая на глубокие реверансы дам и поклоны джентльменов с улыбкой, чуть ли не презрительной. Он ожидал подобострастия и в полной мере наслаждался им.
Если бы Мадлен не обладала природным чутьем и наблюдательностью, она бы с первого взгляда возненавидела Ротвела. В ее глазах высокомерие было одним из самых отвратительных пороков. Ротвел был выслан в Шотландию за год до ее дебюта, но о нем так много говорили, что она успела составить о нем мнение. Будучи лишь третьим сыном, Фергюсон не отличался скромностью и почтительностью. Но ирония, с какой он смотрел на притихшую толпу, заинтриговала ее. Казалось, он играл роль и потешался над теми, кто не замечал обмана. Ей было знакомо это чувство, эта ирония. Желание потанцевать с ним внезапно охватило ее. Но более, чем танец, ее привлекал партнер. Она испугалась своего порыва и с грустью подумала, что известный повеса, а теперь еще и герцог, вряд ли обратит внимание на серую мышку.
Окинув зал беглым взглядом, он повернулся к Софронии. Та указала взглядом на дальний угол, где расположилась Мадлен с подругами. Ротвел удивленно поднес к глазам лорнет, а затем углубился в толпу, похоже, не обратив на девиц никакого внимания. Он фланировал по залу, изредка перебрасываясь с гостями парой слов. Но Пруденс знала, что эта бесцельность только кажущаяся.
— Будь начеку, милая. Кажется, у тебя появится шанс задать герцогу свои вопросы, — шепнула она Эмили.
Подруги разделяли ее мнение относительно намерений герцога. Из всех троих только Эмили пользовалась вниманием потенциальных женихов. Мадлен, похоже, выбыла из игры, которая требовала от нее чрезмерных усилий. В юности ей мешала застенчивость, а сейчас — усталость и лень. Ее темные волосы и зеленые глаза считались непривлекательными, правда, дядя Эдвард дал ей богатое приданое, которого хватило бы, чтобы компенсировать любые недостатки. У Пруденс были светло-каштановые волосы и серьезные карие глаза, но у нее не было ни приданого, ни шансов обзавестись им в ближайшем будущем. Зато Эмили, светловолосая, голубоглазая, с гибким станом и звонким голоском, всегда пользовалась популярностью. К тому же у нее была устойчивая репутация строптивицы, которая каждый год приносила на ее алтарь щедрый урожай: немало укротителей готовы были биться за право обладать ею.
Эмили терпеть не могла этой суеты. Больше всего она любила проводить время в родовом имении в Ланкашире, сочиняя романы. Но популярности своей она не отрицала и не стеснялась ее.
Для всех троих светские рауты стали своего рода ширмой, за которой каждая прятала свои увлечения от сплетников. Эмили принимала эту игру с легкостью и никогда не пропускала балы. Временами, когда ей хотелось развеяться, Эмили не стеснялась пользоваться своей привлекательностью. Мадлен в этих случаях почти завидовала ей, но скорее умерла бы, чем показала это подруге.
К сожалению, как раз сегодня Эмили пребывала в игривом настроении. Мадлен внутренне приготовилась к этому зрелищу: Ротвел ведет Эмили в центр зала. Она успокаивала себя, вспоминая о приятном театральном приключении, убеждала себя, что он — всего лишь очередной высокомерный распутник, и старалась побыстрее забыть его живое, привлекательное лицо, промелькнувшее под отталкивающей маской мизантропа. Пусть Ротвел и не пригласит ее на танец, зато она избегнет скуки, которая, втолковывала она себе, неизбежна в его обществе.
Он двигался, как хищник, вышедший на охоту, как дикарь, примеривший платье джентльмена, но не изменившийся по сути. Его веселье было напускным: в глазах сквозила холодная решимость. Казалось, он явился на бал, движимый каким-то тайным умыслом, и твердо решил осуществить задуманное.
И вот Софрония представила подруг герцогу. Ротвел поклонился с изяществом, которое не растерял за годы, проведенные в деревне.
А потом герцогиня сказала нечто такое, от чего сердце Мадлен замерло:
— Ротвел, вот дама, которую вы искали. Она во многом преуспела.
Изучающий взгляд темно-голубых глаз уперся в Мадлен. Когда Софрония холодноватым тоном представляла Эмили и Пруденс, Мадлен, казалось, совсем не была заинтересована в происходящем, но после слов герцогини перестала делать вид, будто шейный платок — самая интересная вещь в мире, и решилась посмотреть герцогу в лицо.
На его губах вновь заиграла неприятная ухмылка.
— Леди Мадлен, окажите мне честь.
Не успела она ответить, как он подал ей руку. Грянул вальс, и пары у него за спиной стремительно закружились в танце. Мадлен любила танцевать, но вальсировать с этим напыщенным господином, который явно не собирался считаться с ее желаниями, ей не хотелось. Она устала быть образцовой леди, устала достойно вести себя. Она поклялась себе: этот год будет особенным, и пусть о ее бунте знают только Эмили и Пруденс, этого было достаточно. Мелодия вальса манила ее, еще сильнее манила тайна, которую герцог прятал под своей фальшивой улыбкой, но ей хватило смелости смерить его взглядом и ледяным тоном произнести:
— Я не танцую с повесами, ваша светлость...
|
